Бунтующая Анжелика - Голон Анн

Несмотря на эту стычку, Флоримон, казалось, не представлял себе истинного положения дел. Он постоянно упражнялся в фехтовании со своим конюшим и наставником, охотился на белок и куда-то пропадал на долгие часы. Он сажал Шарля-Анри на плечи и скакал с ним по коридорам. И его звонкий смех вызывал удивление. Иногда он седлал лошадь, брал на седло Шарля-Анри и уносился в поля, не обращая внимания на часового, который делал слабые попытки его остановить, потому что не знал, каковы указания по поводу этого молодого господина-католика.

Однажды Анжелика застала сыновей в уголке гостиной. Флоримон сидел, а Шарль-Анри стоял перед ним в позе ученика, отвечающего урок. Старший раскладывал по стоящим перед ним тарелочкам порошки, которые извлекал из пакетиков с надписанными этикетками:

– Как называется это желтое вещество?

– Это сера.

– А это, серого цвета?

– Это кристаллическая калийная селитра, иначе натриевая селитра.

– Отлично, сударь. Вижу, что вы прилежны. А этот черный порошок?

– Это древесный уголь, который ты просеял через шелк.

– Прекрасно, но вы не должны говорить «ты» своему учителю!

Однажды поздним вечером возле замка раздался взрыв и что-то яркое устремилось в темноту и упало на лужайку перед домом в снопе искр. Солдаты с криком «Тревога!» бросились к ружьям. Монтадур в тот вечер отсутствовал. Распахнулись окна замка. И на всеобщее обозрение предстал вымазанный сажей Флоримон перед аппаратом собственного изготовления, а рядом – Шарль-Анри, в длинной ночной рубашке, который громко радовался успешному запуску ракеты своего «учителя».

Все рассмеялись, включая самих солдат. Анжелика хохотала так, как давно уже не смеялась. Смех облегчил ей душу, на глаза набежали слезы.

– Ах вы, мартышки! – вздыхала Барба. – С вами не соскучишься.

Казалось, с замка спало проклятие. Может быть, тому способствовали и мессы аббата Ледигьера…

На следующий день над башнями замка появился сокол, и Флоримон поймал его, как заправский сокольник. Вместе с аббатом де Ледигьером он принес матери послание, привязанное к лапке птицы. Взяв чехольчик, Анжелика покраснела. Маленьким ножичком она вскрыла его и извлекла листок бумаги. Крупным почерком Самюэль де Ла Мориньер назначал ей на следующую ночь свидание возле Камня Фей. Ну и наглец! С каким же презрением он к ней относится, если осмеливается давать такие указания… Такой приказ! Не считает ли он ее своей служанкой?.. Она не пойдет! И не станет им больше помогать… Она могла бы продолжать оказывать им помощь, но только не через Патриарха. А находиться с ним наедине в темном молчаливом лесу среди осенних запахов и речных туманов – нет, это невозможно. Как она поступит, если он посмеет к ней прикоснуться? Так ли еще велик страх, чтобы подавить странное влечение, возникшее в ее душе после того происшествия? Тщетно старалась она не думать об этом. Темный призрак склонялся над ней во сне, и она со стоном просыпалась.

Анжелика разрывалась между лесом, его властью, таящейся под деревьями, влекущей, как осенний рев оленя, и желанием замереть и не шевелиться.

Наступила осень, а она все еще не выразила своего подчинения королю. Но эмиссары, посланные арестовать ее, не смогут пробиться сквозь кольцо огня и стали, которое создал Патриарх на подступах к провинции. За стенами парка, где играли ее сыновья, насиловали женщин, жгли на полях урожай, бродили готовые на все крестьяне.

Флоримон и аббат де Ледигьер наблюдали за ней. Куда бы она ни направлялась, за ней следили вопрошающие взгляды их чистых глаз. Король хорошо понимал, что делал, когда отослал к ней Флоримона. «Дети всегда не к месту, – говорила повитуха. – Когда их не любят, они мешают, когда любят, они лишают сил».

Ранимость трепещущего измученного сердца. Средиземноморье наложило на Анжелику свою печать. Она считала, что зачерствела, но на деле чувствительность к страданиям стала лишь глубже под влиянием облагороженной мысли. Теперь все причиняло боль. Ее затягивали разбушевавшиеся силы, над которыми она была не властна. Осенним вечером, озаренным медным солнцем, над порыжелой листвой раздался призыв рога Исаака де Рамбура. У них был обговорен код посланий по их значимости. «Аллали!» означало «На помощь!». Аллали!..

– Мадам, надо пойти, – умолял Ла Вьолет. Он совсем запыхался, пока бегал в соседний замок. – Там женщины… Женщины из протестантской деревни Гатин… которых уже давно выгнали на дорогу, они совсем беспомощны… сейчас они укрылись у господина де Рамбура. Если Монтадур об этом узнает, они погибли. Господин де Рамбур просит совета…

Анжелика пробралась в подземелье. Потом через лес она достигла заросшего сада на холме возле замка де Рамбура. Во дворе, у подножия донжона, прямо на земле сидели измученные женщины, прижав к себе исхудавших детей. Угрюмые взгляды, пыльные мятые белые чепцы. Они поведали баронессе о своих бесцельных блужданиях мимо враждебных католических деревень, где кюре требовали от прихожан соблюдать эдикт, запрещающий проявлять к ним хоть какое-то милосердие и чем-либо делиться, будь то хоть черствая корка хлеба. Они питались репой, украденной по ночам с полей, и подолгу жили в лесу. На них натравливали собак. Их преследовали солдатские патрули, которые располагались перед деревнями единоверцев и следили, чтобы местные крестьяне не нарушали эдикт. Под лучами палящего летнего солнца, под проливными дождями и под грозами скитались по дорогам женщины с детьми. Наконец они решили направиться в Ла-Рошель, бывшую столицу протестантов, где оставалось еще много их единоверцев и где им могли помочь, потому что там не соблюдался эдикт. За несколько дней они пересекли район, где хозяевами положения были отряды Самюэля де Ла Мориньера, и смогли немного отдохнуть на протестантских фермах. Но и там крестьяне бедствовали и еды не хватало. Пришлось идти дальше. Когда они подошли к реке Вандея, они наткнулись на драгун Монтадура. Насмерть перепуганные, они убежали подальше от дороги. И вот они попали в западню: перед ними непроходимый лес, и здесь же оказался штаб главного мучителя протестантов. Из последних сил они дотащились до жилища Рамбуров.

Сопливые отпрыски Рамбура, раскрыв от удивления рот, разглядывали прибывших. Анжелика заметила Флоримона, он стоял возле Натанаэля, старшего сына барона.

– А ты что здесь делаешь? Почему ты вмешиваешься в дела протестантов? – резко спросила Анжелика, испытывая за него страх.

Флоримон улыбнулся. В коллеже он привык не отвечать на упреки. Это выводит из себя. Баронесса де Рамбур, на седьмом месяце беременности девятым ребенком, раздавала женщинам хлеб. Черный черствый хлеб. Одна из дочерей помогала, неся следом корзину.

– Что нам делать, мадам? – спросила она Анжелику. – Мы не можем оставить у себя этих женщин, и кормить нам их нечем.

С рогом на плече подошел барон де Рамбур:

– Отправить их по дороге – значит обречь на верную смерть. Им придется обогнуть лес, и раньше, чем они доберутся до Секондиньи, их настигнет Монтадур.

– Нет, – ответила Анжелика. Она уже приняла решение. – Они должны пойти на Уклейкину мельницу, что на болотах. А оттуда на лодках добраться до владений господина д’Обинье, где окажутся в безопасности. Понемногу преодолевая озерца – огородники помогут им перебраться, – они достигнут окрестностей Ла-Рошели. Там останется не больше двух-трех лье. А главное, все путешествие пройдет в стороне от проезжих дорог.

– Но как добраться до Уклейкиной мельницы?

– Напрямик через лес. Здесь всего два-три часа ходу.

Протестант скривился:

– А кто же их поведет?

Анжелика взглянула на усталые лица женщин с горящими темными глазами уроженцев ее провинции:

– Я.

Когда они вышли из леса, ноги погрузились в мягкий мох. Здесь начинались болота. По цвету они не отличались от травы, и казалось, что можно идти и дальше между стволами ольхи и осины, если бы лодки – так называемые плоскодонки, – привязанные к берегу, не выдавали водную поверхность. Анжелика привела с собой трех молодых слуг, чтобы помочь управлять лодками.