Никто мне ничего не обещал - Сергей Минутин

Часа два он выступает сольным номером. Потом спрашивает, что «имеют» сказать замы. А я и есть один из этих замов, и у нас у всех уже мозгов нет, но есть рвение к службе, основанное на тех же проблемах, что и у командира. Оно, это рвение, потому только и есть, что больше ничего нет. И тут начинаются выступления по 30–40 минут, в зависимости от прожитого дня, съеденного обеда, встречи с женой или любовницей.

Это рвение, этот страх, что если будешь говорить мало, значит, так и работаешь, значит, у тебя все хорошо, а это уже нехорошо, разжижает мозги полностью. Зачем думать, если можно озадачивать. Скука. Тоска. Пытался на совещаниях рисовать, писать, но какой бред все несут, поддаешься этой массовой шизофрении, роняешь голову на стол и тупо слушаешь, и некуда деваться.

А впрочем, что такое 4-часовое совещание, пусть даже ежедневно: и в субботу, и в воскресенье, если подведение итогов может затянуться на целый день? Как правило, ничего там не подводят. Что подводить, если и так все «подвинуты».

Начинает обычно самый большой по чину командир, и все об одном и том же из года в год: «Вор должен сидеть в тюрьме. Вы это должны понять, товарищи командиры, правильно и к этому готовиться. Отсутствие всякого присутствия ведет к преступлениям, воровству, которые походят на обычную повседневную жизнь».

Иногда промелькнет здравая мысль: «Почему мы такие закоренелые дубы, почему мы не думаем?», но такие мысли, как мимолетные виденья. Вроде правильно всё говорит. Но это фасад. А за фасадом делёж власти, вымещение своих мелких обид, взятки и подношения….

И снова: «Вызвать к себе в кабинет и понюхать. Сознательное приведение себя в алкогольное опьянение, потому что офицер не загружен, ему нечем заняться. Каждый становится бугром и т. д.». Это не юмор, это дословное цитирование.

За командиром по–прежнему в бой рвется заместитель по политической части, видимый боец невидимого фронта. Он борется с дедовщиной, с пьянством, с воровством уже лет 25 и все время терпит поражение. Под старость лет от частых связей с общественностью начинает путать слова. Никогда не поймешь, о чем он думает и что говорит. Но речь всегда эмоциональна и ярка. Тема одна: «Плохо кормят, плохо одевают, плохо заботятся о солдате и почему мало дают рассолу». С первых рядов подсказывают: «Товарищ полковник, не рассолу, а подливы», но разве собьешь с толку увлеченного борьбой человека. Тем более, что в этой борьбе он готов продать всё.

Ну, а за ним уже всласть говорят все остальные. Так много говорить и так часто, наверное, умеют только офицеры и депутаты, а я вот еще писать начал. Все–таки «шиза косит наши ряды».

А бывают дни веселые. Это когда командир приказывает собрать коробку со жратвой семье, чтобы с голоду не померла, любовнице, чтобы исправно давала и чувствовала «ласкающую руку», вышестоящим «друзьям».

Было бы с чего. В России, когда еще один мужик двух генералов кормил, а теперь мужиков сократили. Семье еще кое–как тыл набирает, а остальных приходится забыть и давать по мере поступления жалоб. Вот тут мы веселимся. Ведь это «чудо», которое командует (предпоследнее было под символической фамилией Лукошко), не прибежит и не скажет, что из–за того, что мы не насыпали его любовнице мешок ядреной гречки, сахара и т. д., с ней случился нервный припадок, и она не дала.

Он будет орать, что тыл ничего не делает, что тыл плохой, а заместитель по тылу хуже всех, ибо даже «графин со склада украсть не может», и что он всех сгноит, хребет поломает, и так громко он все это орет, что приходится делить материальные средства между нуждами солдат и алчностью приятелей командира. Но это уже терпимо.

Наш тыл удивителен, с ним все борются, ему все вредят, а он живет, не сдается. Тыловиков настоящих, правда, мало осталось. Всё больше назначают на тыловые должности перезрелых комбатов, спившихся замполитов и прочих, кто готов все отдать «из закромов Родины» очередному жулику и пойти за это хоть на плаху, но только за это.

У них есть рвение, они преданные слуги, а у тыловика, который проходит этот путь с училища, есть знания, он профессионал. Это неравноценно, знание — это муть, которая усложняет жизнь в России. А рвение — это умение быстро завернуть селедку в бумагу и сунуть ее в начальственный портфель. Для армии подобное рвение — стихийное бедствие, но именно его и ценят больше всего.

Но самые веселые дни начинаются тогда, когда кто–нибудь приезжает что–нибудь инспектировать. В основном это люди мирные и тихие, хоть и в больших чинах. Напьются себе тихонько в бане, в поле, в «греческом зале», поживут пару дней и уедут.

Бывает, правда, как орда налетит, это когда кого–нибудь от должности отстранить надо. Эти приезжают сразу злыми, их пои не пои, только время зря потратишь. Они сразу бросаются на тыл, ибо в тылу всегда все всё знают, между кружками и ложками все герои.

Тех, которых снимают–проверяют, от ужаса сначала ничего не видят и не слышат, только записывают: «Почему двери в кабинетах одностворчатые? Когда президент входит в кабинет, перед ним открывают две створки. Почему на столе меньше двенадцати салатов? Во Франции на обедах не меньше» и т. д. Это не юмор, это дословное цитирование.

НАТО окончательно открыло нам окно в Европу и приблизило наших командармов к «евростандарту». Правда этот «евростандарт» опять упёрся в возросшую алчность, мол у них офицеры «вона как живут», а у нас совсем худо. О солдатах в этой хитрой схеме нового стандарта опять забыли.

Но и это еще не «веселье». Смешно, когда король голый, а народ одет. Веселье начинается тогда, когда свои родные отцы–командиры, опираясь на свежие, приобретенные знания «евростандарта», начинают ставить задачи.

Реформа армии не грозит, да и всей нашей власти тоже. Пока не будут выдвинуты на административные, командные должности новые люди, не будет ничего хорошего, ибо старых обезьян новым трюкам не обучишь, сколько ни пыжься. А пока так и живем. У людей слишком много способов выживания и уничтожения друг друга для того, чтобы не называть взаимоотношения как между народами, так и внутри одного народа естественным отбором.

Но там, где нет ограничений законом, там нужны «звери», следящие за порядком, и какие–то дни «водопоя» (Юрьев день). В таких условиях возникает острая необходимость в силе подавления как собственного народа, так и защиты его от внешних врагов. Эти функции призваны исполнять армия и службы безопасности. В глубине этих структур традиционализм и преемственность живы, так как это огромный объем информации, знаний, который «наскоком» не освоишь и даже не поймешь. Но удивительная вещь, начиная с 1812 года Россия не выиграла ни одной войны, ни одного крупного сражения, если не имела преимущества в живой силе и технике. А во всех выигранных войнах потери во много раз превышали потери противника (разве это победы?).

Почему? России с большим трудом удается сохранять только остов (кости) своих силовых структур, а остальное с приходом каждой новой власти идет вразнос. Казалось бы, в стране, где борьба за власть составляет чуть ли не главную основу жизни, борьба за армию (возьмем только армию) должна вестись постоянно. Но армия интересует только ту власть, которая ставит свое личное благополучие в зависимость от благополучия страны. В России этого не происходит, нет такой власти.

Гражданская власть в России никогда не допускала к управлению армией умных и честных людей. В основном армией командовали люди удобные, послушные той или иной власти, причем главным условием назначения на высшие должности была несомненная ограниченность (слабоумие) этих людей».

КВЖД, маньчжурская ветка. На Севере г. Чита, на юге г. Забайкальск. Каждый день туда и обратно ходит по ней теплый и уютный поезд из десяти вагонов, на котором синим по зеленому написано «Даурия». Стоянка «Даурии» на ст. Даурия всего две минуты, но это более чем достаточно для тех, кто уезжает, и для тех, кто приехал. Для тех, кто долго жил в Забайкалье, такие пригородные поезда, как трамваи, автобусы и троллейбусы. Они не связаны с расстоянием, с расставанием, они просто везут вас с окраины в центр «города» и наоборот. Все бы было так же как, например, в электричке: купил билет, сел и вышел, если бы не время, которое проводишь в пути, и не народ, с которыми едешь.

Это в основном люди, которых жизнь или судьба все время водит «мордой по батарее». И не потому, что жизнь такая, а потому, что они такие. Одни всю жизнь ищут правду, другие не сопротивляются злу, у третьих обстоятельства. Поезд этот удивителен своим настроением, разговорами, выпитой водкой…

Этот поезд, как наркотик: когда долго никуда не ездишь, страшно его боишься, боишься нарушить свой тусклый, вялый уклад существования, но проехав раз–два, тянет и тянет, ведь и дел–то всех, купил билет, занял место, сиди и слушай, да кивай иногда, делая вид, что понимаешь, хотя часто ничего не понимаешь.