Добыча: Всемирная история борьбы за нефть, деньги и власть - Дэниел Ергин

Компании опасались, что в последнюю минуту что-нибудь произойдет. Антитрестовские вопросы продолжали волновать руководителей компаний до тех пор, пока они не получили поддержку министра юстиции США. «На данный момент, – сказал министр юстиции, – я не вижу юридических препятствий для совершения сделки. Она идет на пользу стране». Но вскоре, как подтверждение самых худших опасений Гарри Кольера, на передний план вышли вопросы политической нестабильности в восточном Средиземноморье, которые могли повлиять на сделку. В Греции произошло восстание, возглавляемое коммунистами, Советский Союз угрожал Турции, и существовало опасение, что с отказом Великобритании от своих традиционных обязательств на Ближнем Востоке в регионе может возникнуть коммунистическая держава. 11 марта 1947 г. директора Socony обсудили «проблемы, влияющие на ситуацию на Ближнем Востоке». Но оптимизм победил, и они одобрили сделку. На следующий день, 12 марта 1947 г., официальные лица четырех американских компаний встретились и подписали документы, благодаря которым историческое соглашение вступило в силу. Концессия в Саудовской Аравии наконец «укрепилась».

12 марта стало историческим днем и по другой причине. В этот день президент Гарри Трумэн выступил на объединенном заседании конгресса с так называемой «решительной речью», предложив особую помощь Греции и Турции, чтобы дать им возможность противостоять коммунистическому давлению. Речь, ставшая точкой отсчета холодной войны, продекларировала основные положения доктрины Трумэна, как ее впоследствии назвали, и открыла новую эру в послевоенной американской политике. Хоть это и было совпадением, но «доктрина Трумэна» и скрепление печатью участия четырех гигантов американской нефтяной индустрии в разработке природных богатств Саудовской Аравии гарантировали внушительное американское присутствие и безопасность интересов в огромном районе, простирающемся от Средиземного моря до Персидского залива[380].

Опять гюльбенкян

Судебный процесс, затеянный CFP, все еще тянулся. Но у Франции и Соединенных Штатов на повестке дня стояло слишком много политических проблем, и к маю 1947 г. было выработано соглашение, улучшающее положение французов в Iraq Petroleum Company. В обмен на это, конечно, CFP отзовет свой иск.

С Гюльбенкяном, как обычно, ничего не вышло. Расположившись в номере на первом этаже старинного лиссабонского отеля Aviz, Гюльбенкян продолжал придерживаться своих сверхэкономных привычек. Он больше не содержал шофера и автомобиль, потому что дешевле было нанимать водителя для ежедневных прогулок, и каждый раз внимательно проверял показания спидометра, дабы убедиться, что не платит за поездки кого-то другого. «Гюльбенкяна можно считать человеком слова, если он его дал, – заметил один из британских чиновников. – Трудность состоит в том, чтобы получить это слово. Способность к компромиссам не входит в число его добродетелей». Далее чиновник не мог не добавить: «Представления Гюльбенкяна о его собственной финансовой честности принимают необычные формы, когда дело доходит до выплаты налогов, уклонение от которых является одним из его главных занятий». Он уклонялся от подоходных налогов во Франции и Португалии, оставаясь в составе иранской дипломатической миссии. Чтобы избежать налога на недвижимость, он превратил небольшую часть своего огромного особняка в Париже в картинную галерею. А когда продал отель Ritz в Париже, то включил в условия сделки постоянно зарезервированный для себя шикарный номер, который давал ему возможность заявлять, что «находится проездом» в Париже, избавляясь таким манером от обложения налогами во Франции.

И борьбу за соглашение о «Красной линии» Гюльбенкян вел с такой же раздражающей придирчивостью к мелочам и нежеланием идти на компромиссы, а также с неспособностью сосредоточиться. Хотя французы отозвали свой иск, Гюльбенкян был готов, если необходимо, размахивать на публике грязным бельем сколько угодно – до последней тряпочки. Он направил иск в суд Великобритании. Jersey и Socony ответили встречными исками.

Судебное дело получило широкую огласку, что помогло Гюльбенкяну в его контрвыпадах против Jersey и Socony. В конце концов не он, а американские компании должны были беспокоиться и о Министерстве юстиции, и об общественном мнении. Однако была негативная сторона известности, которая определенно ему претила. Будучи маленького роста, он велел построить специальное возвышение в ресторане отеля Aviz, чтобы во время обеда наблюдать за происходящим вокруг. По мере роста внимания общественности к судебному делу господин Гюльбенкян в отеле Aviz стал одной из «достопримечательностей» Лиссабона наряду с боем быков. Он возмущался, но ничего не мог поделать.

Более года переговоры в поисках компромисса проходили то в Нью-Йорке, то в Лондоне, то в Лиссабоне. Теперь и следующее поколение нефтяников и адвокатов убедилось, насколько невыносимо иметь дело с Галустом Гюльбенкяном. «Основным правилом моего отца было не отказываться ни от одного требования, – говорил его сын Нубар, – но, обладая даром ведения переговоров, он выдвигал требования постепенно и, достигнув положительного решения по одному вопросу, выставлял следующее, затем еще одно, добиваясь таким образом, чего хотел, или по крайней мере большего, чем если бы выдвигал их все одновременно».

Переговоры осложнялись обычной подозрительностью Гюльбенкяна, которая постепенно превращалась в манию. Гюльбенкян сам не являлся на встречи. На заседаниях присутствовали четыре его представителя, каждый был обязан предоставить письменный доклад, не контактируя с другими представителями – им даже не разрешалось разговаривать между собой. Поэтому кроме анализа сказанного оппонентами он мог проверить и перепроверить каждого из своих собственных участников переговоров.

Чего, в сущности, добивался Гюльбенкян? Некоторые подозревали, что в действительности он намеревался получить долю в Aramco. Но это было невозможно. Ибн Сауд никогда не позволил бы такого. Гюльбенкян предложил незамысловатое объяснение своей цели директору Socony: он просто перестал бы уважать себя, если бы не «вытянул из сделки все возможное». Другими словами, он хотел получить все, что удастся. Какому-нибудь другому американцу, не нефтянику, а тому, кто разделяет его любовь к искусству, Гюльбенкян мог бы сказать больше. Он сделал так много денег, что увеличение их количества не имело особого значения. Он представлял себя, как высказал это Уолтеру Тиглу пару десятков лет назад, архитектором, даже художником, создающим прекрасные структуры, приводящим к равновесию и гармонии интересы и экономические силы. Вот что доставляло ему радость. Его коллекция произведений искусства явилась самой большой из собранных в наше время одним человеком. Он называл их своими «детьми» и, казалось, заботился о них больше, чем о собственном сыне. Но его шедевром, величайшим достижением жизни была Iraq Petroleum Company. По архитектуре, безупречной взвешенности она была для него столь же идеальной, как «Афинская школа» Рафаэля. И если бы он был Рафаэлем, объяснил Гюльбенкян, то считал бы руководителей Jersey и Socony подобными Джироламо Дженге – третьесортному, посредственному, неразборчивому подражателю художникам Ренессанса[381].

Под давлением малоприятных доводов, которые вскоре могли бы звучать в зале суда в Лондоне, соглашение с Гюльбенкяном стало обретать очертания; и целый «караван», как его назвали, нефтяников и их адвокатов перебрался в Лиссабон.