Дымовое древо - Джонсон Денис

Шкип опустился на колени у открытого бокса, стал один за другим вынимать лотки с картотекой – в нос ударил терпкий дух бумаги и клея, к горлу подкатила лёгкая тошнота и гнев за многие месяцы, в течение которых приходилось ему дышать этими запахами (как теперь выяснилось, напрасно) – нашёл букву Д, бегло пролистал карточки, отгибая края, и выдернул три записи, выполненные дядиным рубленым почерком:

ДД

И восстал над Ковчегом дымовой столп, похожий на кедр. И столь прекрасное благоухание нёс он миру, что воскликнули народы: «Кто эта, восходящая от пустыни как бы дымовое древо, окуриваемая миррою и фимиамом, всякими порошками мироварника?» Песня Песней 3:6

ДД

И покажу знамения на небе и на земле: кровь и огонь и пальмовые деревья дыма. Солнце превратится во тьму и луна – в кровь, прежде нежели наступит день Господень, великий и страшный. Иоиль 2:30, 31

ДД

«Столп облачный» – Исход 33:9, 10. Букв. – «древо дымовое».

С гибели полковника минуло теперь уже шесть недель, и на вилле Буке царило состояние беспорядка и бессмысленного похмелья, придающее заточению Шкипа какой-то новый оттенок. Раз в неделю приезжал Хао с журналами и открытками с соболезнованиями по поводу смерти Беатрис Сэндс. Со стороны РЦОБа, или на кого там работал Кродель, относительно вопроса об участии Шкипа в какой-то сомнительной комбинации не замечалось никаких телодвижений. Разумеется, раз уж главный комбинатор приказал долго жить, следовало надеяться если не на прощение, то, по крайней мере, на послабление. Он всё ждал, когда Хао привезёт повестку о вызове. Но время шло, а ни от каких органов власти не было слышно ни словечка.

Тем временем Сэндс посчитал нужным составить для «Стадиз ин интеллидженс», печатного органа Управления, набросок своего рода биографии – чего-то более пространного, проливающего более обильный свет на жизнь и судьбу полковника Фрэнсиса Ксавьера Сэндса, нежели один-единственный абзац некролога в соответствующем разделе «Ньюсвика», вышедшего десять дней назад. Он сел за стол в комнате наверху, которую в последнее время занимал двойной агент полковника Чунг, и открыл записную книжку на пустой разлинованной странице. Что он знал такого, чего не знали в «Ньюсвике»? Кусочек оттуда, кусочек отсюда… Тётя Грейс, которая породнилась с их семьёй через брак, рассказывала о том, что род их изначально именовался Шонесси из графства Лимерик, и о том, почему его прадед Чарльз Шонесси предпочёл назваться Сэндсом, и даже был ли он, собственно, Чарльзом, история умалчивала. В Бостон Чарльз приплыл на американском корабле, потому что тогда так делали все, объяснила тетя Грейс, потому что самолётов, сообщила она юному Шкипу, тогда ещё не изобрели; может быть, новоиспечённый иммигрант сошёл на берег вместе с командой и представился гражданином Соединённых Штатов, позаимствовав фамилию (а вероятно, и имя) капитана. Он работал в доках, женился при первой возможности, произвёл на свет двоих детей, девочку и мальчика, и умер в возрасте тридцати с небольшим лет, не повидав толком страны дальше Бостонской гавани. Фергус, его сын, дедушка Шкипа, работал усерднее Чарльза, произвёл на свет больше детей – Раймонда, Фрэнсиса и Уильяма, а затем и двух девочек, Молли и Луизу, – да и прожил дольше, до пятидесяти с небольшим. Все трое мальчиков ходили в начальную школу Святой Марии, и здесь история семьи в том виде, в котором её излагала Грейс, становилась главным образом историей Фрэнсиса, среднего брата. Из школы Святой Марии Фрэнсиса выдворили за какую-то неназванную провинность и сослали на пару лет в государственную школу, также не сохранившую своего названия, а затем он всё же вернулся в старшую школу Святой Марии, где играл на ключевых позициях в футбольной команде, добросовестно соблюдал дисциплину, усердно учился и получил допуск в Нотр-Дам. Падение и последовавшее за ним чудесное искупление грехов превратили Фрэнсиса в выдающуюся личность, предмет всеобщего интереса и пример для подражания – пример того, что можно ударить лицом в грязь, а потом встать на ноги и направиться к Нотр-Даму.

Воспоминания самого полковника были не историями, а скорее историческими анекдотами. Целостного жизнеописания из них было не составить. Он поступил в Нотр-Дам, если Шкип правильно помнил, в тысяча девятьсот тридцатом или тридцать первом году. Снова хорошие отметки, и вот, пожалуйста – студент-первокурсник уже играет в полузащите команды Нотр-Дама во время последнего года тренерства Кнута Рокне. О Рокне полковник мало что рассказывал, и Шкип заключил, что знаменитый тренер не уделял команде первокурсников особого внимания. В середине второго курса Фрэнсиса перевели в основной состав. Обучение он окончил с высшим баллом во всей группе, до этого момента не совершив ничего, чтобы выделиться как-то из числа сильных и старательных юношей, за исключением образования, которое вывело его на новый уровень, вознесло его выше очевидных возможностей, на которые мог рассчитывать бостонец из низших слоёв среднего класса, – работы в доках или службы в полиции, – однако его он, как кажется, сбросил после выпускной церемонии вместе с парадной мантией, чтобы тут же ринуться на поиски приключений.

Неизвестно, какое именно событие сделало из Фрэнсиса безумца и героя, но произошло оно, как заключил Шкип, где-то между 1935 и 1937 годами, в период его биографии, окутанный тьмою неизвестности. Очевидно, тогда он направился на запад. Краем уха Шкип слышал что-то о товарных вагонах и ночлежках для бродяг, о каком-то родео, о каком-то публичном доме в Денвере, о тюремном заключении, о некоем непродолжительном и загадочном браке – в основном от матери Шкипа, Беатрис, и ни слова – от самого полковника. Однако дядя не раз намекал на опыт работы с самолётами – на починку двигателей для летающих цирков[128] и сельскохозяйственных распылителей, на подсобный труд на аэродромах и в ангарах – впрочем, ничего из этого, по его мнению, не заслуживало подробного рассказа, – а также на определённого рода связь с китайскими рабочими в Сан-Франциско во время этого же периода, когда Япония вела войну с их Родиной. Захватил ли его сознание и определил ход всей дальнейшей жизни кто-нибудь из лётчиков или какое-нибудь событие с участием китайцев, Шкип не знал, да и не мог знать; однако в конце 1937 года юный Фрэнсис, которому тогда было около двадцати шести лет, вернулся в Бостон, нашёл работу в доках и записался в Городской колледж на вечерние курсы подготовки к сдаче экзамена для курсантов ВВС. Поступил в армию, проходил обучение в Теннесси на бипланах «Стирмен», а затем – в Миссисипи и во Флориде на низкопланах «Валти Вэлиант», а к 1939 году уже летал в звании капитана на истребителях «Пи-40 Уорхок» и обучался в свободное время (вместо того, чтобы поспать) вождению более крупных самолётов, включая бомбардировщики.

В 1938 году он женился на Бриджед Маккарти, подруге детства. К 1940 году у него уже родилась дочь Энн и был на подходе сын – Фрэнсис-младший, который впоследствии утонул летом 1953 года во время парусной регаты от Бостонской гавани до Нантакета. Шкип ни разу не слышал, чтобы его дядя упомянул об этой трагедии.

В начале 1941 года капитан Сэндс подал в отставку из армии по соглашению между китайцами, правительством США и полувоенной компанией «Сентрал Эйркрафт»[129], чтобы вместе с примерно сотней других американских пилотов сделаться наёмным лётчиком ВВС Китайской Республики в составе американской добровольческой группы Клэра Шеннолта, известной под названием «Летающие тигры», которая поставила перед собой задачу защищать Бирманскую дорогу, снабжающую китайские войска. Каждому американскому добровольцу было обещано в конечном итоге вернуться в армию в прежнем звании и получать шестьсот долларов в месяц в качестве жалования и пятьсот долларов за каждый сбитый японский самолёт. Здесь капитан совершил более сотни вылетов на своём «Пи-40» и получил причитающуюся ему долю награды. Однако в декабре 1941 года – через несколько дней после смерти своего брата в Перл-Харборе – он предложил выйти на замену товарищу, слёгшему с малярией, в качестве пилота модифицированного «Ди-си-3» и поучаствовать вместо него в воздушно-десантной операции английских коммандос, среди которых находился и Андерс Питчфорк; на обратном пути самолёт капитана был застигнут огнём какой-то из весьма немногочисленных японских зенитных батарей и рухнул на рисовые чеки, но, по словам самого лётчика, не раньше, чем ему отстрелили второе крыло. Несмотря на помощь местных жителей, японцы схватили его и заставили – вместе с Питчфорком, также взятым в плен, и шестьдесят одной тысячей других военнопленных – трудиться на железной дороге Сиам – Бирма: терпеть болезни, избиения, пытки, голод. Там-то его как-то раз и накормили куриным яйцом. Затем без объяснения причины посадили на судно, идущее из Бангкока, – возможно, для переброски на Лусон, а возможно, и в саму Японию, но у побережья Минданао капитан сбежал с помощью одной пугающей уловки. Один из пленных за время заточения в почти невентилируемом трюме под палубой сошёл с ума, и их пленители пообещали задраить люк и задушить их всех, если он не прекратит орать. И вот капитан Сэндс, на которого пал жребий, удавил этого человека насмерть. Сбежать было нельзя – тогда бы всех оставшихся ждало наказание; однако капитан, запятнавший душу грехом убийства ради спасения остальных своих товарищей по несчастью, потребовал права совершить хотя бы попытку к бегству – чтобы его подняли через люк вместе с трупом жертвы. Если японцы выбросят его за борт под видом покойника, как надеялся он, то побег останется незамеченным. Уловка сработала. Несмотря на то, что капитан ослаб от года тяжкого труда и жестокого обращения, он проплыл много миль, неделями питался в джунглях подножным кормом и прожил два года в нескольких островных деревнях в море Сулу, после чего ему удалось найти место на грузовом пароходе, который доставил его в Австралию. Потом он сразу же вновь вступил в авиакорпус армии США и вернулся в Бирму для выполнения секретных воздушных заданий, зачастую – совместно с британскими подразделениями коммандос. Заслужил немало солидных наград, быстро поднялся в звании и вышел с войны полковником – Полковником с большой буквы П, железной громадиной, о которую сломалось великое множество молотов.