Человек, который изобрел джинсы. Биография Ливая Страусса - Марк Григорьевич Блау
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Несколько раз уже битый судьбой Дэвис, понял, что это — его шанс. Он решил запатентовать идею клепаной одежды, пока она не пришла в голову еще кому-нибудь.
Джейкоб Дэвис уже зарегистрировал несколько патентов. Но денег они ему не принесли. Поэтому сейчас Дэвис сомневался, стоит ли тратить доллары на оплату заявки на изобретение. И он решил попросить денег на это у богатого человека, которого хорошо знал, у своего поставщика. 2 июля 1872 года Дэвис написал письмо в компанию «Levi Strauss & Co».
Письмо было написано на ужасном английском языке, но Ливай Страусс его понял. Письмо Дэвиса означало: найден товар, который будет пользоваться спросом. Страусс согласился заплатить шестьдесят восемь долларов за подачу заявки на патент «Улучшение крепления карманов»
Однако, патентное бюро США несколько раз отвергало заявку. Чиновники патентного ведомства утверждали, что на некоторых видах военной формы уже использовались заклепки. Изобретателю пришлось доказывать новизну своей идеи, разъясняя свой способ использования заклепок. Потребовалось десять месяцев на то, чтобы правильно сформулировать суть изобретения. «Данное изобретение относится к способу крепления карманов, благодаря которому швы на карманах предохраняются от разрывов или ослабления, могущих возникнуть вследствие частой и избыточной нагрузки». В таком виде заявка, наконец, прошла экспертизу. В мае 1873 года Джэйкобу Дэвису с Ливаю Страуссу был, наконец, выдан желаемый патент. Через несколько недель, 2 июня 1873 года, первая партия новой рабочей одежды ушла в магазины.
Идея крепления брючных карманов с помощью заклепок была простой, но она означала революцию в области производства рабочей одежды. Об этом свидетельствовало громадное количество попыток нелегального выпуска брюк с клепаными карманами. Изобретение Дэвиса и Страусса пытались «обойти» чаще, чем любой другой патент США того времени.
Среди прочих побасенок, которыми советская пропаганда чернила хищнический характер капитализма были истории об изобретателях, ограбленных жадными капиталистами. Те присваивали себе идею, оставляя не слишком опытных в житейских делах талантов на бобах. Истории эти были по большей части выдуманные. Во-первых — с этого начинаются все лекции и книги по патентоведению — идеи не продаются и не патентуются. Продаются только технические решения, за правильную формулировку которых обычно и идет главная борьба. Л. Страусс и Дж. Дэвис, как мы только что увидели, вели эту борьбу десять месяцев. Во-вторых, людей не от мира сего среди изобретателей и ученых не больше, чем среди прочих категорий населения. Обычно же изобретатели хорошо знают свою пользу и стремятся застолбить найденные «золотые жилы» патентами. Дж. Дэвис, если вспомним, тут же подумал о патенте, но сомневался в практической целесообразности своего изобретения и поэтому не стал рисковать в одиночку. В-третьих, патенты получают не для того, чтобы повесить на стену в рамочке и гордиться. За них платят ежегодную пошлину, да и срок действия любого патента ограничен. Патент — это временный барьер на пути конкурентов, дающий его владельцу возможность наладить выпуск нового товара, выпустить его на рынок и получить за это исключительную прибыль. А в процессе внедрения первое место принадлежит как раз капиталисту-инвестору. И первый кнут в случае неудачи тоже его. Ливай Страусс произвел то, что нынче называют модным словом «венчурная инвестиция». То есть рискованное вложение денег в изобретение, которое может принести большую прибыль. Но может и не принести. И труды Ливая Страусса в том, что рабочая одежда на заклепках вышла на рынок, завоевала его и стала приносить прибыль, немалые.
Дэвис, наконец-то, схватил за хвост птицу счастья. Вместе с семьей он переехал из Рино в Сан-Франциско и стал начальником производства на новой швейной фабрике Ливая Страусса. На этой фабрике изготавливали исключительно рабочую одежду по заявленному им патенту, брюки и куртки из голубой ткани «деним» или из парусины, карманы которых были укреплены заклепками. За первый год работы здесь было выпущено 21 600 пар брюк новой модели.
Эти брюки потом стали называть джинсами. Им была суждена долгая жизнь и всемирная слава. О чем мы и расскажем отдельно чуть позже. А пока же вернемся к Ливаю Страуссу, который в середине 1870-х годов находился в полном расцвете своих сил.
Вся моя жизнь — это мой бизнес (1874–1902)
В одном из интервью Ливай Страусс сказал журналистам: «Вся моя жизнь — это мой бизнес».
Слова эти каждый волен воспринимать по-своему. Можно — романтически, как беззаветную преданность любимому делу.
Во времена моей юности такая беззаветная преданность все еще усиленно пропагандировалась в литературе и в кино, где главный герой гробил всю жизнь на некое великое дело. Дело, естественно, несущее счастье всему человечеству. По ходу действия вокруг головы героя все явственнее начинал светиться нимб христианского мученика. Который в последних кадрах фильма, слабеющим взором провидел светлое будущее. Под величественную музыку герой произносил какие-нибудь банальные слова, вроде: «Все остается людям» и, оплакиваемый, снисходил в вечность.
Впрочем, реальная жизнь сильно отличается от придуманной. Я был знаком с некоторыми из обитателей славных советских академических городков. Эти ребята заканчивали университеты и институты лет на пять раньше меня. В пору нашего знакомства они еще были молоды и задорны, и в большинстве своем вполне серьезно верили в то, что «понедельник начинается в субботу». Глядя на них, хотелось и самому в это верить.
С Ливаем Страуссом они были знакомы только по лейблу джинсов «Levi’s». Но вполне чистосердечно повторяли его слова, только немного их изменив: «Вся моя жизнь — это моя наука». Слово «бизнес» они презирали, как и разные прочие «гешефты». Но все поголовно были по-юношески безоглядно влюблены в прекрасную и строгую даму, Науку. Посему к прочим особам женского пола, да и вообще к устройству семейной жизни они относились легкомысленно.
Они походили на молодых львов, впряженных в колесницу античной богини, статуя которой стоит в центре города Мадрида. По молодости львы даже радовались тяжести колесницы. Недосуг им был оглянуться назад, чтобы увидеть: восседает их идеальная любовь на артиллерийском лафете. Впрочем, хитрая упряжь и не позволяла сильно оглядываться.
Ни прекрасного Мадрида, ни статуи той самой богини — ее звали Сибелис, Кибела, — этим ребятам так никогда увидеть не удалось.
Может быть, потому что был я свидетелем запоздалых сомнений этих энтузиастов в верности именно так прожитой жизни, может быть, потому что видел я, как разваливается (и разворовывается) то, что было создано их руками, их умами,
