Дымовое древо - Джонсон Денис

Склонность к насилию полковник считал неизбежным свойством человеческой природы, а военных – осенёнными особым благословением свыше. Служба в армии в мирное время, должно быть, уязвляла его самооценку. Вскоре после войны повышения в звании прекратились. Ещё одно тёмное пятно в биографии. Для кадрового офицера прекращение стабильного продвижения по службе было дурным знаком, равносильным увольнению. Конкретная причина неприятностей – какой-либо проступок, оплошность или нарушение устава – в его послужной список так и не попала, но общая причина была достаточно ясна. Полковник умел руководить, но был не способен подчиняться.

Насколько понял Шкип, полковник попросился работать в ЦРУ ещё в 1947 году, как только Трумэн основал Управление, но его прошение в течение нескольких лет обходили молчанием, он же за все те годы успел отслужить на многих южных базах ВВС – за этот промежуток времени дядин типично-бостонский выговор мутировал в манеру речи, свойственную лишь ему одному, а пристрастие к спиртному усугубилось ещё сильнее. В начале пятидесятых его всё-таки приняли на службу в Управление – опоздавшего среди сотрудников первого поколения, постороннего без какого-либо опыта работы в УСС, но с огромным багажом службы в Юго-Восточной Азии, над которой тогда поднимал голову Красный Китай. На Филиппинах, в Лаосе, во Вьетнаме и, временами, поначалу – в Малайе с Андерсом Питчфорком и «малайскими скаутами»[130], просто так, забавы ради, причём всякий раз в полувоенном формате и обычно вне поля зрения Лэнгли, сосредоточенного тогда на Восточной Европе и Советах.

На Лусоне он тесно сотрудничал с Эдвардом Г. Лансдейлом – они вместе подавляли возникший там очаг коммунистической угрозы, боевиков Хукбалахапа. Лагеря для военнопленных сформировали его характер: научили верить в себя, на лету овладевать новыми навыками, сражаться без единой мысли о том, чтобы сдаться, и вообще всячески проявлять героизм. Лансдейл сформировал его методы: научил доверять местным жителям, изучать их песни и сказки, бороться за их сердца и умы. Впрочем, что любопытно, а может быть, и загадочно, будучи во Вьетнаме, полковник, похоже, никак не контактировал с генералом Лансдейлом.

Вьетнам стал апогеем полковника – но он же стал его крахом и погибелью. Предоставленный самому себе, он мог бы выиграть тамошнюю кампанию одной левой, но теперь азиатскую угрозу наконец-таки восприняли всерьёз, в Лэнгли зачесались и обратили на неё внимание, в дело вмешался Конгресс. Полковник с горечью высказывался о том, что обещанные выборы отменились, а обещанное воссоединение отложилось на потом. Когда армия США прибыла с более крупными силами, полковник затаился в ожидании. Зеленые береты ему не уступили – видимо, слишком уж широко сформулированными показались его цели и слишком туманными – основания полномочий. Он стал незаменимым помощником для некоторых вертолётных штурмовых групп, а затем, в 1965 году – для Двадцать пятой пехотной дивизии. Королём Каофука. Отдела «Пси». Операции «Лабиринт». Ну и «Дымового древа».

Более всего на свете мировоззрение полковника определилось временем, проведённым с Лансдейлом на Филиппинах. Покорённый силой мифа, он и сам стал мифологическим персонажем: отчасти в жизни, но особенно – после смерти. По словам Нгуен Миня, молодого пилота, которого полковник прозвал Везунчиком, в посёлке Биньдай в дельте Меконга или где-то в окрестностях полковник держал жену. После пленения и смерти полковника от рук вьетконговцев его тело вернули в деревню – либо в назидание всем остальным, либо как дань чести тому, как стойко он вынес последние мучения; труп доставили вдове с вырванными пальцами, глазами, языком и переломанными костями. Жители посёлка, который когда-то был католическим приходом, закопали труп в землю во дворе часовни (сама часовня была в основном из бамбука, и к тому времени от неё ничего не осталось) в гробу из толстых и грубых досок красного дерева, запечатанном дёгтем. Сразу после этого, прежде чем могилу стало можно залить бетоном для её закрепления, хлынули дожди – и лили сутками напролёт, что вообще-то крайне редко случается в это время года. Под воздействием ливней и в отсутствие деревьев, которые могли бы укрепить почву корнями, свежевзрыхлённый краснозём могильной ямы стал достаточно жидким, чтобы через три недели после того, как гроб зарыли в землю, тот поднялся на поверхность – и полковник Сэндс воротился с того света. Жители деревни вскрыли гроб и обнаружили под крышкой красивого черноволосого американского пилота с пальцами рук и ног в полном порядке – обнажённого юного полковника Фрэнсиса, целого и невредимого. Обложили его камнями, пробили в его вместилище отверстия, чтобы туда затекла вода, и снова опустили в могилу. Тем не менее, это его не остановило. Снова полили дожди, близлежащий канал вышел из берегов, размыл пустынный церковный двор и унёс потоком гроб вместе с полковником. Видели тот плывущим вниз по реке Хау; видели домовину в Анхао, Каокуане, Кагое; наконец, видели, как гроб с полковником уходит через протоку Диньан в Южно-Китайское море.

Джимми Шторм, как только до него донёсся слух, приехал в эту деревню. Отыскал женщину, которая, похоже, была женой какого-то американца, и поселяне сопроводили его к месту захоронения этого американца. Лежало оно, по-видимому, нетронутым. Но что касается того, кто там покоился, сколько времени и так далее – что касается этих вопросов, то Шторм ушёл ни с чем: по-английски из них не говорил никто, по-французски они говорили очень плохо, а сам он и того хуже – поэтому Шторм покинул деревню, так ничего толком и не выведав. Да и Шкип узнал об этом через третьи руки: через Хао, от Миня, который дал Шторму координаты деревни с могилой.

В то же время Шкип получил известие от тети Грейс, а также заверения «Ньюсвика», что полковника похоронили в Массачусетсе – без воинских почестей, в соответствии с желанием его супруги. Шкип предпочёл миф. В мифе говорилась истина. Дядя был поистине выдающейся фигурой для этого мира – особенно на фоне его собственных представлений об этом мире. Шкип сожалел о том, какую роль поручили ему под занавес – роль предателя среди повстанцев. Под занавес полковник принялся искать причины не только для того, почему операция потерпела неудачу, но и для того, почему у него разбилось сердце, принялся высматривать предательство в самом центре событий и в форме классического преступления чудовищных размеров, а что могло быть более чудовищным, более соответствующим духу древнеримской трагедии, нежели предательство со стороны собственного дома, со стороны племянника, родной кровинки? Слишком широка оказалась его душа для этого мира. Он отказался рассматривать свой провал как типичный случай, отказался от любого сотрудничества с подобными Марку Аврелию: «Люди будут делать одно и то же, – писал старый император, – как ты ни бейся». Полковник сам писал свою биографию крупными мазками, увлечённо следил за сагой о собственных похождениях, гнался за мифом о самом себе по лабиринту туннелей, вторгался в страну фей из детских сказок и возносился вверх по дымовому древу.

Повестка пришла в многоразовом межведомственном конверте, адресованном ему для передачи через отдел «Пси», спустя восемь недель после смерти полковника. Снова обед, снова Фосс. Сэндс ожидал, что будет и Кродель.

Он попросил Хао высадить его на перекрёстке у реки, прошагал пешком несколько кварталов до «Континенталя» и, обильно потея, вошёл внутрь. Рик Фосс уже сидел в холле в искусно вырезанном лакированном кресле. Без сопровождения. Фосс встал и пожал Шкипу руку – с некоторой усталостью, словно это он сам брёл сюда через реки и горы.

– Мои соболезнования насчёт полковника.

– Да уж, вот это был человечище…

– О да, господи. И мне очень жаль.

– Как и мне.

– Как и нам всем. В последнее время у нас одни только потери.

Было всего одиннадцать утра. Сэндс спросил:

– Ещё не проголодался?