Сердца. Сказ 3 - Кристина Владимировна Тарасова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Знаю, – спокойно отторгает Хозяин Монастыря. – Расплата была должна меня настигнут – не думалось мне, что у неё окажется такое милое лицо.
Бог
Они зовут меня. Весть ещё не добралась до поручителя и не была отправлена вовсе, но я, чудесным образом прознав о перепалке монастырских господ, заявляюсь во время полуденного сна послушниц. То инициатива юной богини: бесстрашной (ещё не пуганной), дерзкой (ещё не обожжённой), рисковой (ещё ни разу не проигравшей). Всё это случится, но случится позже.
Хозяин Монастыря опасается даже упоминать меня в разговорах, что уж говорить о приглашении в сам Монастырь. Значит, дело рук – истинно! – юной богини. Она встречает меня у стен упомянутого Монастыря и, робко глянув на оставленную подле сада лошадь, провожает до кабинета.
Луна занимает место Хозяина Монастыря, а сам Хозяин Монастыря располагается за Луной; и тогда – улыбка вырисовывается самостоятельно – я вижу обмен ролями, я наблюдаю сменяющуюся власть.
– Вы проницательны, – с неподдельной серьёзностью заверяет женщина: она прослеживает за моим взглядом и всё понимает. – Однако мы пригласили вас не для наблюдений.
– Вы?
– Я.
Хозяин Монастыря разливает напитки. Отмечаю его хромоту и одариваю складной тростью. На конце светлого дерева зияет вырезанная обезьянья голова.
– Мы благодарны.
– Вы?
Женщина усмехается и, склоняясь, выгибаясь подобно кошке, кладёт свою руку поверх моей.
– Я рассчитываю на искренность ваших слов и поступков, – мягко напевает Луна. – Ваше мнение для нас (меня) – авторитетно. Я верую каждой вашей речи и каждую речь принимаю за истину, а потому прошу откровения: зачем вы соврали мне в тот вечер?
– Разве же соврал?
Женщина нетерпеливо срывает свою руку и откидывается в кресле; то – действительно – ненужный жест, ибо заглядываться вырезом платья (на то расчёт) мне не прельстило, а тепло её саднил мой холод.
– Вы затеяли игру – давайте поиграем. Спрашивайте.
Удивительно, как легко она раскусывает мои намерения.
– Что я сказал вам в тот вечер? – вопрошаю следом.
– Что неприступные стены Монастыря таковыми больше не являются, – говорит Луна. – И что нам следует вернуться.
– Только если вам дороги находящиеся там послушницы, – исправляю я.
– Верно. И что некие два бунтаря из пантеона (один из них – наш общий друг) направили мирных к мятежу.
– Вроде того. И, прошу заметите, ни от одного своего слова я не отказываюсь и сейчас.
Тут вспыхивает Хозяин Монастыря. Он – словно бы по старой, многолетней привычке – ударяет острым носом трости о паркет и резво вползает в беседу, швыряясь недовольствами и ругательствами на старом наречии. Хозяйка Монастыря рукой смирит пыл буйного и вновь обращается ко мне:
– Я желаю выслушать вас.
– А я не желаю быть выслушанным.
– Я заслужила правду. От Бога Смерти и только.
Спрашиваю, чем же юная богиня могла заслужить возможность внимать истине не от третьих лиц.
– Я вам понравилась, – улыбается она. – Вы мной заинтересовались. Теперь же могу просить искренних ответов.
И я, более не укрываясь, признаюсь:
– Стены Монастыря в действительности боле не назвать неприступными. Нередко кроты перерывают мягкую почву, а кошки – больше не пугливые – поют им песни.
– Какие песни добрались до пантеона? – интересуется женщина.
– Также я предложил вам: вернуться или остаться; вернуться – если дороги находящиеся под крышей вашего детища послушницы. То правда. Случись с вами что на вечере – несчастные бы остались без хозяев, указаний и правды.
– Значит, – догадывается женщина, – без происшествий бы не обошлось. Некто затеял покушение на Хозяев?
– Письмо с доказательствами вины случаем попало в руки одного из моих вестников, что верой и правдой служит Жизни, выполняя поручения Смерти.
– Вы откроете имя предателей? – взвывает женщина.
Повествую, что оставить юную богиню без дара не могу; обстоятельства вынудили выстрогать для Хозяина Монастыря трость, а для Хозяйки Монастыря – пачку писем. Сколько же действительных ужасов провоцировали заключённые в них слова, сколько жизней разыгрывалось меж строк, сколько действий порождали перья и чернила.
Луна принимает подношение и (здесь её выдержки хватает) откладывает обличение тайны на потом. Понимаю жест и, покидая кресло, благодарю за приглашение, угощение и гостеприимство.
– Буду рада видеть вас снова, – заверяет юная богиня, провожая меня до ворот.
– Вы? – озорничаю, припоминая все наши обращения и речи До.
– Я. Я буду рада видеть вас.
Женщина
Ян опирается на трость и едва похрамывает ко мне. Гордое лицо сопровождает не менее гордую выправку плеч: замираем друг напротив друга.
– Это Ману, – разочаровано отторгает мужчина.
Взглядом нахожу вскрытые письма: те треугольными носами смотрят в потолок. Ругаюсь, ибо Хозяин Монастыря не должен был открывать их без меня. Противясь словам, другими словами Ян осыпает нашу общую знакомую: сквернословит на старом наречии и половину слов – право, такое возможно? – я не понимаю.
– Прошу, успокойся, – говорю сдержанно и рукой приглаживаю его плечо – плечо в ответ отбрасывает мой жест.
– Предательница! – заключает Ян.
– А, может, нет?
– Переписка доказывает обратное.
Обращаюсь к письмам и пробегаюсь по ним несколько раз.
– Переписка доказывает, что Ману вынудили поделиться сведениями о нас, не более. Никаких призывов с её стороны не наблюдаю. Никаких просьб и предложений.
– Не оправдывай.
– Ты не знаешь, в каких условиях она сейчас пребывает. Что ей приходится делать, – рассуждаю я. – Она оказалась вне Монастыря, где получала кров и работу не один десяток лет, где провела большую часть жизни. Что ей делать на непротоптанной почве?
– Это не оправдывает предательства.
– Даже если от того зависела её жизнь?
– Даже, – резко кидает Ян и пригревает край стола; трость встаёт подле.
– Вы, Хозяин Монастыря и Мамочка, предатели в равной степени, – едко замечаю я. – Иногда смолчать равно высказать многое. Однажды ты недоговорил, – припоминаю и наблюдаю раздосадованное лицо, – однажды она сказала слишком много. Вы в расчёте.
Хозяин Монастыря успокаивается: расправляет плечи и перестаёт скалится, пытается взять меня под руку, но получает схожее со своим отторжение.
– Кажется, – предполагает Ян, – одна бы ты поступила верно в обеих ситуациях.
Пытаюсь ухватить в том злой укол, однако подтверждений не нахожу.
– Но не факт, что уцелела бы, – задорно хмыкаю я и вызволяю из кармана портсигар.
Не себе. Мужчина прикусывает сигарету и расслабляется ещё больше, дурманящее облако оседает на моих плечах. Развивая мысль, делюсь, что не знаю, на какие
