Как птички-свиристели - Джонатан Рабан

На приличном расстоянии он следовал за бедняками — не «крестьянами» и «прокаженными», которых видел раньше, а за бродягами, их сразу можно было узнать по всклокоченным волосам, гнилым зубам и плохой коже. Больше всего бродяг собиралось в парках и вокруг крытого рынка, там они пили прямо из бутылок, орали, дрались и в открытую громко клянчили деньги у прохожих. Чутье подсказывало: надо держаться этих шумных нищих: если уж их полиция не трогает, так почему копы должны цепляться к нему?

Он смотрел на ветхое здание, что-то вроде больницы, на другой стороне улицы; люди заходили в одну дверь, а выходили в другую, уже с едой в руках. Присоединиться бы к ним, но нет, опасно: там, внутри, могут спросить имя, потребовать документы, возможно, удостоверение.

Он поставил сумку с вещами на край тротуара. Мимо быстро шагали богатые американцы с креветочно-розовыми лицами, от них несло одеколоном, и смотрели они прямо сквозь него: по глазам никак не поймешь, замечен ли ими вообще остановившийся на обочине человек. Он ощущал в себе какой-то необыкновенный дар. Пришла мысль: посмотрись он сейчас в зеркало, возможно, никакого отражения там и не оказалось бы.

Собственная невидимость приятно волновала. Должно быть, неведомая сила заключается в способности оставаться незамеченным при свете дня на людной улице. Для проверки нового открытия он выбрал пожилую женщину. Идет одна, опирается на палку. Пристально заглянул старухе в глаза, заулыбался во весь рот, готовый в случае чего броситься бежать, однако ее взгляд прошел точно сквозь него. Для старухи он, выходит, даже не привидение. Так вот почему удалось тогда преодолеть весь долгий путь от терминала, и никто к нему не обратился, ни о чем не спросил. Человек, лелея свой секрет, теперь шел вперед смело — зрячий в городе слепых.

У нищих он научился забираться в контейнеры с мусором и находить съестное. Ранним вечером, в час закрытия рынка, каждый чем-то, да мог поживиться. Удивительно, как люди запросто выбрасывают все такое спелое, свежее, только-только купленное! Он набивал свою сумку бананами, яблоками, вареным и жареным мясом, хлебом, булками. Никто не обращал внимания. Ну и дела — невидимка! Даже для бродяг.

Первую ночь человек провел на улицах, едва передвигая ноги и клюя носом, шагая и практически засыпая, стараясь идти следом за какой-нибудь тенью, нагруженной вещами. Он не осмеливался последовать примеру многих нищих и свернуться на крыльце; к рассвету трясся в парке, выходящем на море, а рядом какой-то пьяный блевал в кустах.

В тот же день, только позже, нашлось жилище. Большую часть утра человек следил за двумя мужчинами и женщиной. Они выглядели моложе и опрятнее остальных нищих, занятых поисками еды, и у них был такой вид, будто все им достается легко, — вот это и привело его в восторг. Богатые американцы давали женщине деньги, и потом она делилась с мужчинами. Какие у них свернутые одеяла на спинах, а тем более — проволочные тележки! Да, вот высококлассные попрошайки, умные, быстро передвигающиеся. Когда они отдалились от рынка, человек решил держаться поодаль, не теряя их из виду. Мужчины и женщина шли вдоль берега, проходили под магистралью, укрепленной на опорах, и мимо зеленых насаждений парковой зоны. Во влажном мглистом воздухе — не сказать, чтобы шел дождь, но и на туман не похоже — очертания фигур были размыты, отчего они кривились и дрожали, словно завитки дыма.

Миновав док, бродяги приблизились к промышленной зоне с железнодорожными сортировочными станциями, окруженными с обеих сторон пакгаузами, депо и фабричными цехами. Однако территорию окутывала та самая жутковатая американская тишина: ни молотков, ни визга пил, ни людских голосов. У зданий выстроились ряды новеньких машин, а единственным человеком в поле зрения был водитель за рулем одинокого пустого вилочного погрузчика. Лишь громко шуршал полиэтилен, которым люди в этой стране накрывают отходы своей жизнедеятельности.

Дело тут обстояло примерно как с мусорными ящиками. Чего только американцы не выбрасывали! Ржавеющие механизмы, старые лодки и машины — слегка подремонтировать их, и они снова на ходу; хорошая древесина — все оставлено на виду, кто хочет, приходи ночью и забирай. Везде, куда ни глянь, — ценные брошенные вещи, отчасти скрытые травой: еще годные шины, автомобильный аккумулятор, длинная металлическая стремянка, разные холодильники, деревянные поддоны, детское сиденье для машины, пара баллонов для сжатого газа, небольшой тягач с разбитой вдребезги кабиной и абсолютно целым мотором. Штука, по-настоящему необходимая в этой стране, — это грузовике большим кузовом, чтобы можно было собрать никому не нужное добро.

А впереди попрошайки переходили небольшой пустырь, над которым сходились и перекрещивались линии эстакады. Вдали густо торчали мачты, виднелись радиолокационные установки и мост, переполненный транспортом и проходящий вроде бы над широкой водной полосой. Человек, следовавший за женщиной и мужчинами, заметил метрах в пятистах от себя, как они пересекли одноколейную железную дорогу, вскарабкались по земляной насыпи и скрылись в тени под мостом.

Он подождал, потом медленно пошел за ними сквозь заросли ежевики и дрока; грохот проезжающих сверху машин отдавался в голове. Стала видна гавань внизу: наверное, тысяча крупных рыболовных судов стояли бок о бок, тесно, будто семена в коробке. Взобравшись на насыпь, человек осторожно поглядел сквозь кустарник и увидел палатки, установленные под мостом на сухой, мягкой, рыхлой земле и совершенно незаметные снаружи. Всего их насчитывалось семь, они отстояли далеко друг от друга на участке длиной чуть ли не с футбольное поле, под низкими сводами моста. На дальнем конце, у бетонной опоры, дымился костерок. Там находились давешние бродяги, да еще двое других мужчин.

Он поставил свою сумку из прачечной на землю и направился к ним, разведя руки, опустив глаза, с улыбкой, хоть и донельзя напуганный. Люди уставились на него, но в их взглядах вроде было, как показалось ему, больше любопытства, чем враждебности.

— О’кей? Ночевать? — спросил он и показал назад, на свою сумку, стоявшую более чем в двадцати метрах от ближайшей палатки.

Один из мужчин пожал плечами.

— Наверное.

— А ты место бронировал? — поинтересовался другой.

— Пожалуйста?

— Ладно, забудь.

— Спасибо.

Вернулся к сумке. Раскрывая ее, он видел: люди следят за каждым его движением. Здесь гул, доносившийся с моста, был тише: слышался постоянный глухой рокот, заглушавший голоса, но только не внезапный резкий смех.

Человек расстелил покрывало на земле и выложил туда свою еду и новую одежду. Из другого покрывала выйдет палатка. Полагаясь на людей у костра, он оставил свое имущество и вышел подыскать палку, чтобы подпереть палатку, а когда вернулся, все оставалось по-прежнему. Наблюдавшие продолжали наблюдать.

Когда люди увидели, что он пытается сделать — а с палатками ему раньше обращаться не приходилось, — женщина и один мужчина приблизились, желая помочь. Подобрали палку получше, глубоко вкопали ее в землю, и женщина принесла веревку — привязать покрывало. Затем с помощью камней укрепили концы палатки.

— Прямо с доставкой, — засмеялась женщина.

Он улыбнулся ей, догадавшись по лицу мужчины: сказано что-то смешное, а не злое. Спросил:

— По-ли-ция? Приходить по-ли-ция?

— Здесь к нам никто не прикапывается.

Он показал на связку бананов, лежавших на покрывале; кожура их потемнела лишь местами.

— Вы хотеть?

Женщинам мужчина покачали головами. Мужчина спросил:

— Где туалет, знаешь хоть?

Он неуверенно заулыбался.

Мужчина указал вниз на гавань.

— Вон там. В порту. Там и душ есть.

Позже, когда стемнело, отблески пламени стали заметнее на фоне бетона, а люди превратились в темные силуэты, он услышал, как его окликнули:

— Эй, ты! Чинк[54]!

Чинк!

Сидевшие у костра жарили сосиски, на вилках поднося их к огню. Одну протянули ему, и он присел на корточки чуть в отдалении от остальной группы. Впился зубами в сосиску, имевшую почему-то рыбный вкус.

Грубый голос спросил:

— Ты как сюда попал, чинк? В контейнере?

— Пожалуйста? — Отвратительный кусок страшно хотелось выплюнуть, однако он заставил себя все проглотить. Потом сказал:

— Сан-Франциско, — и указал на сортировочные станции позади. — Железная дорога.

— Сан-Флансиско, — передразнил человек с грубым голосом и крякнул. — Зелезьная долога.

По кругу ходила бутылка. В свете пламени Чинк по складам прочитал название на этикетке… «Тандерберд»… и отдал бутыль дальше, так и не отпив.

У себя в палатке он спал беспокойно, вздрагивая и просыпаясь от жутких видений. Смех снаружи затих, костер погас. В минуты бодрствования человек по имени Чинк, лежа на пропахшей нефтью земле, слушал полицейские сирены, бешено завывавшие сверху, над палаточным лагерем. Машины спешили на неотложную встречу с кем-то, но сегодня ночью — не с ним.