Когда погаснут все огни - Анастасия Вайсбах
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Однако Дин Гуанчжи — запятнавший себя преступник, — сухо продолжил Ши Кунлян, убедившись, что государю более не угодно ничего сказать, — и доблестному Линю стоит помнить, что сочувствие к недугу может быть понято как сочувствие к судьбе и тем крамольным измышлениям, что привели упомянутого Дина из Лацзы к бедствиям.
Прямое обвинение не прозвучало, но намек был более чем понятен. Линь Яолян ощутил, как между лопатками выступила горячая испарина. Его поучали, как неразумного мальчишку, ловя на словах. А он был вовсе не так искусен в речах, как придворные чины и ученые. Он не может солгать в стенах дворца перед лицом государя, заявив, что не сочувствует убеждениям Дина Гуанчжи и его учителя. Что не ощущает печали, наблюдая за тем, как подвергаются гонениям те, кто настаивает на противодействии самовластию Цзиньяня. Но в то же время он желает очистить себя от подозрений в потакании крамоле. Он верен присяге и никогда не поднимет ни голос, ни оружие против своего государя.
Линь Яолян склонился еще ниже — так, что лоб прижался к холодным красным плитам пола.
— Слуга государя Линь смиренно и с горечью сожалеет, что своим поступком омрачил сердце государя, — он чуть приподнялся и вновь коснулся пола лбом, — почтительный слуга голов принести Небесную Клятву в том, что лишь сострадание к жалкой участи безумца подвигло его дать кров упомянутому Дину из Лацзы. Слуга Линь готов поручиться своим именем, что не даст ему вести мятежные речи…
После третьего земного поклона Линь Яолян замер, не зная, что еще можно сказать в подтверждение чистоты своих помыслов. Если государь Сянсин не разучился отличать искренних слуг от предателей — он услышит. Если же нет… что же, Линь Яолян был готов понести наказание, хоть и не признавал за собой вины и неправоты.
Он не знал, сколько времени провел, простершись ниц перед государем. В зале Успокоения Разума было тихо — лишь время от времени шуршали одежды присутствующих. Видимо, Сянсин общался с советником Ши без слов, знаками.
— Мы считаем доблестного генерала Линя верным слугой и искренним человеком, проявляющим качества, достойные образцового благородного мужа, — снова наконец раздался под сводами зала Успокоения Разума голос государя Сянсина, — поднимитесь, генерал Линь.
Линь Яолян медленно выпрямился, продолжая держать голову почтительно склоненной. Что-то подсказывало ему, что это еще не все.
Раздался тихий шорох — в руках Сянсина раскрылся веер. Несколько медленных взмахов, как будто государь забылся или задумался. Линь Яолян буквально кожей ощущал пронизывающий взгляд Сянсин, как будто он хотел пронзить взором плоть и кости генерала и увидеть все его самые сокровенные мысли. Возможно, ему бы и стоило увидеть — чтобы убедиться, что в помыслах Линя Яоляна нет ничего подозрительного.
— Раз вами была высказана готовность поручиться за Дина из Лацзы, мы доверяем вам надзор за этим мятежником. Если с ним будут искать встречи — доложите об этом, узнав, с какими целями эти люди пришли. И не утаивайте от нас, если вдруг разум нашего недостойного подданного прояснится.
Линь Яолян чувствовал себя так, словно его плетью огрели. Сначала его заподозрили в сочувствии мятежнику, а теперь приказывают стать тюремщиком для больного человека, которому он без задних мыслей дал кров!
Однако приказы государя, высказанные лично, не подлежат осуждению. Потому оставалось лишь вновь склониться лбом до пола, высказывая почтительную готовность исполнить волю государя Сянсина и горячую благодарность за оказанное высокое доверие.
— А ведь я пытался предупредить вас, что что-то подобное произойдет, — вздохнул Нин Инъюй, качая головой.
Начальника ставки Линь Яолян встретил в одном из внутренних дворов дворца, когда покинул зал Успокоения Разума. Нин Инъюй посещал военное ведомство, чтобы получить ответ на поданные ранее отчеты о расходах войск, вверенных командованию генерала.
Линь Яолян поморщился. Во рту все еще стоял неприятный кислый привкус, с которым он вышел за порог зала Успокоения Разума.
— Нин Инъюй…
Мелкий нудный дождь закончился. Их кони шли бок о бок, раздвигая кипящую вокруг толпу. За пределами Серебряной улицы и площади Небесного Мира жизнь Шеньфэна била ключом.
— Хорошо, не будем об этом, — покладисто кивнул Нин Инъюй, — но не удивляйтесь, если в скором времени поползут еще кое-какие слухи.
— И об этом вы тоже желаете предупредить своего тугодумного генерала?
— Желаю.
— Что еще?
— Что вы проявили снисхождение к Дину Гуанчжи и подвергли свое доброе имя опасности ради его сестры.
— Что? — от таких новостей Линь Яолян поперхнулся.
— Девица Дин весьма хороша собой. А вы не женаты, — со значением произнес Нин Инъюй, — и иных женщин, кроме служанок, в вашем доме нет.
Линь Яолян уставился на уши Белоногого, обдумывая услышанное. Да, девица Дин действительно была хорошенькой, а когда переоделась в пристойное платье и украсила волосы цветами, стала даже красивой. Но он ни разу не подумал о ней, как мужчина думает о женщине. Им двигало лишь стремление помочь…
— Какой вздор! Нин Инъюй, вы же знаете…
— Я — знаю, мой генерал. Но людям свойственно судить других по своей мерке, — Нин Инъюй слегка пожал плечами, — а пересуды остановить будет непросто.
Они придержали коней у большой чайной, чтобы пообедать, но тут многоголосый будничный уличной рокот толпы вдруг перекрыл пронзительный женский визг:
— Городам — бунты! Хозяйствам — разорения!
— Припадок!
— Держите проклятую бабу!
С высоты седел Линь Яолян и Нин Инъюй увидели источник шума. Несколько стражников пытались удержать связанную женщину в грязных разорванных одеждах бродячей гадательницы. Видимо, до этого мига она шла спокойно, и внезапное буйство стало для стражей полной неожиданностью.
— Морям — штормы! Бездна смотрит! — на губах женщины вскипела пена, широко раскрытые глаза бессмысленно метались.
— Безумная, — прошелестело по толпе, — она же лишилась рассудка, разве можно ее так тащить?
— Я видел ее, она в прошлом месяце гадала на день свадьбы Синю, тому, который вразнос солью торгует…
Женщина в самом деле выглядела утратившей всякий рассудок. Ее лицо покрывали поджившие царапины — как будто некоторое время назад кто-то рвал ей кожу… или, быть может, это делала она сама?
Линь Яолян уже привык видеть тихое безумие Дина Гуанчжи. Но буйное беснование арестованной гадательницы вызывало леденящий ужас.
— Тащите ее! — командир стражников, понимая, что невольно стал центром всеобщего внимания, побагровел, сравнявшись цветом с налобной лентой, — не толпиться! Не толпиться!
