Моцарт. К социологии одного гения - Норберт Элиас

Таким образом, и на этом уровне происходят примирение и слияние изначально плохо сочетающихся или конфликтующих между собой потоков в художнике — по крайней мере, в обществах, в которых создание произведений искусства является особой, высокоспециализированной и сложной деятельностью. Эти общества требуют от своих взрослых членов весьма значительной дифференциации функций эго, ид и суперэго. В них, когда либидинозный поток фантазии сравнительно свободно, не укрощенный знанием и совестью, выливается в материал, тогда художественные образы — как это можно видеть, например, в рисунках людей, страдающих шизофренией, — становятся разрозненными, несогласованными и часто бессвязными. Во многих случаях рядом оказываются вещи, которые не сочетаются друг с другом и имеют значение только для того, кто их создает. Внутренние законы материала, с помощью которых чувствование и видение художника могут быть переданы другим, не структурированы или полностью нарушены и не способны выполнять социализирующую функцию.

Вершина художественного творчества достигается тогда, когда спонтанность и изобретательность потока фантазии так сливаются со знанием присущих материалу внутренних законов и с силой суждения, присущей художественной совести, что новаторский поток фантазии в работе творца появляется как бы сам собой в форме, адекватной материалу и соответствующей художественной совести. Это один из наиболее социально плодотворных видов процесса сублимации[33].

18

Моцарт — представитель этого типа в его высшем проявлении. В его случае спонтанность потока фантазии, преобразованного в музыку, почти не нарушалась. Достаточно часто музыкальные изобретения изливались из него, как сны из спящего человека. Некоторые сообщения о Моцарте создают впечатление, что иногда, находясь в компании других людей, он вдруг начинал украдкой слушать музыкальное произведение, которое формировалось внутри него. Рассказывают, что в таких случаях он неожиданно извинялся и выходил, а через некоторое время возвращался в хорошем настроении; за это время он, как мы говорим, «сочинял» одно из своих произведений.

То, что в такие моменты произведение сочинялось само собой, объяснялось не только тесным слиянием потока его фантазии со знанием композитора-ремесленника о тембре и возможностях тех или иных инструментов или о традиционной форме музыкальных произведений, но и тесным соединением обоих потоков — потока знания и потока фантазии — с его высокоразвитой и чрезвычайно чуткой художественной совестью. То, что мы воспринимаем как совершенство многих его произведений, в равной степени обусловлено богатством его изобретательной фантазии, всеохватным знанием музыкального материала и спонтанностью его музыкальной совести. Как бы ни были велики новшества его музыкальной фантазии, он никогда не сбивался с пути. Подобно тому как лунатик точно знает, куда ему нужно идти, Моцарт точно знал, какие звуковые формы — в рамках социального канона, в котором он работал, — соответствуют имманентной закономерности музыки, которую он пишет, а какие он должен отвергнуть.

Новые идеи приходят. Иногда, подобно сновидениям спящего, они через какое-то время исчезают сами собой и, возможно, оставляют следы, более или менее совершенные, на записывающем устройстве, которое мы называем «памятью», так что художник может столкнуться со своими собственными идеями, как зритель с работой другого художника; он может, так сказать, проверить их, рассмотрев на расстоянии, продолжить работу над ними и улучшить или — если его художественная совесть подведет — ухудшить их. Однако в отличие от идей, приходящих в голову любому человеку в ходе сновидений, идеи художника соотнесены и с материалом, и с обществом. Они образуют особую форму коммуникации, нацелены на то, чтобы понравиться публике, произвести резонанс, положительный или отрицательный, на то, чтобы вызвать удовольствие или гнев, аплодисменты или освистывание, любовь или ненависть.

При этом тот факт, что эти идеи соотносятся одновременно и с материалом, и с обществом, отнюдь не случаен, хотя взаимосвязь между тем и другим может быть на первый взгляд неочевидной. Каждый из материалов, характерных для той или иной сферы искусства, имеет свои неисчерпаемые внутренние законы и способен оказывать соответствующее сопротивление произволу творца. Для того чтобы возникло произведение искусства, личный поток фантазии художника должен быть преобразован таким образом, чтобы его можно было представить в одном из этих материалов. Только благодаря тому, что художник — при спонтанном соединении фантазии и материала — способен преодолеть и постоянное напряжение между ними, фантазия обретает форму, становится неотъемлемой частью произведения и в то же время делается коммуникабельной, то есть становится объектом возможного отклика со стороны других, пусть даже не обязательно современников художника.

Но это также означает, что ни один художник, даже Моцарт, никогда не создает произведения искусства совсем без усилий. Необычайно высокая степень слияния потока его фантазии с внутренним законом его материала, поразительная легкость, с которой ему на ум приходили длинные потоки тональных форм и образов, чья новаторская изобретательность и богатство идей сочетались как бы сами собой с имманентной логикой их формального качества, вовсе не всегда освобождали Моцарта от усилий по проверке и переработке сделанного под присмотром совести. Ведь говорят же, что однажды, в конце жизни, он заметил, что ему легче сочинять, чем не сочинять[34]. Это показательное заявление, и многое говорит в пользу его подлинности. На первый взгляд может сложиться впечатление, что это слова любимца богов. Только при ближайшем рассмотрении обнаруживается, что перед нами исполненное боли высказывание много страдавшего человека[35]'.

Возможно, это краткое упоминание о структурах личности, которые действовали в таком удивительном человеке, как Моцарт, и не только в нем, немного поможет нам перестать считать чем-то само собой разумеющимся привычные разговоры о Моцарте-человеке и Моцарте-художнике словно о двоих разных людях. В прошлом люди пытались идеализировать Моцарта-человека, чтобы он соответствовал предвзятому идеальному образу гения. Сегодня люди иногда склонны относиться к Моцарту-художнику как к некоему сверхчеловеку, а к Моцарту-человеку — с тихим презрением. Такой оценки он не заслуживает. Не в последнюю очередь она основана на упомянутом выше представлении, будто его музыкальные способности были унаследованным природным даром, никак не связанным с остальными качествами его личности. Чтобы исправить такие представления, полезно напомнить о том, насколько обширные познания о музыке и насколько высокоразвитая совесть были неотъемлемыми составляющими его творчества. Многие стереотипные высказывания, которые можно встретить в этом контексте, фразы типа «Моцарт просто не мог сфальшивить», закрепляют идею о том, что художественная совесть является одной из врожденных функций людей, включая Моцарта. Но совесть, в какой бы конкретной форме она ни проявлялась, не является врожденной ни для кого. В конституции человека заложен, самое большее, потенциал для формирования совести. Этот потенциал активируется и трансформируется в конкретную сущность в процессе совместной жизни человека с другими людьми. Индивидуальная совесть специфична для того общества,