Сердца. Сказ 3 - Кристина Владимировна Тарасова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Помнится, однажды Бог Солнца сказал своей сестре Джуне (с которой у него были особые отношения): «Ты боишься не чувств, а их последствий. Найди же в себе силы перебороть приземистый страх, дабы вкусить высшее». Сам же этим советом воспользовался не скоро…
А я смотрю на его жену. Ныне – вдову, что без опеки супруга окунулась в людской смрад характеров, от которого он её выгораживал и покрывал. Хозяин Монастыря придерживался обратных взглядов: пускай провалится, покрепчает и выплывет. Замечу по скромному мнению, что проявлением истинных чувств была позиция Гелиоса. Просчёт заключался в том, что он утаил особу и жадно надкусывал, не позволяя (хоть раздумывая о том) младой видеть мир.
– Я ничего не чувствую, – исповедуется Луна.
– Лжёте. Себе, а потому и мне.
Женщина с досадой смотрит.
– Ничего не чувствовать, – говорю я, – вы будете позже. Сначала – всё и очень остро; когда отпустит – станет легче и это покажется вам лучшим чувство на свете. Не торопитесь. Будут ещё.
– Хочется верить.
– Мгновением ранее вы цитировали – не дословно, конечно – фрагмент из одной книги (про адреналин и реакцию мозга на получаемые импульсы), и не могу не прокомментировать, добавив свою мысль оттуда же. Ситуация с вами называется психическим онемением – как немеют конечности, так и способны нервные окончания; организм, понимая, что может не вынести болевого шока или эмоционального потрясения, обрубает эти самые контакты. Ваша позиция, Луна, есть защитный механизм, я понимаю. Ваше тело само желает оградить вас от внешних вмешательств и возможного стресса.
Женщина скалится и спрашивает отстранённо:
– Для чего это говорить?
Улыбаюсь ей:
– Когда пожалуют чувства, не бойтесь их. Чувства надобно чувствовать, а не подавлять.
– Какой дельный совет человеку, воткнувшему в горло другому кинжал.
Она противится знаниям и истинам; то естественно для молодых лет. Намерения и цели её поступков не оправдывают их нисколько, но юная богиня сыскала милости не только у двух граней упомянутого ранее треугольника. Решаю сменить тему беседы.
– Меня удивляет, что вы не спросили у этого человека, – я киваю в сторону павшего Бога Мира, – его намерений: на что он рассчитывал, когда затевал покушение на хозяев Монастыря?
– Да как-то не до этого было, – швыряет Луна и в момент прикусывает язык; понимает – то прозвучало резко, насмешливо и недостойно. – Я надеялась спросить у вас. Вы всё мне расскажете, сомнений нет.
Смеюсь и отвечаю:
– Любая информация имеет свою цену.
– Ваша валюта мне всего милей.
Покидаю кресло и ступаю к женщине: она боязливо, хоть вида и не подавая, принимает прикосновение. Стираю с её щеки кровь, благодаря которой она углядела зеркало в соседней комнате, поспешила и встретила меня. Благодаря которой пришла в чувства, едва почуяв бегущую по лицу струйку.
– Богиня, – обращаюсь к молодому сердцу, – я, не побоюсь напыщенности слов, единственный, кого не стоит опасаться. Конкретно вам.
– Охотно в это верю и потому не покидаю место преступления.
– Я ваш друг.
– То взаимно.
В глаза не говорит; взгляд её скоблит пространство над моим плечом; смущение пляшет на губах. Если бы хоть один бог знал, отчего губы смертных так притягательны: ими хочется любоваться и их хочется касаться. Луна угадывает мои мысли (не так она проста для смертной) и медленно отступает.
– Спасибо вам, – напоследок теряет женщина. – Была рада увидеться, Бог Смерти. До встречи.
Женщина
– У меня к тебе (и к Монастырю, в частности) предложение! – объявляю я и ступаю в кабинет.
Захлопываю дверь и распахиваю окно. Задымлённое пространство выдаёт досуг Яна. Сам Ян с предерзкой интонацией швыряет:
– Где ты была?
Причина беспокойства (а это оно; в странной форме, присущей эмоциональному насильнику) оправдана; я покинула Монастырь прошлым вечером и только к обеду следующего дня явилась.
– Сначала выслушай меня, затем же задавай вопросы, – улыбаюсь наперерез, но то улыбка не счастья и не довольства, а проступающего на губах яда.
– Да будет так, – говорит Хозяин Монастыря.
– Я думаю, нам пора расширяться.
– А я так не думаю… – перечит недовольный голос.
Не слушаю и продолжаю:
– Монастырь и сменяющие друг друга поколения послушниц уже много лет служат тебе – единственному (хотя – ныне – не таковому) Хозяину и народу (то есть прибывающим Богам).
– Ближе к делу, радость.
– Свежие идеи – всегда шаг вперед.
– Не всегда.
– Обновления подначивают публику.
– Публика прикормлена и ценит нас за стабильность.
– Да сколько можно перебивать! И достаточно критики! – вскрикиваю я и хлопаю ладонью по столу. – Слушай внимательно, зануда, я предлагаю тебе компанию послушниц разбавить…послушниками, ведь боги любят не только женщин.
– Боги любят жертвенность, – спорит мужчина. – А жертвенность проявляется в чистых телах и подкрепляемой непорочности, которую можно показательно сорвать. Продающихся юнцов предостаточно на вечерах Бога Жизни.
– Но тела прекрасны как женские, так и мужские.
– Я против, Луна, – чопорно швыряет Ян и даже глаз не поднимает.
– И причина тому?
В ответ меня скоблит молчание. Склоняюсь к мужчине и, прихватив его за лицо, заставляю посмотреть на себя:
– Причина? – повторяю я.
Он усмехается и перехватывает за лицо меня, скулит несчастное:
– Ты знаешь атеистов, юная богиня?
Отхожу и смиренно бросаю:
– Только то, что их нет.
Мужчина подбирает брошенную перед моим визитом самокрутку, дымит ею, наполняет лёгкие и наполняет думы, предлагает ласковым жестом, однако в руки не передаёт. Склоняюсь и затягиваюсь вместе.
– Правильно, – в этот момент подытоживает Хозяин Монастыря. – Моя мать была таковой, и её тоже нет. За веру – точнее отсутствие веры – она была наказана. Я не помню семьи, помню последующие лишения.
И неплохо же ты, Ян, отомстил миру, открыв порочную усладу (засаду) для якобы святейших божеств, которым отказалась подчиняться и зреть твоя кровь.
– Что с ней стало? – спрашиваю я. – Что с ней сделали?
Ян откидывается на спинку кресла и ловит мой внимательный взгляд.
– Что с ней стало? Что с ней сделали? – повторяет мужчина. – Да это и неважно.
– Что