Дымовое древо - Джонсон Денис

Через полчаса дядя Хюи спросил:

– А что там у нас насчёт еды?

– Уже иду, – сказала его жена, и все трое поднялись с пола.

Дядя повёл его по садовым тропинкам и по пути с гордостью представлял племянника людям, которых Минь знал с самого детства. Все спрашивали, почему это сегодня, в годовщину рождения любимой тётушки, он решил не надевать формы. В доме младшего брата дяди Хюи женщины оставили их одних, а несколько родственников-мужчин собрались поприветствовать возвратившегося пилота. Брат этот, по имени Туан, хотя и назывался дядей Миня, не приходился юноше роднёй. В жизни Туана, похоже, произошли изменения. Всего его как-то перекосило. Может, у него случился инсульт. Вся его правая сторона как будто оплавилась – и веко, и плечо, и нога, прогибающаяся в колене. Левый же глаз был широко распахнут и не моргал. Может, дядя получил ранение. По словам американцев, по всему течению Меконга со времён Тета действовали вьетконговцы, хотя Минь и не был в этом столь уверен. Возможно, дядя Туан и сам состоял во Вьетконге. Юноша ни словом не обмолвился о его инвалидности. Как и никто другой. Мужчины курили сигареты и пили чай из крохотных кофейных чашечек. Когда один из мужчин спросил Миня о его тёте и дяде в Сайгоне, дядя Хюи бесцеремонно прервал учтивый рассказ Миня об их семейном счастье:

– Он сдаёт мне в аренду дом без земли. Мне приходится арендовать землю у старого Шанга. Шанг получает сорок процентов от моего урожая. И Хао ещё думает, будто это он страдает!

Они вернулись в дом, и Минь лёг вздремнуть на постель, в которой проспал всё детство.

Проснулся он в замешательстве. Где-то хрипло, как удавленный младенец, распевал горловые трели потомок знакомых ему с детства петухов, и на секунду он подумал, что сейчас рассвет. За стенами смеялись и перекликались детские голоса. Съехалась всё семейство – должно быть, дело шло к вечеру. Почти все стены комнаты, сколоченные из грубых досок и крытые жестью, занимали большие окна, так что Минь отодвинул сетку, сел и увидел в нескольких метрах надгробия, под которыми покоились оба его двоюродных дедушки. В этой самой постели он спал со своим младшим братом.

Запах от простыней шёл свежий, но они покрывали всё тот же самый матрас, остро бьющий в нос затхлым духом пера и застарелого пота, а над головой была та же самая оцинкованная жесть для выпечки, под которую переселились они с Тху, когда умерла их мать, в семье, которая не была им родной семьёй. Положение чужаков сблизило их друг с другом настолько, насколько бывают близки только дети, лишённые всякого понимания того, что время когда-нибудь раскидает их в разные стороны.

В пять часов вечера дядя Хюи созвал семью в гостиной.

Все стали ждать, пока он зажжёт свечи у алтаря перед домом, двигаясь среди своих авокадовых и кумкватовых деревьев, лавируя между соседских брюк, блузок и футболок, которые сушились на разноцветных пластмассовых вешалках на ограде из сетки. Он поклонился духам предков, вошёл в гостиную, никого не поприветствовав, прошествовал через весь дом, чтобы постоять перед могильными памятниками на заднем дворе, а потом вернулся и положил на пол во главе залы две подушки. Скрестил ноги и сел перед ними, не сгибая спины. Остальные – дети, тётушки, двоюродные братья и сёстры, вся семья, над которой он главенствовал, – расселись вдоль стен, самые младшие – за пределами комнаты, окружив оба крылечных столба и прислонившись к ним спинами, словно пленники, привязанные к деревьям. Вся семья, не говоря ни слова, внимала дядиным речам. Обратился он лично к Миню.

– Моя сестра и муж моей сестры всегда были несправедливы по отношению к этой семье, – молвил он. – Ты тоже несправедлив к этой семье. Твой отец ходил в старшую школу, а я тем временем пахал и собирал урожай. Когда он умер, это списали на болезнь, которую он подхватил, пока был в горах, но я считаю, что его поразил смертельным ударом дух нашего отца, который умер от непосильных трудов вместо того, чтобы бросить рисовые поля, где должен был горбатиться его сын, мой брат и твой отец вместо того, чтобы ходить в старшую школу. Моя сестра вышла замуж за твоего дядю Хао, торговца, чтобы её сыновья жили в городе и получили образование в школе, чтобы они были готовы к процветанию. Её мужу Хао этот дом не нужен. Он достался ему в наследство от отца. Муж моей сестры, Хао, никогда здесь и не жил-то. Бывал здесь в детстве наездами, а потом, когда умерли его дед с бабкой, перестал приезжать совсем. Тогда этот дом стоял пустым. Затем умер отец Хао. Муж моей сестры, Хао, остался последним из всего их рода. У него не было сыновей, которые могли бы унаследовать его богатство. У него больше нет семьи. Он называет нас своей роднёй, но обращается с нами как с лошадьми и буйволами. Люди, которых ты видишь здесь, в этой комнате, присматривали за этим домом для Хао, для мужа моей сестры. Этот дом рассыпался бы от старости и был бы смыт муссонами, стены рухнули бы под сетью лиан и ничего бы здесь сейчас не стояло, если бы не наши каждодневные труды. Видишь вот эти вот мозоли у меня на руках? Видишь сгорбленную спину моей жены? Видел, как моя жена смахивала пыль со стен этим утром после того, как сходила на рисовые чеки и обратно? Видел, как она готовила тебе чудесное угощение, чтобы ты разделил его со всеми нами? Видишь перед собой накрытый стол? Чуешь восхитительный запах супа? Посмотри на эту курятину, на собачатину, на фрукты и понюхай пар, идущий от риса, – видишь, как взмокло у неё лицо? Вот так же и все, кого ты видишь в этой комнате, гнут спину для того, чтобы вы, остальные, могли жить в городе. Мы не платим за аренду. Такова наша договорённость с моим зятем Хао. Мой зять сказал нам, что наша забота о доме и составляет плату за аренду. Все мы и так уже отработали больше положенного. Вместо того, чтобы пахать как лошади и буйволы, надо было бы нам расплатиться сполна за аренду и позволить окружающим нас стенам разваливаться на куски. Я вообще подумываю поджечь это здание. Спалить его дотла. Этот человек, Хао, посылает тебя сказать мне, что я должен купить свой собственный дом, и ты приехал без малейшего почтения и любви к своей родне, чтобы передать мне его сообщение. А сейчас ведь военное время. Нам не на кого рассчитывать, кроме нашей родни. А ты человек, лишённый любви и почтения, сын вора, который отнял у меня возможность получить образование, и холуй вора, который отнимает у нашей семьи единственный кров. Когда я сожгу это здание, которое больше не служит нам домом, потому что он его украл, все, кто сидит здесь сейчас, умрут. А ведь твоя тётушка приготовила для тебя чудесное угощение. Прими пищу под этой крышей, а затем вернись в город и скажи этому человеку, за которого вышла моя сестра, что у него нет семьи, кроме его жены, потому что это здание превратилось в пепел, а каждый из нас – мёртв.

Дядя разжал лодыжки и поднялся на ноги, скрестив руки на груди.

Минь сказал:

– Спасибо, дядя.

Дядя Хюи хлопнул в ладоши, подошёл к столу и взял себе из стопки плоскую фарфоровую тарелку. Остальные в молчании последовали его примеру, наполняя свои тарелки или плошки фруктами из общей кучи, дымящимся рисом и супом, кусочками собачатины и курятины.

Некоторые дети были слишком малы, чтобы понять дядину речь. Эти поели быстро, оставили свои миски на полу и пустились со смехом носиться по двору, то и дело возвращаясь обратно за новой порцией. Ребята постарше тоже включились в игру. Взрослые заговорили о другом: сначала из любезности и смущения, потом – с искренним интересом, наконец – даже с некоторым воодушевлением. Девушки запели песни. Дядя предложил Миню, чтобы тот передал Хао: и сам дом, и его обитатели уничтожены американской бомбой. Минь поблагодарил его повторно.

Когда он проснулся на следующее утро, дядя уже ушёл на рисовые чеки. Вместе с тётушкой и несколькими кузенами и кузинами Минь выпил кофе, обнялся со всеми по очереди и двинулся по тропинке вдоль канала к дороге в город, где ему предстояло объяснить дяде Хао, что выбивание денег из дяди Хюи не стоило затраченных усилий.