И пожнут бурю - Дмитрий Кольцов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отец Дайодор по-доброму улыбнулся и похлопал Сеньера по руке, что держал в своих руках.
– Не переживайте, месье, – произнес он. – Я с большой радостью пробуду с вами.
Они еще некоторое время о чем-то говорили. Доктор Скотт решил проверить состояние Буайяра после елеосвящения. Аккуратно присев на кровать, Герман стал разглядывать лицо и руки старика. Неожиданно с улицы раздался жуткий громовой раскат, небо затянуло тучами так плотно, что ни единого лучика Солнца не могло пробиться. Люди, стоявшие перед шатром, испытали на себе мощный шквал ветра, у зевак сорвавший шляпы и повредивший наиболее слабые конструкции. «Недобрый знак», – подумал Омар, вглядываясь в черную тьму, из которой начали падать одинокие капли. Начинался дождь. Но расходиться никто не собирался, стоять решено было до конца. До какого конца? До какого-нибудь, все равно каждый понимал, что определенный конец близок. Конец спокойствию, конец семейной атмосфере. И начало. Начало нового этапа в жизни цирка «Парадиз», холодного и темного этапа. «Лорды цирка», только собравшиеся покинуть шатер, испугались начавшегося дождя и остались внутри. В этот момент Клод, находившийся в кабинетной комнате шатра, решил пройти в опочивальню Буайяра, чтобы проститься со стариком. Пускай между ними существовали отношения «хозяин – слуга», Клод не мог поверить, что скоро его многолетнего начальника не станет. Мысли, витавшие в голове Клода, навевали как неприятные воспоминания, так и очень счастливые и добрые. Наиболее радостным воспоминанием для Клода был его поход с Буайяром на рыбалку, приключившийся во время стоянки в Варшаве девять лет назад, когда в цирке неожиданно закончилась рыба, а Хозяин отправил за ней лично Буайяра, который с собой прихватил и Клода. Проходя в опочивальню, Клод прослезился, вспоминая те дни.
Собравшись было подойти к ложе старика, Клод увидел, как доктор Скотт продолжал сидеть на кровати. Герман обратил внимание на то, что пальцы Буайяра начали темнеть. И без того бледно-серые, они у ногтей и вовсе посинели. Потом Герман увидел, что одеяло не приподнимается, значит, – Буайяр не дышит. Дабы удостовериться в этом окончательно, Скотт достал маленькое зеркальце и поднес ко рту старика. Посмотрев, что зеркальце не запотевает, он приложил два пальца к правой сонной артерии, чтобы проверить пульс. Убедившись, что пульс отсутствует, Герман приподнял веки Буайяра. Зрачки закатились далеко назад. Ужаснувшись, Герман встал с кровати и прикрыл рот ладонью. Сеньер и Отец Дайодор, беседовавшие в сторонке, заметили необычное поведение Скотта и подошли ближе к ложе.
– Месье Буайяр, – произнес Скотт отрывисто, – скончался…
Раздался еще один сильный громовой раскат и сверкнула молния. Начался беспощадный ливень.
Глава XII
Тело Буайяра накрыли саваном. Отец Дайодор наскоро прочитал заупокойную. Клод, услышав роковые слова, несколько секунд стоял на одном месте, пребывая в умопомрачительном состоянии, а после вышел из шатра на дождь и резко упал на колени. Он сидел и плакал, не обращая внимания на бесконечные капли, осознавая, какого великого человека только не стало. Люди, продолжавшие находиться на улице, только увидев Клода, поняли, что все, кончено, и один за одним сели на колени, на грязную и мокрую землю, в знак большого почтения и любви к Мишелю Буайяру. А дождь был природным выражением всеобщей скорби, на долгое время поселившейся в душах работников цирка «Парадиз». Даже Пьер Сеньер, человек без сердца, чуть не повалился на пол, когда понял, что его шпрехшталмейстера больше нет.
Прошло три дня, и Буайяра надо было предавать земле. Сразу же после его кончины Хозяин закрыл цирк; в траур погрузились все. По распоряжению Сеньера сотрудникам было запрещено в течение трех дней носить светлые, яркие и разноцветные одежды. Черный цвет на короткое время стал по-настоящему модным. Жителей Дижона также решено было известить об этом печальном событии, потому что Буайяр был для города больше, чем простым его уроженцем. Он был для него настоящей гордостью. И пускай обыкновенных горожан на прощание не пустили, мэру города отказывать не собирались. Вместе с Дюбуа приехал и Луи Марис, отец Клэр и зять Мишеля Буайяра. Как оказалось, месье Марис давно встал на ноги и даже организовал небольшое предприятие по ремонту повозок, а среди клиентов у него числился и сам мэр. Однако, каким бы он нынче статусом не обладал, в глазах людей, близко знавших Клэр, он продолжал оставаться распутным пьяницей, который не смог обеспечить своей дочери счастливое детство. Потому, когда он направлялся в Большое шапито (именно в нем, по сложившейся традиции, должна была пройти заупокойная месса), несколько раз в свой адрес услышал весьма неприятные слова. Неодобрительные и корящие взгляды сопровождали месье Мариса в течение всего его пребывания в цирке.
По совету Отца Дайодора столб с Гастоном Бризе, который продолжал мучиться от болей во рту и лютого голода, перенесли в место, которое менее всех было посещаемо циркачами – в «квартал» уродов. Цирковые декораторы сняли все красочные надписи, убрали все разноцветные украшения и заменили их большими траурными лентами. Подобным образом к оформлению цирка подходили и после смерти Густава Лорнау, однако в этот раз черного цвета было намного больше. В Большом шапито горели тысячи свечей, манеж превратился в церковный алтарь, на постаменте стоял черный гроб, пока еще не закрытый. Люди пользовались каждой минутой, чтобы посмотреть на белое чистое лицо Буайяра, выглядевшее умиротворенно и спокойно. Однако мрачная атмосфера, царившая вокруг, давила на всех, напоминая, что собрало всех здесь. Неподалеку от гроба, будто в почетном карауле, стояли те, кто еще совсем недавно с почтительным раболепием относился к почившему. Теперь же они переглядывались между собой, обдумывая каждый шаг и каждое слово, которое нужно будет произнести сегодня, потому что от этого зависели судьбы их всех. И ни пение циркового хора, на пару часов ставшего церковным, ни десятки и сотни сотрудников, стройным ходом шедших перед ними, не смогли заглушить волнения, переполнявшего их души. Волнение не было связано с самой процедурой прощания и, если можно сказать так, похорон на повозке (потому что никто из цирковых не увидит, как гроб зарывают в землю). Напротив, эта часть дня им казалась наиболее спокойной и не предвещающей ничего интересного. Все дело было в том, дорогие друзья, что каждый цирковой «лорд» надеялся получить повышение по службе и достигнуть поста «великого визиря» империи под названием
