Когда погаснут все огни - Анастасия Вайсбах
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Со Ливей коротко кивнул, давая знак, что все понял.
Шэнли с сожалением посмотрел на разложенные на столе находки с поля костей. А потом, словно вспомнив о чем-то, поднес послание дамы Со, которое по-прежнему вертел в руках, к огоньку свечи. Тончайшая бумага занялась быстро.
Глава 9
Дождь начался рано утром. С самого рассвета из низко нависших свинцовых туч стали накрапывать прохладные капли, обещавшие ливень, но он так и не прошел. Вместо этого с неба непрерывно сеялась густая холодная водяная пыль, от которой не спасал ни один зонт. Она исподволь пропитывала влагой все вокруг, и лишь когда ее скапливалось слишком много на той или иной поверхности, собиралась в крупные тяжелые капли, лениво соскальзывавшие вниз.
Улицы Шеньфэна не пустовали и в такую погоду. Столица Данцзе жила своей обычной жизнью, помешать течению которой не могло, казалось, ничто на свете.
Шум и толкотня остались позади — на Серебряной улице шла торговля благородными товарами: бумагой, тушью, кистями и прочими принадлежностями для письма, а также редкостями, способными заинтересовать людей образованных. В отличие от других улиц и переулков столицы, Серебряную заполняла почтенная публика, а в лавки приглашали не крикливые зазывалы, способные своими голосами перекрыть любой галдеж, а вежливые услужливые помощники приказчиков. Даже дворцовые чиновники высоких рангов не считали для себя зазорным пополнить в лавках Серебряной улицы запас бумаги по пути к государю или же, возвращаясь в свои усадьбы, полюбоваться редкостями у антикваров и, быть может, приобрести вещицу-другую. Несмотря на заметное оживление, здесь все было степенно и благопристойно. Сюда не забредали торговцы горячими лепешками и соленьями, не толпились горластые зеленщики, наперебой расхваливающие свежесть и вкус своего товара. В такой близости к стенам Дворца Лотосов подобное было просто немыслимо. Никто бы не отважился оскорбить обоняние ученых господ и высоких чиновников Данцзе чадом перегорелого масла, запах которого может впитаться в одежды посетителей и в деликатный бумажный товар.
Здесь не было нужды раздвигать конем кипучую толпу, спешащую разом во все стороны. Повозок, приличествующих господам высших рангов, Линь Яолян не любил и не жаловал подобный способ передвижения. Генералу почтительно уступали дорогу, приветствуя степенными, исполненными достоинства поклонами.
Дворец Лотосов, величественный, неприступный, сияющий бирюзовыми крышами, словно надменно отгораживался от остального Шеньфэна, чуждый его суете и шуму. Линь Яолян пересек полупустую площадь Небесного Мира, отделявшую дворец от городских улиц, и спешился перед мостом, ведущим к воротам Десяти Тысяч Знамен — как военному чину, ему надлежало входить во дворец и покидать его именно через эти ворота. Для чиновников гражданских ведомств предназначались ворота Драгоценных Свитков. Для посланников иных держав, прибывавших к Лотосовому трону — ворота Чистого Сердца. И лишь государь Данцзе и его кровные родственники могли проходить через ворота Блистательного Покоя. И совсем редкой милостью было дозволение въехать во дворец верхом. Таковы были правила, заведенные еще в Тяньцзо столетия назад по образцу Яшмовой Ганьдэ и с тех пор неукоснительно соблюдавшиеся — даже когда от Тяньцзо осталась лишь его невеликая часть, Данцзе…
Трижды поклонившись стенам дворца, Линь Яолян пересек мост. Величественные ворота Десяти Тысяч Знамен, выкрашенные густо-алой киноварью, распахнулись перед ним без единого звука.
Государь принимал его в зале Успокоения Разума, который чаще всех прочих использовал для встреч с чиновниками. Подняв ненадолго глаза после третьего поклона, Линь Яолян поразился тому, насколько хуже стал выглядеть государь Сянсин со времени последней аудиенции. Нынешний правитель Данцзе всегда был хрупким человеком с невыразительной блеклой внешностью, но сейчас казался тенью самого себя: лицо осунулось и приобрело нездоровую землистую бледность, под глазами появилась темная припухлость. Как будто Сянсин страдал от полного истощения сил или некоего скрытого недуга.
Горе стране, в которой государь болен, а наследники еще дети, мелькнуло в мыслях генерала.
— Мы рады видеть доблестного генерала Линя, — голос государя звучал бесцветно, как будто у него не было ни сил, ни желания говорить.
Линь Яолян склонил голову ниже. После возвращения из Цзиньяня его впервые призвали перед очи государя — предыдущую аудиенцию провел дядя Сянсина, который и высказал все положенные слова высшей благодарности за успешное выполнение возложенной на генерала миссии.
— Мы сожалеем, что течение дел не позволило нам приветствовать вас ранее, — все так же тускло продолжал Сянсин, — и наша радость видеть вас была бы значительно сильнее, если бы не подозрения, что легли на вас.
Плечи Линя Яоляна напряглись против его воли. Подозрения? В чем его могут обвинять? Не в том же, что он спелся с Цзиньянем?
— Покорный слуга государя сожалеет, что омрачил дни государя заботами, — Линь Яолян склонился к темно-алым плитам пола, — и заверяет, что не имеет в сердце злоумышлений против государя и державы.
Ответом стал тихий вздох с тронного возвышения. Шорох тканей — Сянсин сменил позу.
— До государя дошли вести, что генерал Линь вернул в Данцзе не только томившихся в плену Цзиньяня воинов, — голову поднимать было по-прежнему нельзя, но Линь Яолян и без этого узнал того, кому принадлежал низкий хрипловатый голос.
Ши Кунлян. Первый советник трона и хранитель государственной печати. Сторонник примирения с Цзиньянем во имя прекращения безнадежных войн. Тот, кого так ненавидят все сочувствующие покойному наставнику Цюэ. Доверенное лицо государя Сянсина…
— Генерал Линь привез с собой и поселил в своем доме смутьяна Дина Гуанчжи, известного принадлежностью к ученикам Цюэ Лунли и осужденного за непочтение трону и дерзновенную критику государя Сянсина, — в голосе советника Ши невозможно было уловить никаких эмоций. Так мог бы разговаривать оживший свиток с записью законов.
Вот в чем дело! Что же, верный Нин Инъюй пытался его предостеречь от подобного шага. Предвидел, что его решение дать кров брату и сестре Дин вызовет выосчайшее неудовольствие Дворца Лотосов.
— Упомянутый Дин Гуанчжи уже отбыл назначенное ему наказание, — Линь Яолян не поднимал голову и не поворачивал ее ни на долю цуня, застыв в неудобное церемониальной позе покорного почтения, — вашим слугой Линем двигало сочувствие к постигшей упомянутого Дина злосчастной участи и желание не бросать в Цзиньяне человека из народа Данцзе, пусть даже он и понесший наказание преступник.
— Милосердие — похвальная добродетель благородного мужа, — невыразительно прокомментировал Сянсин.
Похвалой это явно не являлось. Не понятно, было ли это насмешкой. Линь Яолян сжал губы. Дин Гуанчжи потерял рассудок и улучшения до сих пор были малозаметны, а Сяохуамей едва ли справилась бы в
