Салат из одуванчиков - Касаткина Елена

— «Малавита» Ивановна — бывшая чиновница. Тупа, как пробка. Но милая. — Тут же вводит в курс дела баба Нюра. Порядок. Есть осведомитель. Агата Тихоновна склоняется к уху новой подруги.

— А эта, в синем кардигане?

— О! Это фрау с немецкой фамилией. На кривой козе не подъедешь. Любительница психологии и гороскопов. Скандальная. Слышала, как она собачилась со своей соседкой из-за булки, которую та притащила с ужина.

Баба Нюра с удовольствием сплетничает. У неё больные ноги, танцевать она не может, поэтому рада поделиться с «новенькой» имеющейся информацией.

— Вон там, за дальним столиком, седой старичок. Евгений. Душка. Любитель джемперов. Вечно мёрзнет.

Евгений машет всем входящим в зал. Никто не подсаживается.

— А там в углу — Мариам Авессаломовна. Сумасшедшая тетка — еврейка. Сидит, будто проглотила деревянный метр. Учительница пения. Сейчас занимается каббалой. Может раскинуть карты Таро. Играем с ней в дурака по вечерам. Справа от входа — две подруги. Неразлучны, как сиамские близнецы. Никогда не видела их раздельно.

— А этот? — Агата Тихоновна кивает на мужчину в инвалидном кресле.

— А это наш Бенджамин Батлер, мы так его зовём после фильма, который нам здесь показывали. Человек без возраста. Красавец. Ходить может, но предпочитает кресло. Здесь во второй раз. Вообще-то тут практически одни и те же. Вот ты впервые, я вижу.

— Да, впервые, потому и интересуюсь…

— Ну, я тебя быстро введу в курс дела, я тут завсегдатай, можно сказать.

В зал входит щуплый старичок в затасканных джинсах и сланцах, прямиком направляется к танцующей в центре одиночке. Музыка смолкает. Старичок хлопает себя по бокам.

— А ну, Акопчик, «Белые розы» для моей дамы.

Баба Нюра презрительно хмыкает:

— Разошёлся. Садовник местный, Геннадий. Спившийся до ручки алкаш, но добрый.

— А как тут персонал? Вообще… хороший? — цепляет нужную ей тему Агата Тихоновна.

— Нормальный персонал. Да их тут из постоянных всего-то четыре человека. Вот эти двое, ещё директор, да заведующая пищеблоком.

— Как же они управляются со всем хозяйством, тут же целых два корпуса.

— Да вот как-то справляются. А чего тут такого? В этом корпусе человек десять. И в инвалидном приблизительно столько же. С теми так вообще никаких проблем, там в основном лежачие.

— Так лежачим уход нужен.

— Да какой уход? Покормить да памперс сменить, или что там сейчас, простыни вроде специальные.

— А вы там были?

— Где?

— В том корпусе, где инвалиды.

— Нет. Нас туда не пускают. Да и зачем мне? Чего там делать?

— Говорят, карантин там по кори.

— Да? Не знаю, может быть. Но мы с ними не пересекаемся, думаю, для нас угрозы нет.

Шатунов допел про розы, и заиграла медленная.

— Дамы приглашают кавалеров, — выкрикнул садовник и приосанился. Бывшая чиновница презрительно измерила его взглядом и направилась в сторону Бенджамина Батлера. Обиженный кавалер выпятил нижнюю губу и оглядел зал в поисках новой пассии.

Агата Тихоновна взбила остриженные волосы, встала и направилась в центр зала.

— Позвольте, — опустилась в книксене.

— Веселье обещает быть фееричным. — Растянутая в довольстве улыбка вскрыла глубокие стоматологические проблемы Геннадия. Недостачу нескольких боковых зубов компенсировали чудесного небесно-голубого цвета глаза, какие бывают только у алкоголиков, и закопченный цвет лица, совсем похоронивший некогда дерзкие конопушки.

Откособочив в сторону мизинец, Геннадий обхватил костлявой рукой Агату Тихоновну и заколыхался в медленном ритме. Акопчик, услужливо нажав на выключатель, погасил один ряд ламп, создавая интимный полумрак.

Каждый раз, наступая партнёрше на ногу, садовник вздрагивал, лепетал вежливое «пардоньте» и ещё крепче сжимал пальцами её руку. Когда музыка кончилась, он остановился, вытянулся в струночку и по-гусарски взбрыкнул головой, забрасывая назад сальные рыжие волосы.

— Мадам, вы великолепны.

— Вы тоже, — кокетливо повела глазками Агата Тихоновна.

— Геннадий, художник, — представился партнёр, пытаясь произвести впечатление на даму.

— Мне сказали, что вы садовник.

Геннадий оглянулся на бабу Нюру.

— Ууу, уже настучала, карга старая. Ну садовник, и что? Зато моложе её на десять лет. А садовник, между прочим, тот же художник.

— Так я не против, даже наоборот. Я очень люблю цветы, — попыталась исправить положение Агата Тихоновна. Но не успела. Заиграла музыка, ритмичная, весёлая. Агата Тихоновна, подмигнув кавалеру, завихляла бёдрами, но тот обижено махнул рукой и пошёл к выходу.

Обида придала садовнику ускорение. Нагнать его оказалось непросто. Когда Агата Тихоновна вышла из зала, она успела заметить лишь мелькнувшую за угол инвалидного корпуса спину. Весь корпус и прилегающая к нему территория были погружены во тьму. Несмотря на пугающее безмолвие и мрак, женщина всё-таки решилась проследовать в том же направлении. Смелости хватило только до места, где минутой ранее ещё виднелась спина садовника. Остановившись на углу, Агата Тихоновна на всякий случай перекрестилась и шагнула в неизвестность.

— Ты куда? — гаркнуло из темноты голосом Геннадия.

— Ой! — вскрикнула Агата Тихоновна и схватилась за сердце.

В чернильной темноте виднелся лишь точечный свет раскуриваемой сигареты. Воздух с примесью сигаретного дыма, дешёвого одеколона и ещё чего-то отталкивающе неприятного вызвал приступ тошноты.

— Сюда нельзя! — строго, но без нажима предупредил садовник.

— А что здесь? — Агата Тихоновна почувствовала прикосновение к коже на руке. В испуге резко стряхнула прильнувшее насекомое.

— Говно.

— Что?!

— Ах, пардоньте, компост.

— А вы зачем сюда?

— А где ещё быть садовнику? — Геннадий смачно затянулся, подержал никотиновую смесь во рту и, вытянув губы трубочкой, выпустил струйку дыма. — Каждому своё.

— Не стоит употреблять эту фразу, тем более здесь.

— А почему нет?

— Эта фраза была написана над входом в Бухенвальд и другие концлагеря.

— А разве здесь не концлагерь? — Геннадий посмотрел на остаток сигареты, зажатой между большим и указательным пальцами. Прицельно бросил в сторону земляных холмиков, чьи очертания стали заметны уже привыкшим к темноте глазам.

— Не кощунствуйте.

— Йедем даз аене, — произнёс садовник на чистом немецком. — Немцы были не первыми, кто использовал эту фразу. Первым, кажется, был Платон. И смысл был несколько другой. Первоначальный смысл: каждый должен делать своё дело в объёме своих знаний, возможностей и условий. Именно это я и имел в виду.

— Вы интересный человек, Геннадий, вам не следует так самоунижать себя.

— Интересный! Что же все нос воротят от такого интересного человека?

— Может, из-за вашего пристрастия к алкоголю?

— Алкоголь — лекарство, а не болезнь. Болезнь интеллигенции называется СХУ.

— Только не надо материться, я этого не выношу, — поморщилась недовольно Агата Тихоновна.

— А я и не матерюсь, — хмыкнул Геннадий. — По мату у нас Акопчик спец. Такое загнёт, даже у меня уши трубочкой сворачиваются. Даже без акцента. СХУ — аббревиатура, расшифровывается как синдром хронической усталости. Поражает в основном людей творческих профессий. Кстати, болезнь классифицируется как вирусная, так что рискуете, дамочка.

— Меня Агата Тихоновна зовут. Вряд ли. Я к алкоголю равнодушна, — к горлу снова подкатила тошнота. — Знаете что, Геннадий, мне с вами интересно, и я хотела бы продолжить нашу беседу, но только не здесь, уж больно жуткое и зловонное место. Может, прогуляемся по парку, хочу оценить ваши творческие старания.

— Это ночью-то? — смутился садовник. — Цветы, они тоже ночью спят.

— Тогда давайте завтра. Утром или днём. Когда вы свободны бываете. А сейчас проводите меня в корпус, а то меня сейчас стошнит.

— Ох, и нежные вы, дамочка. — Геннадий шагнул вперёд и подхватил собеседницу под руку. — Агата Тихоновна!