И пожнут бурю - Дмитрий Кольцов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Погоди-ка, Марин, – сказал Омар девушке, повернувшись к ней всем телом, – скажи мне, что привело тебя сюда? Разве это не опасно?
– Что не опасно? – спросила Марин.
– Находиться здесь, посреди толпы, – ответил Омар.
Марин тихо хихикнула и широко улыбнулась, немного смутив бен Али.
– А чего мне бояться? Я нахожусь среди своих друзей и знакомых, – произнесла Марин. – Я бы куда больше боялась, если бы находилась не здесь, а по другую сторону стены из надзирателей, хи-хи!
– Почему же? – негодовал Омар.
– Меня отец позвал с собой, присутствовать на таинстве елеосвящения месье Буайяра, – печально проговорила Марин. – Но я отказалась. Присутствовать на прощании с почти умершим человеком, к тому же в окружении ненавистных мне людей, выше моих сил. Я безмерно люблю старика Буайяра, но люблю его не за шаткую стабильность, что он обеспечивал внутри цирка. Я люблю его за его человечность, за его мудрость и поддержку. Он оказал мне поддержку тогда, когда никто не хотел принимать меня в цирке. Все считали меня высокомерной и жестокой…чужой… Но Буайяр пришел ко мне, дал большой сахарный леденец и успокоил. Он сказал мне, что я не обязана завоевывать доверие людей специально, но поступками последовательно привлекать к себе больше положительных ассоциаций. На следующий день он привел ко мне Катрин, которая стала для меня первой подругой. А потом все случилось так, как и говорил Буайяр. Когда в цирке стала служить Клэр, мы подружились сразу же. И мое отношение к Буайяру стало еще более добрым, он почти заменил мне родного отца, который углубился в работу и зарабатывание денег и перестал ощущаться живым. Буайяр же всегда находил время для общения. И я помню наши ужины – я, Клэр и дедушка Мишель…
Марин снова прижалась к Омару и заплакала. Природа, будто чувствуя всю боль практически каждого сотрудника цирка, наслала на него темные тучи. Несмотря на очевидную вероятность дождя, расходиться никто не собирался. Кто-то скрепил руки в замок и стал молиться. Через некоторое время так же стали делать остальные. Молились, конечно, не все, однако и те, кто не молился, все равно склонили головы в знак солидарности и всеобщей печали. Ведь прибытие священника к больному человеку означало только одно – что человек этот в ближайшее время покинет земной мир.
В это время надзиратели зашевелились и приняли стойку а-ля цепь, готовые к отражению массового наплыва людей. Наплыва не произошло, однако от молитвы циркачи все же отвлеклись, чтобы посмотреть на Хозяина, шедшего в шатер. Он не озирался по сторонам, не говорил ничего, а лишь торопливо шел, опираясь на трость. На лице его ничего не читалось, оно приняло безжизненный вид, слившись с глазами. Впервые он надел вместо традиционного галстука черный бант, скрепленный бриллиантовой брошью. Для чего потребовалось ему менять достаточно консервативный элемент одежды на сразу же бросающийся в глаза? Да кто ж его знает… За Хозяином следовали Ларош и Обье, и последний как раз хаотично вглядывался то в надзирателей (хотя непонятно, что он мог на их лицах прочесть), то сквозь оцепление выискивал кого-то из сотрудников. Когда взгляд его пал на Омара и Марин, он слегка улыбнулся, а когда и Омар посмотрел на него, то сразу же взгляд увел. Циркачи же смотрели только на Хозяина. Гастон Бризе продолжал висеть на столбе перед шатром-столовой, и забыть, по чьему приказу это произошло, люди не могли уже. Без еды и воды, да и к тому же с заваренным смолой ртом жить ему оставалось не так уж долго, но мучения в последние дни жизни всегда наиболее страшные, человек понимает, что умирает, и понимает с этим, что сделать ничего не может. Только в последние мгновения становится легко, но, когда они наступят?..
Сеньера в шатре встретили глубоким поклоном. Для совершения таинства все было готово. Высшие руководители цирка стояли по обе стороны ложа, Отец Дайодор стоял напротив него. Сеньер встал с левой стороны, где стояли Скотт и Фельон, а также еще несколько людей. Обье попросил позволения нее становиться среди «лордов» и, сославшись на свое гугенотское вероисповедание, встал у того столика, на котором стоял саквояж священника. Поприветствовав всех собравшихся, Отец Дайодор начал священный обряд. Сняв перчатки, он обмыл руки в воде, после чего взял Священное писание и сказал:
– В Послании Иакова в главе пятой, – он стал читать, – говорится так: Болен ли кто из вас, пусть призовет пресвитеров Церкви, и пусть помолятся над ним, помазав его елеем во имя Господне. И молитва веры исцелит болящего, и восставит его Господь; и если он сделал грехи, простятся ему.
После этого Отец Дайодор отложил Библию и взял кисть и елей, уже освященный по требованиям Церкви. Подойдя к телу умирающего Буайяра, он помазал ему елеем лоб и руки, и произнес:
– Через это святое помазание по благостному милосердию Своему да поможет тебе Господь благодатью Святого Духа. И, избавив тебя от грехов, да спасет Он тебя и милостиво облегчит твои страдания.
– Аминь, – произнесли все присутствующие.
Потом Отец Дайодор отошел обратно и прочитал молитву о выздоровлении. Перекрестив Буайяра, а после него и всех присутствующих, священник вновь подошел к телу больного и положил ему на грудь небольшое распятие и три розочки, и второй раз троекратно перекрестил.
Комиссар Обье не отрывал глаз от Отца Дайодора. Он показался ему до того необычным и интересным, что заслужил право попасть в блокнотик комиссара. Обье с поразительной скоростью записывал все, что видел перед собой, на протяжении всего времени нахождения в опочивальне Буайяра.
По завершении обряда потихоньку все начали расходиться. Сеньер в сторонке беседовал с Отцом Дайодором:
– Мой дорогой, грех великий так выставлять преступника, – сказал священник, очевидно, имея в виду Гастона Бризе. – Будьте смиренны и благоразумны – уберите его с глаз простых работников, я убежден, что они извлекли страшный урок, который вы хотели им преподнести.
– Вы правы, кюре, – произнес Сеньер и поцеловал перстень на руке священника. – Его обязательно перенесут в другое место. Но позвольте же и мне с просьбой
