Салат из одуванчиков - Касаткина Елена

— Конечно. От остановки сердца.

— Извините за беспокойство. — Лена отняла телефон от уха, но голос Наденьки, равнодушный, безразличный к смерти отца, не отпускал, и на всякий случай спросила: — А где он захоронен?

В трубке что-то скрипнуло, стукнуло, и приглушённый голос ответил:

— Извините, ко мне пришли, я вам перезвоню.

Звонка от Наденьки пришлось ждать минут двадцать.

Отбарабанив адрес, Наденька тут же отключилась.

Забрал с работы. Ей в удовольствие ехать в машине по вечернему городу. Прислонившись виском к холодному окну, она наблюдает, как проносятся дома, фонари, люди.

— Я начала разочаровываться в людях.

— Вот это да! И во мне?

— Причём тут ты…

— Ну, хоть не я, уже хорошо. Ладно, не расстраивайся, сейчас сгоняем на кладбище. А потом ко мне. И завершим день грузинским чаем.

— Прям по Бродскому. — Впервые за вечер Лена улыбнулась. — Радуешь меня. «Мы будем жить на берегу, отгородившись высоченной дамбой от континента, в небольшом кругу, сооружённом самодельной лампой». В картишки сразимся?

— Ты хитрая, и сразу обыграешь меня.

— Тогда в шашки повоюем.

— В шашки бессмысленно, я обыграю на первом ходу.

— Ой, ой, ой, обыграет он, только рискни.

— Предлагаю другой вариант. Займёмся любовью.

— Ну вот, а я рассчитывала на тихий семейный вечер двух уставших от жары людей.

Странный вечер, тяжёлый, удушливый. Пепельный смог густым туманом разлился по кладбищу, превращая реальность в мистически-фантазийную сцену из фильма ужасов. Невысокий холмик. Железный крест. Лена подошла к могилке, провела пальцем по деревянной табличке, присела, зачерпнула ладошкой землю, растирая пальцами сухие комки.

— Вчера похоронили, а земля сухая, как будто могиле сто лет.

— Что ты хочешь? Жара — вон какая! Дождей второй месяц нет. — Вадим открутил крышку и присосался к бутылке с водой. — Не представляю, как его вообще хоронили под палящим солнцем. Возможно, старику повезло и из этого ада он отправился прямиком в рай. Надеюсь, теперь ты успокоилась? Всё подтвердилось. На табличке имя и дата, всё совпадает. Ты старушку свою уже огорошила новостью?

— Нет ещё. Даже не знаю, как сказать ей об этом. Она расстроится. Наверняка хотела бы проститься, постоять у гроба, возложить цветы… А кстати, почему нет цветов?

— Наверное, провожающих было немного…

— Всё равно, дочь ведь должна была быть… Должна, — Лена поморщилась. Но не факт, что была. — Обошла могилу. — И не одного венка?

— Ну раз цветов нет, то и венки откуда. Эх, никому старики не нужны. Ладно, пойдём. Темнеет, а нам ещё через всё кладбище пилить. Если честно, я стараюсь обходить стороной такого рода места.

— Это странно…

— А что странного? Я когда маленьким был, мы с пацанами как-то забрались на кладбище, и я случайно угодил в могилу. Её подготовили для свежего покойника. Пацаны перепугались и сбежали, а я так и просидел в яме всю ночь, не мог выбраться, только утром меня нашли. Можешь представить, что я пережил за ту ночь.

— Я о другом. Странно, что могила здесь находится. В глубине кладбища. Обычно хоронят с краю, вон там, видишь, — Лена протянула руку, указывая в конец кладбища. - Вон там виднеются свежие могилы с венками, а тут… — Лена прошла к соседнему надгробию. — Смотри, тут год смерти стоит — 2005. — Прошла к другому. — И тут.

Вернулась к могиле с крестом.

— Места иногда заранее бронируют по просьбе родственников, когда хотят рядом лежать со своими.

— Да, — оглянулась — Но фамилии другие.

— Это ничего не значит. Фамилии могут быть и разные. Смотря кто, кому и кем приходится.

— Ну да, — Лена отряхнула руки. — Ладно, пойдём. Нас ждёт грузинский чай.

— И ещё кое-что.

Глава шестая

Серый отлив неба не предвещал ничего хорошего. Нет, это были не тучи. Если бы! Густой ядовитый смог свисал кулисами над городом уже больше недели. Люди прятали лица в мокрые носовые платки, медицинские маски, марлевые повязки. Всё усугублялось непереносимым зноем. Но жить надо, и работать тоже. Когда всё закончится, можно будет сказать: мы пережили апокалипсис, а пока…

— Я уже и не знаю, имеет ли смысл? — Лена нервно болтала зажатым между пальцами карандашом. — Похоже, мои подозрения оказались беспочвенны. Я понимаю, как вы после этого должны ко мне относиться… — Она намеренно брала вину на себя, отгораживая Агату Тихоновну от неприятных выпадов со стороны оперативников. Оказалось, зря беспокоилась.

— А я всё-таки ещё немного покопал бы под этот пансионат. — Котов раскрыл блокнот. — Я проверил, по бумагам у них всё идеально, придраться не к чему. Даже наоборот. Учреждение и его хозяйка на хорошем счету. Взяла Богом и всеми остальными забытое заведение в самые сложные для города и страны в целом годы, привела его в порядок, отремонтировала, организовала быт. Часть здания сначала сдавала в аренду гастрабайтерам, потом оформила как частный пансионат для стариков. Минимум персонала, максимум порядка. Каждые полгода проверки. Всё идеально.

— А кто осуществляет медицинский уход за стариками в инвалидном отделении?

— Её компаньонка. — Котов заглянул в блокнот. — Дориана Фёдоровна Ефимова и приходящий врач — Плюшкина Арина Алексеевна.

— Что значит «приходящий»?

— Раз в неделю приезжает врач и делает обход. Назначает лечение. В критических случаях приезжает по вызову.

— Значит, корь тоже она засвидетельствовала?

— Я конкретно с людьми пока не разговаривал, собирал информацию из косвенных источников, отзывы только положительные.

— Тогда что тебя смущает?

— Так вот это и смущает. Всё стерильно. Прицепиться не к чему. Так не бывает.

— Похоже, ты тоже подвергся деформации профессией. Нам уже не нравится, когда всё хорошо.

— Если позволите, я со своей стороны тоже подкину дровишек в ваш тлеющий костерок подозрений, — вклинился Ревин.

— Ого, с чего это ты заговорил метафорами? — Карандаш в руке замер.

— Деформация профессией, знаете ли, — улыбнулся Ревин.

— Намёк поняла, давай свои дровишки.

— Из личного… — Ревин прокашлялся. — Не моего, а сотрудников пансионата.

— Можешь не уточнять. То, что в твоём личном, нет ничего мало-мальски интересного, мы и без того знаем. Верный муж, отличный семьянин, заботливый отец, по службе характеризуется положительно, — дружелюбно шлёпнул по спине друга Котов. — Скучнейший человек.

— Ты сам-то… — Ревин толкнул локтем друга.

— А у меня тёща! — отодвинул стул Котов.

— Но ты её не убил.

— Но очень хочу, — расхохотался Котов. — Слушай, Лен, может, её в этот интернат сдать? Для опытов?

— Виктор, нельзя быть таким циничным. Не смешно.

— Так у меня деформация, мне можно.

— Ну началось. — Лена стукнула карандашом по столу. — Всё, забираю свои слова про деформацию назад. Вернёмся к нашим дровишкам, а то мне твоя тёща за несколько лет нашей совместной работы уже оскомину набила. Вот как это? Ни разу её не видела, но слышать о ней не могу.

— Вот, ты меня понимаешь, Лен. Так что подумай… насчёт интерната. Я даже заплатить готов, чтоб она живой оттуда не вышла.

— Прекрати, это уже слишком. Не уподобляйся… — Лена зависла, и оперативники встревоженно переглянулись.

— Эй! — Виктор помахал ей с места. — Ты чего?

— Ребят, — очнулась Рязанцева. — Мне тут одна мысль в голову пришла. Странная. И очень страшная. Я в детстве любила Джека Лондона. И вот сейчас мне вдруг вспомнился его рассказ «Закон жизни».

— Не читал, в детстве я Фенимором Купером зачитывался.

— А я читал и плакал. — Лицо Олега Ревина было таким, что легко представлялось, как он рыдал в детстве над книжкой.

— Ну ладно, раз все здесь, кроме меня, читали, то обязуюсь прочесть в ближайшие три дня.

— Я понял, о чём ты, — Ревин кивнул головой.

— А можно меня ввести в курс дела? — занервничал Котов. — А то я чувствую себя неучем и полным дебилом.