Сердца. Сказ 3 - Кристина Владимировна Тарасова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бог
Война.
Два сокрушающих слога, сметающих на пути своём мир и мирных, расщепляющих порядок и порядка придерживающихся, обесценивающих и материю, и духовное. Война есть неотделимая часть человеческого характера; внутренняя нужда и – при явлении – чуждая черта. Война – чума. Война же – панацея.
Я наблюдаю редеющие сёла и опустелые армии. Хаос беспричинно опоясывает людей, теплящихся на камнях спокойствия и эйфории. Люди достигают точки невозврата, и обновления происходят средь людей не без помощи рассекающей их поля косы-смерти.
Люди не умеют жить без войны. Они живут ею. Они живут от одной войны к другой, вкушая сладость «после» и вкушая этому «после» в момент «до». Люди – сгусток не имеющей формы субстанции, ибо люди не ведают происходящего и, словно бы, оказываются слепы к грядущему. Война перестала слыть умной; её обесчестили, запятнали и исковеркали. Я жалею её. Но не жалею людей.
Брызжущие слюной правители ярыми жестами переправляют пуганных в угодные им дебри страшного леса, где хищники внимают доброй жертвенности.
Я ступаю по высеченной деревне. Из звуков – мои шаги и редеющий вой средь покошенного забора. Дома ограблены и сожжены, былые жители ограблены и сожжены, мир целиком – ограблен и сожжен. Волею людской. Ради блага одних в поминальную книгу заносят имена других. Этого не может понять даже Бог.
Люди забыли с кем и против кого ведут свои войны, лишь направляющие их руки всё ещё ведают истинные причины. Однако и последние вскоре окажутся под укрытыми забвением и привычкой.
Бог Жизни однажды заверил меня: в войне победить невозможно, все стороны – заведомо проигравшие, ибо несут колоссальные потери, несмотря на конечный результат.
Следующая деревня – со стрекочущими детьми – вымрет от болезней раньше, нежели от голода и печали. Я наблюдаю за маленькой девочкой, сидящей подле оплакивающего павших под завалом родителей юнца; она перебирает камни и на секунду одаривает меня взглядом крохотных глаз. Девочка не внимает происходящему в силу малых лет; так не есть ли война, бесчинство, уродство и прочие недуги мира – лишь оплот воображения, нашего отношения к тому?
Женщина
Хозяин Монастыря, припоминая спор о Боге Мира и Ману, находит для меня уловку.
– Если тебя нельзя поощрить, можно спровоцировать, – говорит он. – Ни одна плата не подвигнет тебя на дело, но изъятие платы с другого – более чем.
– Что же ты пытаешься этим сказать? – не без скуки протягиваю я и следом потягиваю бокал игристого.
– Если не избавишься от Бога Мира – я избавлюсь от Ману.
Не верю и потому отмахиваюсь от злобных речей. Однако Хозяин Монастыря спешит заверить меня в серьёзности намерений.
– Буду считать это отказом, Луна, – подчёркивает он. – И дарую второй шанс. Я предоставлю тебе доказательства, после чего ты вынесешь окончательное решение. Ты исполнишь мою просьбу, иначе пантеон поредеет, лишившись старой кошки Ману.
И доказательством выступает принесённая мне на следующий день коса (одна из десятков) упомянутой. Я просыпаюсь: открываю глаза и взглядом препираюсь с соседствующими на подушке сплетёнными волосами. Отправляю Яна на старом наречии к старому чёрту и швыряю в него принадлежащим Ману, называю маньяком и убийцей, поражаюсь и пугаюсь.
– В следующий раз, – грозит мужчина и отпивает багряной воды, – нож чиркнет не по её волосам, а по её горлу. Ради тебя, Луна, то случится во сне, и старая кошка не успеет выдать скулящий вой. Но проснуться – уже не проснётся.
– И чем же я заслужила это? Ты знаешь – Ману невиновата и споров наших касаться не должна.
– Чтобы ты поняла, радость, – цокает Хозяин Монастыря, – с богами препираться – их гнев на себя обращать. Ты слишком долго пребывала в абсолютной безнаказанности, теперь же – искупай любые речи.
– Но я могу не выполнять твоё поручение.
– Можешь, но не рискнёшь так поступать. Человеческая жизнь – ещё пока – что-то для тебя да значит. А жизнь небезразличного человека – в особенности.
– Хочешь, чтобы руки свои я окропила чужой кровью?
– А разве они у тебя не в крови? Кого ты обманываешь, девочка?
Смотрю в скупое на эмоции лицо и ничего не выражающие глаза. Обладателя его обидел случившийся поцелуй, за которым последовало пренебрежение? Или мой хладный вид? В любом случае спорить было бесполезно…
– Когда мне это сделать? – серьёзно вопрошаю я, приняв и политику, и дело Яна.
– По времени ты не ограничена, радость. В этом преимущество нашей с тобой дружбы.
Так это называется?
Мы расходимся, как вдруг, опомнившись, мужчина добавляет:
– Одно условие.
– Внимательно тебя слушаю, – без желания отторгаю я.
– Вне стен Монастыря. Это должно произойти вне стен Монастыря. Они, как уже отмечалось ещё одним твоим другом, – то обида в интонации, дерзость обыкновенная или же ревность? – неприступны. Не марай их, Луна. Здесь приветствуется кровь иная.
Послушно киваю и покидаю душный кабинет Хозяина Монастыря. Осталось выведать через являющихся к нам божков и обслуживающих их послушниц необходимую информацию касательно Бога Мира: местонахождение его поместья, часы домашнего досуга, работу и прочую занятость. Я не верю, что это происходит. Не верю, что я это делаю – позволяю случаться вновь. Слушаюсь воли Хозяина Монастыря вопреки здравому смыслу и личным принципам.
Бог
Я наблюдаю за женщиной, склонившейся над телом в соседней комнате. Минутами ранее она обнажила коллекцию холодного оружия хозяина дома и, поразившись острейшей представительницей её, вогнала клинок в шею человека напротив. Человек взвыл и попытался оттолкнуть женщину, но она проворно нырнула под его рукой и, выдрав орудие из плюющегося кровью горла, очередным ударом засадила его в ту же полость. Обречённый ухватился за сочащие отметины, следом ударил нападавшую по лицу и, потеряв равновесие, рухнул в её ноги. Женщина, тяжело дыша, упала рядом: прижала к себе ноги и впёрлась взглядом в безжизненные глаза. Дрожь отпустила её стремительно, лицо окаменело в ту же секунду; женщина поднялась и сорвала с убитого браслет, наспех сунув его в карман платья.
И вечер начинался с её платья. Как всегда. Бог Мира решил принять гостью, обольстительно поправляющую лямки струящегося наряда; пригладил обнажённую спину (дева едва не выдала себя, чертыхнувшись, но быстро переменила тему и обратилась к впечатляющему бару, что находился за покрытым пылью бильярдным столом).
– Любите поиграть? – звонко рассмеялась Луна и схватила кий, прогнулась над выцветшим
