Моцарт. К социологии одного гения - Норберт Элиас

В 1770 году отец вместе с сыном отправился в путешествие в Италию, где юный Моцарт праздновал новые триумфы. Помимо прочего, он сдал экзамен в Болонской филармонической академии, который был бы достаточно сложным и для большинства взрослых музыкантов. По заказу болонского театра Вольфганг начал писать оперу-сериа «Митридат, царь понтийский» (Mitridate, Re di Ponto), премьера которой состоялась в Милане в декабре того же года. В марте 1771-го отец и сын вернулись в Зальцбург, но уже в августе — Моцарту-младшему исполнилось к тому времени 15 лет — они отправились в Италию во второй раз и вернулись к концу года. Леопольд Моцарт занимал должность вице-капельмейстера при зальцбургском дворе, но старый князь-епископ проявил снисхождение, поскольку мог не платить ему жалованье за время отсутствия. После его смерти в 1772 году в Зальцбург прибыл новый духовный и светский владыка — граф Иероним Коллоредо, который установил более строгий режим.

Период с 1756 по 1777 год можно, наверное, назвать годами учения Моцарта. Если присмотреться к ним повнимательнее, то не останется и следа от упомянутого ранее представления, будто «гений» существовал изначально и, независимо от опыта юности, следуя лишь своему внутреннему закону, наконец достиг зрелости в таких произведениях, как «Дон Жуан» или симфония «Юпитер». Становится понятно, что особенности детства Вольфганга Моцарта и годы учения совершенно неотделимы от особенностей его личности, к которым относится понятие гениальности.

20

Какой образ юного Моцарта вырисовывается перед нами? Среди самых ранних свидетельств, которыми мы располагаем, есть рассказ о необычайной слуховой чувствительности этого ребенка и его особо сильной и уязвимой потребности в любви. Друг дома, зальцбургский придворный трубач Шахтнер, рассказывает[38]: […] И даже ребяческие шалости и баловство надлежало сопровождать музыкой, чтобы они могли стать для него интересными; если мы, Он и Я, несли для забавы игрушки из одной комнаты в другую, то всякий раз тот из нас, кто шел с пустыми руками, должен был по этому случаю петь и играть на скрипке какой-нибудь марш. И далее:

[…] маленький Вольфганг почти до десятилетнего возраста боялся трубы, если играли только на ней одной без сопровождения других инструментов. Даже сам вид трубы действовал на Вольфганга так, будто бы в него направлен пистолет. Шахтнер же описывает и очень ранимое желание любви[39]:

Поскольку я […] с ним возился, он так сильно меня полюбил, что часто спрашивал меня по десять раз на дню, люблю ли я его, и, если я иногда, хотя бы в шутку, говорил, что нет, глаза его тут же наполнялись горючими слезами.

Похоже, что еще в раннем детстве Моцарт, испытывая потребность в любви, был лишен уверенности в том, что получит ее. Чувство, что его не любят, с годами вновь и вновь подкреплялось различными переживаниями, и интенсивность неудовлетворенной жажды быть любимым, которая ощущается на протяжении всей жизни Моцарта как доминирующее желание, в очень большой степени определяла, что именно для него наполняло жизнь смыслом, а что — лишало ее смысла. В детстве он постоянно нуждался в заверениях, что его любят, и, когда его потребность не удовлетворялась, он открыто выражал печаль и отчаяние. В воспоминаниях Шахтнера со всей очевидностью проявляется особая уязвимость мальчика: если его не любили, его это очень ранило, — вероятно, у него не было никакой защиты от этого.

Как мужчина он был не менее чувствительным и ранимым. Стремление получать доказательства любви, приязни и дружбы — за которым угадывается известная мера ненависти к себе, ощущение себя недостойным любви — всю жизнь было одной из его доминирующих черт. В письме, в котором он сообщает отцу о предстоящей женитьбе на Констанции Вебер, фразу «и она любит меня от всего сердца» он заканчивает — вероятно, по ошибке — вопросительным знаком[40], а в другом письме, к жене, он цитирует строчку из «Волшебной флейты»: «Смерть и отчаяние были ему наградой». Это сказано о мужчине, который полагался на женщин[41].

В те поздние годы Моцарт старался скрыть свою уязвимость. Он защищался от нее часто мрачным и грубым юмором, но прежде всего — забвением, незамечанием, твердым безразличием к поражениям. И, разумеется, музыкой, особенно сочинением ее. Возможно, музыка помогала ему преодолевать невзгоды с самого детства. Долгое время она, конечно, приносила ему любовь и восхищение. Когда чувство нелюбимости и, следовательно, одиночества становилось слишком сильным, музыка, вероятно, давала ему убежище и утешение. Однако в конце жизни Моцарт больше не мог закрывать глаза на то, что стало очевидным: его постигла неудача, неутоленной осталась его жажда любви, его существование лишилось смысла. И тогда он сдался и умер — очевидно, лишенный успеха, хотя и успех, и слава уже ждали его за следующим поворотом.

21

Моцарт-отец, сам музыкант, научил Вольфганга играть на клавире, вероятно, уже в трехлетием возрасте. Возможно, в нем очень рано пробудилась слабая надежда с помощью сына подняться по социальной лестнице, то есть добиться того, чего он своими силами добился лишь в небольшой степени — по сравнению с требованиями, которые он предъявлял к себе. Несомненно, Леопольд посвящал мальчику гораздо больше сил и времени, чем было принято. Он завладел сыном и, как отец вундеркинда, стал вести жизнь, которая ему дотоле была недоступна. В течение 20 лет, фактически до начала путешествия в Париж с матерью, Вольфганг практически постоянно жил — и путешествовал — с отцом. Он всегда был с ним вместе, всегда у него на глазах и под его опекой. Очевидно, он не ходил в школу; все свое образование, раннее обучение музыке, владение иностранными языками и получение всех прочих познаний, которые он усвоил, — все это он приобрел по предписаниям отца и с его помощью.

Поэтому вполне естественно будет сказать, что Леопольд Моцарт стремился достичь того, чего ему самому прежде не хватало, — наполненности своей жизни смыслом — через своего сына. Ни к чему спрашивать, правильно ли он поступил. Когда речь заходит о наполнении собственного существования смыслом, люди часто пренебрегают интересами и желаниями ближних. В течение 20 лет отец работал над сыном, почти как скульптор над статуей, — работал над «вундеркиндом», которого, как он часто заявлял, ему Бог послал в Своей милости и который, возможно, не стал бы вундеркиндом без его неустанного труда. В сентябре 1777 года ему пришлось впервые отпустить сына в поездку, в которой он не мог его сопровождать, так как в противном случае потерял бы место при новом