Как птички-свиристели - Джонатан Рабан

Том увидел, что Хильди изумленно на него смотрит, не радуясь услышанным сравнениям, а так, будто ее последовательно и логично обвинили в плагиате.

— Я, в общем-то, котел сказать, что «Мередит», по-моему, лучший рассказ будущего магистра искусств… из всех, которые мне доводилось читать.

В глазах Хильди отражалось сильнейшее недоверие. Том чувствовал: она пристально разглядывает его сквозь чудовищно толстые стекла очков, силясь обнаружить… Что же? Сарказм? Тайные низменные побуждения? Похоже, в глазах студентки даже сквозило презрение, словно преподаватель нес невероятную чепуху и не заслуживал теперь элементарного уважения.

Пытаясь умерить гнев девушки, Том сказал:

— Однако, вне всяких сомнений, во вступительной части есть свои минусы.

Чик скоро понял: грузный мужчина — мистер Дон — очень хитер, и его надо опасаться.

На исходе второго дня малярных работ Чик пришел за оплатой. Офис, тесный, но уютный, находился на втором этаже большого, заваленного всякими механизмами и аппаратами гаража на краю пристани. За старым столом с крышкой на роликах сидел мистер Дон, пригревшийся в тепле керосинки. Пес Скотти лежал у его ног.

— Угу, садись, — пробурчал мистер Дон, не поднимая головы от кипы бумаг, которые просматривал при свете лампы под зеленым стеклянным абажуром.

Чик уселся на стул с вылезшей обивкой. В кабинете пахло сигарами мистера Дона и псиной. Скотти — черный мохнатый коврик с серой мордой — смотрел на Чика одним сонным глазом.

Китаец молча ждал, а мистер Дон ворчал над своими бумагами. Чик разглядывал фотографии старых буксиров на стенах и паутинку морщин на щеке у мистера Дона, пока тот наконец не перестал читать и не потянулся за бумажником.

— Вот. Шестьдесят восемь.

Чик пересчитал деньги.

— Мистер Дон, вы сказать восемь доллар пятьдесят цент. За один час.

Мистер Дон глянул в бумаги.

— Аренда, Чик. Ты об аренде не подумал?

— Аренде?

— Ты ночуешь на моем судне, приятель.

Чик ведь все убрал, потихоньку ушел с корабля в темноте, задолго до того, как приехал мистер Дон в своем «мерседесе». Его никто не видел — в этом он уверен.

— Я мерзнуть, — ответил Чик.

— Да уж, начинает холодать, к зиме дело. — Впервые мистер Дон посмотрел китайцу в лицо. Веки у Дона набрякли, а кожа на шее отвисла так, что мужчина напоминал старую морскую черепаху. — В общем, так. Просишь разрешения переночевать на моем судне, и может, я соглашаюсь. А может, даже позволяю тебе там находиться бесплатно. Почему нет? Но ты не спрашивал, ты взял да и расположился на борту моего катера без всякого разрешения. В следующий раз спрашивай, усек?

— О’кей, я спрашивать. Без проблем, мистер Дон.

— Хорошо. Знаешь, как там, на корабле туалетом пользоваться?

— Пожалуйста?

— Ну, туалет. — Мистер Дон изобразил, будто подтирается, потом спустил воду в воображаемом унитазе.

Чик ухмыльнулся и ответил:

— Я понимать.

— Да уж, я думаю. — Мистер Дон потянулся через стол за калькулятором и опять погрузился в бумаги.

Лежа той ночью на койке в каюте с табличкой «Механик (2)», Чик думал о письме, которое написал бы в деревню своим родным, будь у него возможность. «Я в Америке. Все нормально…» Да только дядюшки у Чика болтливые. Если семья узнает, что с ним все в порядке, то скоро об этом станет известно и «змееголовым».

Если бы все шло по плану, Чик находился бы сейчас в Нью-Йорке, на макаронной фабрике, и трудился бы, зарабатывая деньги для уплаты долга. Он должен 37 000 долларов, и их необходимо вернуть в течение тридцати месяцев. «Змееголовые» не прощают никого. Они убивают тех, кто не платит, а начинают с близких, оставшихся в Китае.

Чик уплатит как-нибудь. Семь долларов шестьдесят центов истрачено в универмаге, работающем с 7 до 11, что недалеко от портового грузового двора, теперь осталось двести пятьдесят три доллара сорок центов. Только начало пути. Разница между имеющейся суммой и 37 000 долларов представлялась Чику длинной одинокой тропой, которую преграждали обломки скал и поваленные деревья, ямы и топи и которая вела к вершине огромной заснеженной горы. Горы денег. И пока у Чика не будет этих денег, все должны считать его погибшим.

— Да, факты мы знаем…

Бет говорила по телефону в своем закутке и смотрела, какое интенсивное строительство идет на Первой и Второй авеню. Тот белый дом с кооперативными квартирами действительно принадлежит компании Белгрейва, она наводила справки.

— В детском саду порекомендовали доктора Юсбио. А ребенок очень умненький — уже читает, — но вот в садике капризничает. Говорят, он становится особенно непослушным во второй половине дня. Я купила книгу «Синдром нарушения внимания в сочетании с гиперактивностью». Не знаю. Думаю, какие-то из симптомов у него наблюдаются, однако не уверена. Так что было бы замечательно, если бы доктор Юсбио могла посмотреть мальчика…

Своей очереди придется дожидаться три недели. Тем не менее Бет стало легче от сделанного звонка — по крайней мере теперь можно чувствовать себя во всеоружии перед очередной встречей с Мидж, заведующей детским садом «Стебелек». Мужу Бет скажет, будто ведет Финна на обычный осмотр. Месяц назад Финна уже показывали врачу, но Том за подобными вещами никогда не следил. И если доктор Юсбио диагностирует синдром нарушения внимания в сочетании с гиперактивностью, именно Бет придется решать проблемы с психическим здоровьем сына.

Когда Бет выслушивала мнение Тома на сей счет, то вспомнила: однажды в пятницу, в жару, она застряла в такси на Лонг-Айлендском скоростном шоссе, и водитель упорно пытался доказать, что посадка «Аполлона-11» на Луну сфальсифицирована НАСА в аризонской пустыне. «Доказательства, — твердил таксист, — доказательства-то где?» Тогда у Бет устала шея от беспрестанных молчаливых кивков — как и теперь, когда Том болтал о «медицинской индустрии» — его собственное выражение.

На другой стороне улицы какой-то человек ходил по толевой крыше, занося в дом горшки с цветами из своего садика на восьмом этаже. Там у него имелся небольшой столик с единственным стулом. Бет смотрела, как человек складывает стул и убирает на зиму в помещение. Потом развернулась лицом к экрану — ее ждали насущные проблемы. Финикс, Финикс…

Приходящая няня — кассирша из супермаркета «У Кена» — запаздывала.

Бет надела повое черное платье от Кельвина Кляйна — из искусственного шелка, без бретелек, до пола, Том — костюм, купленный четыре года назад в Лондоне, по случаю похорон отца. Том удивленно уставился на Бет, снял очки и поцеловал жену в голое плечо. «Боже, как ты хороша. До ужаса хочется твое платье расстегнуть и снять, как кожуру с банана». Финн, наморщив презрительно нос, сказал: «Бананы не носят платьев» — и ушел смотреть по телевизору «Самых забавных животных планеты».

Кортни наконец появилась — сиреневые губы, накрашенные ресницы. Девушка неуклюже топала в босоножках на тяжелой платформе и выглядела так, будто тоже собирается развлекаться вечером. Листок с телефоном Юргенсенов Бет прикрепила к холодильнику, а затем открыла агрегат — показать Кортни, где соус песто и свежие равиоли со шпинатом и горгонзолой.

— Круто, — неуверенно сказала Кортни. — А в морозилке у вас мороженое есть?

— С шоколадной крошкой и с карамелью, только подождите, пока Финн уснет, хорошо? Ему сегодня вечером мороженое не полагается.

— Конечно, никаких проблем.

Для поездки они выбрали «ауди». Пока Бет включала зажигание, Терри Аллен[62] исполнял «Умчавшись в Техас». Она заглушила музыку и сказала Тому:

— Нам на Лейксайд-авеню, точно к северу от Дирборна.

По карте дорог Том продиктовал жене маршрут. Жилище Юргенсенов располагалось близ озера Вашингтон, на одном берегу с Сиэтлом; подъездная аллея, ведущая к дому, была вымощена гравием и освещалась высокими фонарями, установленными среди рододендронов и старых елей. От зеленых насаждений веяло такой традиционностью, что в конце аллеи Том ожидал увидеть строение приблизительно в стиле тюдор года этак 1925-го и очень удивился, когда там обнаружилось низкое здание из камня и стекла, с навесными балками и причудливо скошенными углами, делавшими его похожим на полуразобранную мозаику. Нашли место для парковки среди прибывших «рейнджроверов» и «ягуаров»; Том заметил: длинный покатый газон, спускающийся к узкой полоске озера за боковой стеной дома, разбит настолько недавно, что напоминает шахматную доску — так отчетливо видны отдельные квадратики дерна, совсем некстати освещенные яркими огнями дома.

Они ждали, пока откроют дверь, и Том сказал:

— Гарденкорт! Помнишь, в «Женском портрете»? Я тут…

— Ах, входите! Вы как раз вовремя: музыканты уже настраивают инструменты.