Графъ - Аля Пачиновна

Ее нашли под мостом, изнасилованную и задушенную собственными колготками.

Выблядок одного столичного чиновника приехал с друзьями в гости к бабушке. Увидели ребятишки красивую Любу, стали настойчиво представляться. Она, естественно, вежливо отказалась от новых знакомств - к Глебу торопилась. Тогда инфанты, напудренные и уверенные в своём безграничном величии, затолкали девушку в машину, увезли недалеко за город. Там ее и бросили после торжества слабоумия. А убили Любу из тупого страха, когда до трезвеющих шакалов дошло, что они натворили.

Люба была беременна. От Глеба. Он узнал это только из результатов вскрытия. Факт этот из дела был аккуратно изъят и у ментов одним висяком стало больше. Глеб же узнал имена и фамилии смертников меньше, чем через неделю. Удивительным образом все трое срочно уехали поправлять подорванное кислотой здоровье в лучшие частные психиатрические клиники Европы. Карающая рука Барона была достаточно длиной, но изношенному сердцу не хватало сил и времени ее поднять. А на руках Глеба были чугунные кандалы обязательств перед «крестным».

- Ты мне нужен завтра утром свежий, бритый и надушенный. Туз этот московский сейчас недосягаем, отпрыск его за белым забором чалится. Учись ждать. Месть вкуснее из холодильника, - заговорил Барон после паузы. - Ты меня хорошо понял, шлемазл?

От похмельной задумчивости Глеб незаметно перешёл к тихому внутреннему оцепенению, но последняя фраза Барона заставила вспомнить про боль в башке. Он кивнул и поморщился.

- Хорошо, что понял, - выдохнул дымом Барон, убирая книгу на место. - Мой тебе совет - съезди тоже, полечись. Выглядишь, как из жопы.

Глеб съездил. Но не сразу. А после того, как принял все дела официально, получив карт-бланш, и подарил группе чеченских недобитков двух московских молодых баранов.

Главный фигурант - сын крупного столичного чиновника, умом тронулся по-настоящему, когда увидел в одном документальном кино, как режут на руны его друзей. Глеб был удовлетворён. Насколько это было возможно, учитывая все обстоятельства, но мысль о том, что папаша мажора, наконец, увидел, какого дегенерата он воспитал, немного согревала обмороженную душу.

Боль окаменела в ее имени. Точнее, в этом слове. Глеб запретил себе его в любом качестве. Вычеркнул из вокабуляра. Заменил отвлеченными понятиями. А с помощью светил швейцарской медицины освободил свою половую систему от возможных проблем отцовства. Теперь он был почти неуязвим, по крайней мере, взять его за яйца можно было исключительно чтобы отсосать.

Что-то умерло в нём тогда, больше пятнадцати лет назад. А понял он это только сейчас. Будто внезапно распахнулась форточка, звоном стекла свежий августовский ветер ворвался в затхлую комнату, растревожил чёрные занавески. И стало стыдно за столько гребаных лет, проведённых в этой вони.

Глеба периодически накрывало. Барон предупреждал, что такое может случаться и советовал в такие кризисные для равновесия дни не брать лишний раз в руки оружие. Граф, под предлогом стремления к восстановлению моральных и физических сил после очередной «мэрии» или любого другого энергозатратного мероприятия, отправлялся в место духа.

Пацаны называли «охотой» организованный туризм по живописному маршруту егеря Предгорненского охотничьего хозяйства, с банькой, шашлычками и коньяком в конце каждого дня единения с природой. Пока Аполлоныч укатывал троицу по таежному бездорожью, терпеливо ждал, когда господа вдоволь настреляются медведей, развлекал их анекдотами и притчами, Глеб уходил вглубь таежного массива сначала на гусеничном ходу, потом через пригорок пешком. Там у ручья, бегущего с ледника, несколько лет назад вырос сруб. Не сам, конечно, вырос, а физическими силами Глеба, при технической и информационной поддержке егеря Николая Аполлоновича Уточкина - единственного, после Барона, человека, которому Глеб мог доверять, как себе. Никто об этом доме, кроме него и самого хозяина не знал. Пацаны были так увлечены развлекательной программой, что не успевали трезветь, уверенные, что Глеб тоже принимает в отдыхе активное участие, только инкогнито или отсыпается на лоне природы.

А он, в десяти километрах от охотничьего хозяйства Уточкина, неприступный для суеты, размеренно рубил дрова, аккуратно складывая поленья в дровницу. Ходил в горы. Смотрел на огонь и курил сигару. Это было единственное место, куда он возвращался каждый раз, как с войны домой. Где он мог ни о чем не думать. Даже о том, что кроме этого дома у него, на самом деле, больше ничего нет. И вот эта девчонка... Точнее ее лицо, которое он видел в окне третьего этажа утром, перед отъездом, теперь мерещилось в пламени огня, мелькало в зеркале, возникало и сразу таяло в сиреневом сигарном дыму. После некоторого внутреннего сопротивления, Граф, наконец, признал, что заставляет себя думать о ней, как об очередном временном развлечении. И что получается это у него всё хуже и хуже.

Возвращался он обычно к третьему банному акту третьего же дня, органично втекая непосредственно в парилку Аполлоныча. Так, будто никуда и не уходил, а все время был рядом или в пешей доступности, а если и отлучался, то не дальше какой-нибудь пышногрудой селянки. Иллюзия незримой причастности сиятельства к мероприятию, в сочетании с алкоголем, горным воздухом и контрастом температур, расслабляла друзей, развязывала им языки, возбуждала азартный интерес к партии в преферанс или в «очко». Но, фактор Графа любой карточный поединок превращал в грабеж, поэтому в его присутствии традиционно всё общение сводилось к бабам и анекдотам. О делах и политике у Аполлоныча говорить было не принято. Традиция почиталась четверкой и была чем-то вроде акта укрепления братских уз. Охота - дело добровольное, однако, за последние десять лет ни один охотник не променял ее ни на какую рыбалку ни разу. Даже Базанов, быстро смекнув, что пожалованная ему с графского хуя ещё тёпленькая Кристина в ближайшие пару дней не даст, несмотря на располагающие к интиму погодные условия Мальдивских островов и их романтику, решил не тратить время и первым же частным джетом вылетел на тимбилдинг. Рудик ощутимо нервничал. А когда он нервничал он очень неудачно юморил. Обёрнутый в простыню мохнатый, ростом чуть выше гнома, он пытался генерировать окологенитальные шутки, предметом которых были очевидные трудности войск блатного феодала на фронтах сексуальной войны с бедной русской интеллигенцией.

- Рудольф, когда власти хочешь хапнуть, первым делом берёшь под контроль Почту и Телеграф. То есть, средства массовой информации, - подтрунивал Шалтай, довольно проглаживая себя по розовому скользкому пузу.

- Да чё ты возишься с этими средствами так долго? - Базанов привалился мокрой шерстью к стене