Биографический метод в социологии - Елена Рождественская

Последовательность этих процедур – когнитивной, а затем вербальной – «предполагает бессознательную сегментацию разрозненного континуума опыта на когнитивные единицы, которые мы называем «событиями». Вторая операция – лингвистическое кодирование этих событий как последовательности предикатов и, в конце концов, различных типов предложений с целью «линеаризации» и «перспективизации», т. е. внесения в события некоторого порядка и связности, изображения их конфигурации в осмысленном виде» [Трубина. Нарратология…].

Таким образом, отобранное для повествования событие представляет собой лишь сырой материал, подлежащий дальнейшей переработке с помощью нарративных операций. В этой связи возникает вопрос о логическом различении уровней переработки повествовательного материала, занимавший умы русских формалистов (В. Шкловский, Л. Выготский, М. Петровский) с их дихотомией «фабула – сюжет» и представителей французского структурализма (Р. Барт, Ж. Женетт) с их различением истории и дискурса. Мы воспользуемся четырехуровневой моделью В. Шмида [Шмид, 2003, c. 158–159] как примиряющей двухвалентные значения фабулы – сюжета и истории – дискурса. Кроме того, она перекликается с усилиями социально ориентированных нарративистов, имена которых более знакомы сторонникам качественного подхода (а именно W. Labow, J. Waletzky, F. Schuetze, W. Fischer-Rosenthal и др.).

Введем основные понятия, используемые в этой модели, разворачивающейся от события к истории, далее к наррации и презентации наррации.

Событие — аморфная совокупность ситуаций, персонажей и действий, подлежащая бесконечному пространственному расширению, неограниченному временнóму отслеживанию в прошлое, членению внутрь и безграничной конкретизации.

История – результат смыслопорождающего отбора ситуаций, персонажей, их действий из множества элементов и качеств событий. Их отбор в конкретизированном виде приобретает вид естественного порядка (хронологического, например) в результате диспозиции[10].

Наррация – результат композиции, реорганизующей элементы событий в искусственном порядке. В способы композиции входят: 1) линеаризация одновременно совершающихся в истории событий, 2) перестановка элементов истории.

Презентация наррации – собственно доступный эмпирической фиксации нарративный текст, переданный приемами языка (через вербализацию)[11].

Экскурс в нарратологические модели порождения имеет двоякую цель. С одной стороны, извлечь выгоду из междисциплинарного подхода, подразумевающего ознакомление с аналогичными темами сопредельных дисциплин. С другой стороны, произвести размежевание с микроисторией, построенной на иллюстративном материале повседневности. Мы концентрируемся на нелитературных текстах – рассказах людей о себе, о своих событиях и пережитых опытах. Такие истории жизни, в центре которых сам рассказчик является действующим переживающим субъектом, представляют собой автобиографии и соответствующее исследовательское поле биографического (автобиографического) анализа в социологии. Исследователь автобиографических текстов «встречает» повествование «с конца», в отличие от литератора, соответственно его задача – реконструкция тех нарративных приемов, с помощью которых рассказчик придает форму прожитой и переживаемой им событийности. Более того, придается форма и его меняющейся с течением времени, т. е. со сменой социальных опытов, идентичности. Если пойти дальше, рассказывая свою жизнь, рассказчик создает (или соучаствует в создании) форму, посредством которой распознает в своей жизни то, что без этой формы не увидел бы.

§ 2. Условия понимания в автобиографическом рассказывании

Предструктурированность социального мира создает проблему понимания для социального исследователя, герменевтические установки которого стали предметом рефлексии Ю. Хабермаса. Он, вслед за Г. Шервхеймом, вводит важное различение между установками компетентного участника и компетентного исследователя, претендующего на теоретическое знание. «Тот, кто в роли третьего лица наблюдает нечто в мире или делает высказывание о чем-то в мире, занимает объективирующую установку. Напротив, тот, кто участвует в коммуникации и вступает в интерсубъективное отношение в роли первого лица (Я) со вторым лицом (которое, в свою очередь, относится в качестве Другого к Я как ко второму лицу), занимает необъективирующую, или, как мы сегодня сказали бы, перформативную, установку» [Хабермас, 2008, с. 10]. Но как совместить претензию на объективность понимания с перформативной установкой участника процесса взаимопонимания? Ответ, который обосновывает Ю. Хабермас, заключается в том, что опору дает обладающая внутренней рациональностью структура ориентированного на взаимопонимание действия, включая использование языка как механизма координации действий и достижения согласия, основывающегося на интерсубъективном признании притязаний на значимость. Перформативная установка как минимум виртуального участника взаимодействия открывает перспективу объективной интерпретации наблюдаемых социальных процессов [Хабермас, 2008, с. 26–27].

В этом разделе мы проинвентаризируем рациональность тех условий, при которых может состояться понимание в процессе интервьюирования, как своего рода ориентиров для рассказчика и слушателя. Общим признаком рассказывания является вербальное отображение изменений во времени. Мы рассказываем, когда хотим передать события или опыты, которые произошли в прошлом и значимы для нас сегодня. Произошедшее как временная последовательность событий становится историей или плотом (plot) со смысловым порядком, подчиненным структуре значений. Соответственно emplotment[12] – это перевод последовательности событий в действия истории, центром которой всегда является событие, приводящее к изменениям (необычному, неожиданно дестабилизирующему, что нарушает нормальный ход вещей). Плот поддерживает когеренцию/связность – создает значимый порядок элементов через способ их связи. Эти усилия рассказчика по созданию структуры повествования обнаруживаются благодаря операциям сегментирования потока событий, селекции их элементов, их линеаризации в предложения, следующие одно за другим, и приписывания значений [Carr, 1986].

Временное изменение, которое переживают персоны, отражается в определенном сеттинге (setting), так как язык рассказа насыщен определенными обстоятельствами времени и места [Ibid.].

Рассказ связан с пережитым персонажем, или персональной инстанцией, порождающей точку зрения. Ее реконструкция становится возможной не благодаря заявлению о ней, подобная декларация, скорее, привела бы к постановке задачи о манифесте и латентном содержании. Через отбор событий пролагается смысловая линия, позволяющая судить о критериях их значимости для конкретной истории. Аналогично этому обнаруживаемая смысловая линия рассказа позволяет предполагать и основания неотбора в различных вариациях. Это и опускание незначимого для истории (например, пренебрежение частными сюжетами в рассказе о публичной карьере), и неотбор отрицаемых актуальной идентичностью мотивов для прошлых историй (например, переписывание воцерковленной личностью мотивов прошлых «греховных» деяний и страданий из-за них в смысловом ключе ниспосланного искупления), и неотбор значимых для истории элементов, фактически означающий смысловой разрыв, умолчание (например, пережитая социально-историческая травма, Холокост, репрессии, но и доносы, социально нелегитимные деяния).

Прошедшее становится историей, которая, в свою очередь, мотивирует нас в какой-либо форме. Поэтому к содержательным характеристикам рассказа (временнóе изменение, плот, персонажи и сеттинг) прибавляются риторические – «как» рассказывается исходя из определенной перспективы прошедшего, в которой манифестируется отношение рассказчика к прошедшему – перспектива Я-рассказчика. Двойная перспектива рассказанного и рассказывающего, по мнению М. Энгельгарта [Engelhardt, 1990], означает, что рассказывающее Я в актуальной ситуации рассказа представляет его прошедшее, т. е. рассказанное Я как вспомненного актора. Первое из них передает тогдашнее прошедшее как последовательность из перспективы пережитого, но которое сегодня далеко от тогдашнего положения и знает, чем все закончилось. Исходя из этой двойной временнóй перспективы у рассказчика в распоряжении идеально типически два модуса изображения: перспектива рассказанного времени (время, в течение которого разыгрывается история) с ее тогдашним центром ориентации и перспектива времени рассказа («здесь и теперь» рассказа) как актуального центра ориентации.