Маленькое одолжение. Продажная шкура - Джим Батчер

По периметру круга сидели на цепи несколько этих жутких охотничьих чудищ, безволосых тварей, не имеющих прямых аналогов в животном мире, но сочетавших черты крупной пантеры и волка. Вид они имели донельзя голодный, и они истекали слюной, глядя на вращающийся перед ними в воздухе лакомый кусочек. Одна из них с рыком бросилась, натянув цепь, в попытке сомкнуть клыкастую пасть на хрупкой плоти девочки. Цепь не позволила ей сделать этого, но Ива вздрогнула и негромко всхлипнула.

По мере того как она вращалась – что само по себе явно перекликалось с тем, как она поступила с Магогом в аквариуме, – взгляду открывались десятки мелких синяков и царапин, свидетельств того, как с ней обращались. Уже одно это наверняка должно было казаться достаточно кошмарным ребенку, который практически никогда не испытывал боли. Вообще, все это – боль, беспомощность, унижение, неизвестность – не могли не страшить Иву еще сильнее именно из-за их новизны. Забудьте то, что я говорил насчет боли как непременного условия человеческого существования, – на детей это не распространяется.

Некоторые вещи просто не имеют права случаться.

– Вот, видите? – спросил старший динарианец. – Жива и здорова, как и договаривались.

Я повернулся к Никодимусу, находившемуся на волосок от мордобоя…

…и увидел в его глазах крошечный огонек злорадного предвкушения, заставивший мой боевой порыв почти мгновенно остыть.

Пытки, которым подвергли Иву, имели целью не только довести ее до кондиции, позволявшей манипулировать ею.

Они имели целью манипулировать и мной. Мне не составило особого труда понять зачем. В конце концов, я уже попадал в подобную ситуацию.

Динарианцам было недостаточно просто заполучить меч в свои руки. Они не могли ни сломать Фиделаккиус, ни перековать его, ни расплавить – точно так же, как Церковь не могла проделать ничего этого с тридцатью древними серебряными монетами. Мощь меча не ограничена физическими характеристиками, и до тех пор, пока его носитель чист сердцем и помыслами, требуется нечто большее, нежели физическое воздействие, чтобы уничтожить ее.

Конечно, если вы вручите меч, скажем, чародею с темными пятнами в биографии, известному своим неважным характером и тем, что он периодически теряет контроль над собой, а также, возможно, спалил по злобе один или два дома, это может совершенно изменить ситуацию. Поставьте его в критическое положение, дайте ему отменный повод разозлиться, подсуньте ему под руку могущественное магическое оружие, и он вполне может схватить его и начать мочить им гадов направо и налево – несмотря на тот факт, что движут им не обязательно только благородные побуждения. В конце концов, я явился сюда якобы с миром, дабы предложить меч в качестве жертвы за жизнь ребенка. Если я возьму это самое оружие и использую его не для обмена, а для нападения на Никодимуса и компанию, получится, что я, законный носитель Фиделаккиуса, вовлеку его, меч Веры, в акт предательства.

И если я сделаю это, он превратится в обычный меч, предмет из стали и дерева. Если я сделаю это, Никодимус и его безумная семейка смогут уничтожить священное оружие. Им просто необходим был кто-нибудь, кто совершил бы эту ошибку, кто-нибудь, кто сделал бы этот выбор, с целью лишить оружие святости – точно так же, как любой носитель монеты волен сделать выбор и отдать монету, освободившись от живущего в нем Падшего. Им необходим был кто-нибудь, обладавший правом на меч, чтобы он сам использовал это свое право во вред.

Я уже совершил однажды такую ошибку, в ненастную ночь вроде этой, когда Майкл попросил меня подержать Амораккиус. Я использовал меч Любви в попытке спасти мою задницу от последствий собственных же неверных действий и в результате едва не уничтожил его. На самом деле так бы и случилось, если бы не вмешательство моего брата – хотя я тогда еще не знал о нашем родстве. Томас знал. Он уже тогда присматривал за своим младшим братишкой.

Поймите меня правильно: порой я бываю туповатым – особенно в случаях, когда дело касается женщины. Но я не настолько глуп, чтобы совершить такую чудовищную ошибку дважды.

Хотя…

Никодимус ведь не знает, что я совершал ее хотя бы однажды.

О, он знал обо мне довольно много. Он знал, как бесят меня его действия, как я должен отреагировать на то, что они сделали с Ивой, – и он целиком полагался на то, что я отреагирую в соответствии со своей натурой. Что я сам помогу ему лишить Фиделаккиус святости.

Я знал, что игра предстоит опасная – мой противник недаром жил на свете тысячи лет и понабрался хитростей и опыта; но невозможно победить, вовсе не вступая в игру. К тому же мне требовалось потянуть время и успеть выручить обоих пленников, прежде чем мы начнем огненную потеху.

Поэтому я дал Никодимусу то, чего он хотел.

Левой рукой я ударил посохом по земле, а правой потянулся к эфесу Фиделаккиуса.

– А ну вынь ее, черт подери, из этой штуки, Никодимус! – пригрозил я. – Сейчас же!

Они рассмеялись мне в лицо, все до одного, – лениво, оскорбительно. Сделай они это хоть капельку вразнобой, и этот смех показался бы отлично отрепетированным. Однако это вышло у них так, словно они столько раз проделывали это на протяжении тысячелетий, что теперь смех кажется совершенно естественным.

– Посмотрите на его лицо, – пробормотала Тесса, хихикая как школьница. – Оно все красное.

Я стиснул зубы как можно крепче. Собственно, мне не требовалось слишком притворяться, чтобы казаться разъяренным, но я все равно приложил к этому все свои актерские способности. Изволь же