Князья тьмы. Пенталогия. (Звездный король - Машина смерти - Дворец любви - Лицо - Дневник мечтателя.) - Джек Вэнс

Наварт занял свое кресло; все сидели молча. Из павильона вышли десять обнаженных девушек в золотистых тапочках, с желтыми розами за ушами. Они вынесли подносы с тяжелыми бокалами из зеленого стекла, содержавшими все то же изысканное вино.

Наварт не вставал; остальные следовали его примеру. На ковер опускались пронизанные солнцем желтые листья; воздух наполнял грудь ароматом осеннего тления. Герсен осторожно пригубил вино, но больше не пил — он не позволял себя убаюкать всеобщим умиротворением. Рядом находился Виоль Фалюш: ситуация, за которую он заплатил миллион СЕРСов. Лукавый Наварт не совсем выполнил свое обещание. Где была излучаемая Фалюшем «черная аура», упомянутая поэтом? Пожалуй, мрачным ореолом были окружены кандидаты №№ 1, 2 и 3, но Герсен не слишком доверял своим парапсихологическим способностям.

Чувствовалось напряжение ожидания. Наварт сгорбился в кресле, словно чем-то озадаченный или погруженный в сомнения. Обнаженные девушки, пестрящие солнечными зайчиками и тенями листвы, разливали вино, перемещаясь замедленно, словно под водой. Наварт поднял голову — так, будто услышал какой-то голос или далекий звук. Он заговорил — торжественно, нараспев — и блуждающие аккорды, казалось, подстраивались к ритму его слов, превращаясь в музыку: «Некоторые из нас познали эмоции во многих ипостасях. Но никто не может утверждать, что испытал все возможные эмоции, ибо их число бесконечно, и они мимолетны. Некоторые из нас еще не осознают свою способность ощущать такие эмоции — они их еще не коснулись, они ими еще не изучены — и даже еще не понимают свою неспособность. Посмотрите на меня! Я — Наварт, меня называют сумасшедшим поэтом! Но разве не каждый поэт безумен? Это неизбежно. Нервы поэта — проводники, передающие неудержимые спазмы энергии. Поэт боится — о, как он боится! Поэт чувствует течение времени — теплое, оно пульсирует у него в пальцах, словно он схватил обнаженную артерию. Малейший звук — далекий отголосок смеха, тихое журчание воды, порыв ветра — делает его больным, вызывает у него полуобморочное головокружение, потому что он знает, что на всем протяжении вечности этот смех, это журчание, этот порыв не повторятся. Такова оглушающая трагедия полета, в который пускаемся мы все! Хотел бы сумасшедший поэт, чтобы все было по-другому? Никогда не восхищаться? Никогда не отчаиваться? Никогда не прижиматься к пульсу жизни обнаженными нервами?» Наварт вскочил на ноги и сплясал нечто вроде джиги: «Все мы здесь — сумасшедшие поэты. Если вы хотите есть, вас ждут лучшие яства мира. Если хотите размышлять, оставайтесь в креслах и наблюдайте за падающими листьями. Заметьте, как лениво они падают: здесь само время замедлилось по нашей прихоти. Если вы хотите возвышенного волнения, это непревзойденное вино никогда не затуманивает ум, никогда не притупляет чувства. Если вы хотите упоенно изучать ближайшие, труднодоступные или манящие за туманным горизонтом эротические наслаждения — к вашим услугам беседки в окружающих ложбинах». Голос поэта понизился на октаву; аккорды стали протяжными, ритмичными, размеренными: «Нет света без тени, нет звука без тишины! Ликование граничит с болью. Я — сумасшедший поэт. Я — сама жизнь! А последствия жизни неизбежны. Поэтому смерть тоже пирует с нами. Но там, где жизнь громко провозглашает свои истины, смерть молчит. Взгляните, взгляните на эти маски!»

И Наварт принялся указывать пальцем то на одного молчаливого арлекина, то на другого, передвигаясь по кругу: «С нами смерть! Смерть наблюдает за жизнью. Смерть не случайна, не бесцельна. Смерть готовится прищемить пламя и снять нагар, сосредоточив взор на единственной свече. Но не бойтесь, если у вас нет причин бояться...» Наварт обернулся: «Слушайте!»

Издалека послышалась веселая музыка. Она становилась все громче и громче, пока на луг не промаршировали, пританцовывая, четыре музыканта: один с кастаньетами, другой с гитарой, и два скрипача — они исполняли пунктирную мелодию в трехдольном ритме так заразительно, что хотелось вскочить и пуститься в пляс. Внезапно музыка оборвалась. Тот, что трещал кастаньетами, вынул из-за пазухи флейту, и теперь музыка прониклась душераздирающей печалью. Продолжая издавать скорбные звуки, квартет стал удаляться среди деревьев, и через некоторое время мелодию уже невозможно было расслышать. Тихие нерешительные аккорды продолжали блуждать в воздухе, как прежде, ни с чего не начинаясь и ничем не кончаясь — легкие, естественные, как дыхание.

Герсен начинал тревожиться. Обстоятельства не поддавались его контролю. Среди всей этой клоунады он чувствовал себя неуместным. Опять какая-то изобретательная хитрость Наварта? Теперь, даже если бы Виоль Фалюш встал и представился присутствующим, Герсен не смог бы побудить себя к действию. Осенний воздух наполнился тяжелой сонной дымкой, вино сделало его сентиментальным. Как можно было пролить кровь на этот великолепный рыжеватый ковер, расшитый золотом? Кровь нельзя было пролить даже на окружавший его ковер золотисто-желтых опавших листьев!

Герсен откинулся на спинку кресла, насмехаясь над собой, презирая себя. Хорошо, еще некоторое время он будет сидеть и размышлять. Некоторые другие гости тоже явно начинали беспокоиться. Возможно, разговоры Наварта о смерти остудили их кровь, они двигались осторожно, опасливо... Девушки продолжали ходить вдоль кресел, наполняя бокалы. Одна нагнулась рядом с Герсеном — он уловил аромат ее желтой розы; выпрямляясь, она улыбнулась ему и перешла к следующему гостю.

Герсен опустошил бокал и снова откинулся на спинку кресла. Даже в отстраненном, бесстрастно-расслабленном состоянии он все еще мог рассуждать и сравнивать. Некоторые из гостей поднялись на ноги, покинув пустые кресла с высокими веерами спинок, и тихо переговаривались хрипловатыми голосами. Кандидат № 1 стоял в одиночестве, мрачно задумавшись. Кандидат № 2 неотрывно смотрел на Зан-Зу. Кандидат № 3, так же, как и Герсен, развалился в кресле. Кандидаты №№ 4 и 5 беседовали с другими.

Герсен обернулся к Наварту. Что дальше? У Наварта, несомненно, были дальнейшие планы. Что еще он задумал? Герсен позвал его. Наварт неохотно подошел ближе.

«Виоль Фалюш здесь?» — спросил Герсен.

«Тише! — громко прошептал Наварт. — Вы одержимы одной идеей!»

«Это вы мне уже объясняли раньше. Так что же, где он?»

«Я пригласил двадцать одного гостя. Считая меня, здесь двадцать два человека. Значит, Фалюш здесь».

«Кто из них?»

«Не знаю».

«Как? Вы не знаете?» Герсен выпрямился в кресле, выведенный из летаргического полусна двурушничеством старого поэта: «Между нами не должно быть никаких недоразумений, Наварт. Вы приняли от меня миллион СЕРСов, согласившись соблюдать определенные условия».