Белое движение. Том 1 - Андрей Кручинин

«Договор» содержал условия, на которые в здравом уме и твердой памяти не мог бы согласиться ни один серьезный военачальник, не говоря уж о властном, самостоятельном и решительном Келлере: «1) командующий армией назначается и сменяется распоряжением “Совета”; 2) назначения на высшие командные должности также делаются с ведома и согласия “Совета”; 3) все денежные средства находятся в распоряжении “Совета” и отпускаются им по мере надобности командующему; 4) организация административного и гражданского управления областью всецело находится в руках “Совета”, и т. д.». Неудивительно, что исполнявший обязанности начальника Штаба Псковского корпуса ротмистр В. Г. фон Розенберг, ознакомившись с текстом, «вполне открыто заявил, что первым его ходатайством у генерала графа Келлер[а] будет просьба разорвать этот договор, который генерал мог подписать только будучи в заблуждении о действительных полномочиях вошедших в “Совет” лиц», хотя первым должно было бы, наверное, стать ходатайство о расследовании, откуда сей документ вообще взялся. Впрочем, ни разоблачениям странной игры «общественных деятелей», ни возглавлению Федором Артуровичем северо-западных формирований не суждено было состояться.

Главнокомандующий требовался не только во Пскове. Та же проблема стояла и перед Скоропадским, тем более что его собственный авторитет среди офицерства был невысок. В Киеве спешно формировались отряды («дружины») из офицеров и добровольцев, но их командование при первой возможности, воспользовавшись ложными сведениями о вступлении Деникина в должность Главнокомандующего всеми силами на Юге, объявило о переходе в его подчинение. «Я рад отметить, – писал 2 ноября начальник одной из дружин генерал Л. Н. Кирпичев, – что приказ о включении Дружины в состав славной Добровольческой Армии был принят с должным энтузиазмом, и верю в близкое создание ВЕЛИКОЙ ЕДИНОЙ РОССИИ». Но энтузиазм кажется преувеличенным, а те, кто вступал в офицерские дружины, представляли собою боевой материал довольно сомнительной ценности. После одиннадцати месяцев Гражданской войны, из которых в течение по меньшей мере полугода был открыт относительно легкий путь на службу в любую из антибольшевицких армий, уже можно было говорить о состоявшемся «естественном отборе», который эмиссар-Доброволец в октябре описывал так: «…Лучшие элементы ушли в [Добровольческую] Армию при первой же вести, а остались офицеры или обеспеченные теплыми местечками, или просто материально не нуждающиеся».

Так обстояло дело с новыми формированиями, носившими довольно ярко выраженный русский (великоросский) характер; об армии же «Украинской Державы» вообще трудно было говорить всерьез. Мало того, что быстро распространявшееся по всей Малороссии восстание разъединило и изолировало зачатки кадровых корпусов в Харькове, Екатеринославе, Полтаве, Одессе… – крайне скверно было и в столичном Киеве. Гетманские войска не имели никакого опыта и выучки, а в высших эшелонах управления вооруженными силами наблюдалось не просто сочувствие Директории, а прямая измена: начальник Главного Штаба генерал А. П. Греков, формировавший Отдельный корпус охраны железных дорог генерал А. В. Осецкий, помощник начальника Оперативного отделения Главного управления Генерального Штаба подполковник В. Н. Тютюнник и помощник начальника Отдела службы Генерального Штаба подполковник М. Д. Безручко в разное время бежали из Киева и заняли достаточно важные посты в «республиканских войсках», а начальник Оперативного отдела полковник Е. В. Мешковский переправлял боеприпасы Сечевикам и вынашивал планы восстания в само́й гетманской столице.

А что представлял собою противник? Основу базировавшихся на Фастов главных сил Директории составляли Сечевики, имевшие в своем активе не менее полутора месяцев сколачивания и напряженного обучения (инструкторами – австрийскими офицерами, по программе подготовки штурмовых частей германской армии), и батальон («курень») Черноморского коша с батареей, из состава формирований, производившихся при Гетмане «для помощи Кубани в ее борьбе с большевиками», то есть предполагавших скорое боевое использование и проникнутых крайним националистическим духом (поскольку Кубань шовинистически трактовалась как часть «украинских земель»). С этим духом прекрасно сочетались уже известные нам левые, социалистические взгляды («земля и воля на острие нашего штыка»), что оказывалось достаточно сильным морально-политическим обеспечением операции, идея которой была чрезвычайно проста: лобовой удар на Киев вдоль линии железной дороги.

Первое же столкновение – встречный бой под Мотовиловкой 5 ноября – стало неудачным для защитников Киева. Моральный надлом гетманских войск и окрыленность «республиканских» после этого боя открывали дорогу на столицу. Именно в такой ситуации в Киеве вступил на свой пост новый Главнокомандующий, и Главнокомандующим этим был граф Келлер.

Рассказывая о его назначении, Скоропадский, по обыкновению, темнит и путает следы. «Что же касается графа Келлера, – вспоминает он свои размышления о возможных кандидатурах, – то я думал назначить его командиром Особого корпуса (корпус фактически состоял из уже известной нам дружины Кирпичева. – А. К.) и специально просил его приехать ко мне. У нас было свидание, но после разговора с ним я увидел, что такое назначение приведет к большим осложнениям. Это был человек очень большой храбрости и решительности, крайний правый монархист, так что даже для Особого корпуса такое назначение встретило бы затруднение, а тут его нужно было назначить главнокомандующим всеми частями с широчайшими правами. Я долго не решался, но, несмотря на все мои поиски, положительно ни одного генерала, имеющего популярность среди офицеров, не было… Наконец, ко мне приехал[и] Гербель и Кистяковский (председатель Совета министров и министр внутренних дел. – А. К.) и долго меня уговаривали взять Келлера. Я так и сделал. Назначил его с громадными полномочиями главнокомандующим всеми вооруженными силами на Украине». А чуть позже Гетман рассказывает: «По словам Кистяковского, сам граф Келлер приходил к нему и просил повлиять, чтобы его назначили», – недоумевая: «К чему Келлер так хотел впутаться в это дело?» В действительности, однако, все должно было происходить совсем по-другому.

Прежде всего, граф, насколько можно судить, был заинтересован в развитии борьбы на Северо-Западе, где он, как предполагалось, получил бы полную власть и возможность распоряжаться формируемыми войсками, – в Киеве же рассчитывать на такую возможность он вряд ли должен был, а без этого добиваться командования в «Державе» презираемого им Скоропадского было бы крайне непохоже на Келлера. Можно предположить здесь интригу И. А. Кистяковского, о котором Шульгин рассказывал: «От лиц, хорошо его знавших, я знал, что он человек способный, но и способный на все»; но этот хитрец, стараясь играть первую скрипку в правительстве, как нередко бывает, обманывал сам себя, строя слишком уж сложные комбинации, то борясь с революцией, то делая ставку на «демократический» национализм Петлюры. Ошибся он, и «протежируя» Келлеру (скорее всего, об этом просто не подозревавшему).