Добрая память - Хромченко Софья

12. Смерть Авдотьи

Ребенок родился благополучно.Мальчик. Назвали Андреем его.Григорий, отсутствием вести измучен,Сам был к Арсеньевым. Ждали того.Маша сама ему дверь отворилаИ обняла. «Как она родила?» –Соня у мужа не сразу спросила. –«Мальчик. Не жалуется. Жива».Соня в ответ ничего не сказала.Миша работать пошел на завод,И скоро семья новоселье справляла.Двадцать седьмой канул в прошлое год.В двадцать восьмом сперва жили спокойно.Соню в детсад взяли вдруг как швею.(Платили там и относились достойно.)Нуждались в деньгах, муж смолчал потому.Тонечка в ясли, потом в сад ходила.Славная девочка. Дети рослиИ у других. Вместе весело было.Родство с Машей памятью крови спасли.Матрена у дочери младшей бывалаЧасто; чтоб Маше полегче с дитём,Мать жизнь надво́е свою разрывала,Впрочем, почти не жалея о том.Надо так надо. Арсеньевым далиКомнату новую: жили ониВ доме другом, и уже не в подвале.На сына питать вновь надежду могли.Но родилась третья дочь – Алевтина.Только Григорий Петра понимал,Как жаждал мучительно тот иметь сына,Хоть дочкой расстройства не признавал.«В другой раз, – мечтал Петр, – будет удача!»Работы Петра так не ведал никто.Даже жена всё гадала, что́ значитУпорное это молчанье его.А может, и нет тайны? Просто закрытый,Замкнутый? Петр представить умелСекрет, где не надо бы, – жизнью он битый.Давить, чтоб открылся, никто не хотел.Да и без то́лку. «Рабочий? Аль служба?Какая?» – старалась проведать жена. –«Служащий». – «Службы твоей знать не нужно,Что ль, никому? Не болтливая я!» –«Груша, не то! Ну зачем волноватьсяТебе о работе моей? За детьмиСледи. Не хочу дома службы касаться.Волю рассказывать только возьми!Я ж тебя знаю: ты всё допытаешь.Шаг за шагом». – «Чем худо?» – «Потом подведешьМеня: брату, сестре аль чужим разболтаешь.И мне цена будет, работнику, – грош.Тайны тут нет, а молвы бы не надо». –«Я обещаю со всеми молчать». –«И не проси». – «Ну, скажи мне хотя бы,Что детям я буду твоим отвечать!Они ж скоро спросят!» Ей Петр ответилСерьезно и вдумчиво, глядя в глаза: –«Что я коммунист, расскажи нашим детям». –«А больше им знать об отце и нельзя?Стыдишься чего-то?» – «Не будут стыдитьсяМеня мои дети – я слово даю!Пришлось бы коль совестью мне поступиться,Кормил бы богаче я, Груша, семью.А ты до зарплаты моей занимаешьВ долг у соседей». – Смутилась жена: –«Я думала: ты никогда не узнаешь».Семья очень просто их, скромно жила.Так жили и многие. Знала, что нетуРезона на мужа за тайну роптать:На деньги Петра были сыты, одеты.Ей вправе служебное не доверять.По ней, Петр с ролью кормильца справлялся.И матери деньги своей посылал.(Гриша послать бы хоть раз догадался!Видимо, мать до конца не прощал.)Матрена ж у Гриши вовек не просилаПомощи. Было отрадно: вернулБог ей хоть тень любви прежней от сына.Нельзя же мечтать, чтоб всё вспять повернул!Горе осталось. Обида осталась.Бывала у сына в Москве. Соня с нейПочтительно внешне, но сухо держалась.Свекровь извиняла холодный тон ей.Соню она все равно находилаХорошей женой. У Авдотьи проситьВ долг денег, Прокофия втайне, ходила.Авдотья велела о долге забыть.Сватье́ была рада помочь. ПомогалаВсем, кто попросит, – Матвей посылалДовольно, чтоб денег с избытком хватало, –За службу порядочно тот получал.Авдотья Матрену ни в чем не корила –Случай был с внучкой трагичный. ВиныСватьи ничуть в нем не находила,В чем сразу сказалась. Дружили они.Со стороны дружба странно гляделась:Матрена дородной и крепкой была,Не по летам. Говоря, что хотелось,Мужу, зачинщицей ссор их слыла.Авдотья была женой нежной и кроткой.Худая, с измученным, добрым лицом.Знала она о неверности горькойМатвея, того не сочтя подлецом.«Одному в Москве тяжко», – сватье́ говорила.Чуяла сердцем измену. УзнатьНе довелось ей соперницы имя. –«Вздумал бы мой мне когда изменять!И что, что далёко муж служит?! – вскричалаС гневом Матрена. – Жена-то данаБогом навек одна! Церковь венчала!» –«Матвей – атеист». – «Оттого и беда!Много теперь развелось атеистов.Совесть забыли! Прокофий гляделСмолоду бабу одну. Взяла хлыст я!Долго на улицу выйти робел!» –«Ты… по лицу его что ль?» – «А то что же!Пусть бы он шел к ней красивый такой!Брюхата была я в ту пору. Построже,Надо с мужьями». – «Матвей люб мне мой». –«А мне мой не люб?! Жизнь отдам без огляда,Но допустить не смогла до греха!Всю жизнь мне божится с тех пор, что отрадаОдна у него. Ты уж больно тиха.Я бы Матвею такое сказала! –Авдотья лишь гневные речи ееСлушала, вздохи роняя; молчала. –«Не хвораешь, Авдотья?» – «Да нет. Ничего…»Сама втихомолку давно уж болела.Редко бывавшего к ней, огорчитьМужа собою никак не хотела.(Матвей не умел в ней болезнь различить.)На Авдотье хозяйство, изба была, дети.Смиренно несла она ношу свою,Болей в спине не решаясь заметитьВслух. Зачем молвить об этом? Кому?Никто не поможет! Потом хворать сталаПо-женски. Тут возраст – понятно. МатвейНе мог угадать, отчего тосковала,Глядела тем горше, чем будто нежней.Мужу она всё безмолвно простилаИ только украдкой в невольных слезахПодушку беззвучно ночами мочила.Во взгляде ее боль теснилась и страх.Однажды она не сумела подняться.Дмитрий поехал в Москву – известить,Что помирает, далекого братца,Да и в Москве чего нужно купить.«Как помирает?!» – Матвей, не умеяПоверить известию, спрятал глаза. –«Да говорю тебе!» – «Нет, я не верю!» –Ему было ехать тот час же нельзя:Георгий Петрович в отъезде, супругуС собой взял: сама упросила его,Хотя и зима. Стало им друг без другаНедели не жить, как на грех. Вот чудно́!Неделю спустя обещали вернуться,Но задержались. Нельзя без господСлужбу бросать. Как назад обернутся,Так в этот же день просить отпуск пойдет.Барин отпустит. Ну, к Соне был дядя.Сказал ей о матери: «Ехать должнаХоть ты на село. Уж поверь, Христа ради:При сме́рти Авдотья! Ты маме нужна!»Соня поехала. Отпуск той дали –Ее пожалели. Ах, сколько лет жить,Столько поездки прощальной той к мамеДо мелких подробностей век не забыть!Мать очевидно уже умирала.«Рак матки», – сказал Соне врач молодой.Он только приехал в село. ВдохновлялаЕго сперва мысль: с любой сладит бедой!Людям поможет! А как помочь? НетуЛекарств никаких. «Тут бы опий, – вздохнул. –Да где взять? Хотя бы позвольте совет вам, –Участливо Соне в глаза заглянул. –Рак по наследству идет. БерегитеСебя. Если что-то встревожит вдруг васПо женскому делу, к врачу приходитеСразу. А мать вам никто бы не спас…Простите меня… Я зайду». Не терпелаУж боли Авдотья – кричала. ИзбуСковывал страх. Соня тихо ревелаНочью в подушку: за что? Почему?Плакали дети. Заботы хозяйстваЛегли все на Соню. Неделя прошла,Другая. Врач был. Помог Соне с участьем(Иного не мог): наколол ей дрова.Мороз стоял крепкий. Метель злобно выла.К колодцу (один был в селе) за водойВ снегу по колено на тот край ходила.Взмолилась однажды: «Скорей бы домой!Ненавижу село! Помоги же мне, Боже:Коль Твоя воля, чтоб маму забрать,Дай легкую смерть поскорей ей. Не можетОна сносить боль, и ничем не унять.Избавь нас от муки!» Опомнилась СоняОт ужаса, что пожелала онаМатери смерти, но в тот же день вскореМать, впав в беспамятство вдруг, умерла.Скорбело село. Барин в дом воротилсяВ конце декабря с женой. Было решилМатвей, что в бега за границу пустился,Ан нет! Он Матвея домой отпустил.Вернулся в село Матвей. В доме лежалаНа лавке Авдотья. Омыта была,Одета для по́хорон. Мужа встречалаКрасивой, но мертвой, отмучась, она.Заплакал. Ее в тот же день хоронили.Сурово глядела старшая дочьНа отца – его слезы не жалки ей были,Да и не знала, чем может помочь.Первая ночь с похорон… «Еду, Соня,В Москву взять расчет. Ты гляди за детьми». –Сказал на крыльце, с ней без сна ночью стоя. –«Ждать ли с тобою мне новой жены?Небось, теперь женишься на поварихеСвоей?» – Не ответил Матвей ничего.Были слова дочки коротки, тихи.Простить не умела отца своего.Помнила, как с поварихой застала.Столь непреклонною Соня былаВ своем целомудрии, что полагала:Сблизиться можно, лишь только любя.Отец предал мать. Так о чем теперь плачетОн, не таясь, если мать для негоМного, как прежде, уже и не значит?Кого потерял, схоронивши ее?Утешится скоро! «Я знаю, что дочкиУ поварихи есть. С нею живутВ комнате. Две». – «Да, всё, Сонечка, точно.Скоро невесты». – «Пока отдадут!Если на ней всё же женишься, папа,То приготовься, что детям твоимМного придется без матери плакать:Лучший кусок будет в доме чужим.Твоих попрекать да гнобить Фекла станет». –«Напрасно рисуешь злодейкой ее.Хорошая баба». – «Тебя уж обманет!Лишь бы женился. Потом всё одно».Матвей промолчал. Воротившись в столицу,Не застал барина – вновь по деламБыл тот. «Овдовел я. Приехал проститься,Барыня», – буднично Ольге сказал. –«Я соболезную. Дома ли Соня?» –«Нет, на селе еще. Дочка мояНе любит меня. Извините… От болиВырвались горькие эти слова». –«Жену свою…» – «Я не застал уж АвдотьиЖивой», – понимая, вопрос упредил.«Ах!» – «Это легче мне, барыня, вроде.Мук бы не снес ее. Я хоронил».Сверх должной платы его рассчитала.Лет восемь назад (оба вспомнили тут)Кучером в службу она ж принимала.Работы спросил сам. А вдруг кем возьмут?Добрая слава о доме ходила.Позвали хозяйку – прислугу самаВсегда нанимала. Про жизнь расспросилаДа (кучер умер недавно) взяла.«Спасибо вам, барыня». – Вдруг догадалась: –«А для чего же тебе уходить,Матвей Власыч? Должность твоя бы осталась.На Фекле женись. Вместе будете жить.Детей возьми. Комнаты есть». – «Не годится,Барыня. Я никогда не смогуВ память жены моей, больше жениться.И жить в чужом доме с детьми не могу.Им нужен свой. Я построюсь». – «Как знаешь.Фекла надежная. Зря ты ееОдну женский век доживать оставляешь». –«Зачем же одну? Может, встретит кого.Да мне ее жаль, но никак не владеюСобою я, барыня… Я ведь любилАвдотью свою…» – «Что любил ты, я верю,Матвей Власыч. Ты нам на совесть служил». –«Я грешен пред ней, но любил! – ПонималаИ это. – а Соню Авдотья моя(С того дочь чужая) одна воспитала.Я был в бегах. Ну, за мной и вина.Прощайте!» – «Прощай». Уходя, кротко рукуПоцеловал ей. Предвидел: снесетЕще не одну та в судьбе своей муку.Однако пугать не хотел наперед.К Фекле пошел. Между них объясненьеБыло коротким: «Поеду с тобойС радостью, – та говорила, – в селенье.Детям за мать стану. Быть бы женой». –Посурове́л тут: «Сельчане любилиАвдотью. Я здесь хорошо получал,Она помогала всем. Мы б с тобой жилиПод гнетом молвы. Я ж с тобой изменял». –«Ах, дела мне нет ни до чьих пересудов!» –«Ты – городская. В селе чуть жила.Тебе и привыкнуть у нас было б трудно…Авдотья моя очень чистой была.После нее на тебе как жениться?» –«Я ль не чиста? Мы ж с тобой по любви…» –«Любовь али нет, с чужим мужем ложитьсяЖена б постыдилась моя, извини».Сама прогнала́… Стало тяжко Матвею,Будто второй раз жену хоронил:Красивая, нежная, семь лет был с нею,А счастья не смел дать – себя бы корил.Легче один век… Как Соня вернуласьВ Москву, Ольга в гости была. Рада ей,Памятью Соня в тот день обернулась,Как матери смерти просила своей.Заплакала. Ольга, вздохнув, отвечала:«Была бы я дома, отца твоегоПри службе его никогда б не держала.Служил до конца, зная горе свое!» –«С любовницей это не шибкое горе». –«Так ведь расстались! Письмо напишиОтцу. Тяжело ему. Сильно ль виновен?Зря осужденьем отца не греши». –«Он мать разлюбил». – «Да откуда ты этоВзяла? Ты наивная, чистая ты....Рубишь с плеча. У меня мамы нету,Как я родилась. Отец умер, увы.Ты, Соня, счастливая…» – «Маму любилаВсех больше на свете». – «А муж как же? Дочь?» –«Это другое». – «Как Тоня красиваТвоя! Чисто куколка! Чем вам помочь?» –«Здесь не поможешь. Как вы? Расскажите». –«Я счастлива! Ездили мы в ЛенинградС мужем тогда, это так теперь ПитерВ память Ленина всем называть нам велят». –«Я не привыкну… Что Питер?» – «Красивый.По совести, там никогда не былаПрежде, заочно ж его не любилаРади Москвы. Нет, была не права!Особенный город. Я видела мало:Больше в гостинице. Снег был, мороз…Поехать хотела сама. ТосковалаВ Москве оставаться. Вот прямо до слез!Была дата близка: уж три года нет сына.Одна не умею ее я встречать…» –Почти извиняясь за то, говорилаОльга, желая отъезд оправдать.Вновь не могла не задуматься Соня,Какое той чуткое сердце дано.«Дома вещь каждая помнит о Лёне –О сыне … Вне дома не так тяжело.В Ленинграде велела метель задержаться.Мело две недели… Ах, сколько же мнеМужу в любви раз хотелось признаться,А признаю́сь пока только тебе». –«Ни разу не молвили?!» – «Нет, не умею:Утрачена слов о любви новизнаС другим. Повторяться как будто робею.Сонечка, нежным словам нет числа!Необходимо ль “люблю” молвить прямо?» –«Муж вам говорит?» – «Да… До свадьбы, давно,Он очень влюблен был в замужнюю даму –Узнала недавно я, не от него.А вдруг не забыл ее?» – «Глупости это!Признайтесь, не медля!» – «Чужую бедуЛегко развести. Со своей сладу нету.Отцу не забудь написать своему».Соня, как только смогла, написала.Матвей очень рад был письмо получить:Сердечным вниманьем оно всё дышало,А было так трудно и горестно жить!Каждый денек вспоминалась Авдотья:Как приезжал к ней, как привозилПодарки. Он днем забывался в работе,А ночью спал мало. Себя все корил.За всякое. Было тринадцать Ивану,Саше – двенадцать. Настя былаПятнадцати лет. А сестра ее АннаВсех старше – семнадцать сменяла она.Дочки хозяйство вели. ПонемногуПривыкли справляться. Месяц, другойПрошел. Не умеющий жить одиноко,Матвей думать стал, чтоб сойтися с иной.Хоть и зарекся недавно жениться,Очень уж тяжко пришлось одному!Не к кому даже во сне прислониться.Выбрал далекую кровью родню.Степанида Матвея давно полюбила –Еще как женат был. Глазами за нимЖадными, горькими молча следила,Когда на селе случай встречу дарил.Она никому ничего не сказалаО чувстве своем. Безнадежной ееСтарою девой округа считала:Косили заметно глаза у нее.Кабы еще на войне не убилиСтольких мужчин, при нехватке невест,Может, изъян бы ее и простили,Но при избытке, безмужье, – той крест.Смирилась с судьбой. Мало знала Матвея.Росла – далеко был. И что ж что родня?Тридцатилетнюю деву жалея,Ей улыбался, встречая, всегда.Было достаточно этой улыбки…Родители померли. К брату пришелСтепаниды Демьяну. Сказал без заминки:«Третий уж месяц, как вдов я, пошел.Тяжко мне горе. Отдай Степаниду,Демьян, за меня. Не расписаны мыБудем с ней жить. Не держи уж обиду.Чудно́ в сельсовет идти в годы мои.Это теперь тоже браком считают,Когда так живут». – Рассмеялся Демьян: –«Не шибко ль сестра для тебя молодая?Бери, коль пойдет. Промеж вас бы не стал».Приметно сестрою Демьян тяготился.Обузой считал. Когда, младше сестрыПятью был годами, недавно женился.Меж ней и женою пошли нелады.Совсем неприятна сестра ему стала.Демьян спал и видел, как кто-то возьмет.Что росписи нету – ничуть не смущало.Матвей слово держит – назад не вернет.Позвал Степаниду. Она согласиласьК Матвею пойти. От удачи своейВ первое время их жизни светилась:Ее не обидел ни словом Матвей.Ласков с ней был. Да тяжелого нраваПод грузом своей одинокой судьбы,Дотоль пережитой, не миновала:Ее никогда не любили, увы.Родители старшую дочь обижали,Предвидя беду ее, взглядом косым,Хотя нет вины ее в том, унижали,И бить не в диковинку дочь было им.Стыдились они Степаниды, а братаЖалели и холили. С детства былаПеред Демьяном уже виновата.Слышал вперед: «Не возьмут со двора».Сестры не жалел. Лишь Матвей на всем светеОдин пожалел ее. Горечь тоскиМатвея по прежней супруге заметя,Ревностью сердце сомкнула в тиски.Трудно ей было принять его горе.Дети ж Матвея, ревнуя отца,Страдая по матери, только дурноеВ связи их видели, к мукам вдовца.(Дочек его выдавать скоро былоЗамуж самих – были юны они.)Младшая мачехе сразу дерзила,Иные молчали еще – до поры.Что-то ей Настя такое сказала,Чего Степанида стерпеть не могла.Ударила Настю, что б место та знала.Настя обиды простить не смогла.Детей никогда у Матвея не били:Авдотье и в ум бы прийти не могло –Саму ее в детстве безмерно любили,Матвей слишком помнил же детство свое.Поднять на детей не решался он руку.Им никогда он не смел причинить,Характер их гордый, – в него ж, – зная, муку,Какую ему довелось пережить.Росли они вольно. Родным доверяли.Между собою все были дружны.И сразу о ссоре отцу рассказали.Лишь глянул на дочь – тут слова не нужны.Матвей объясниться позвал Степаниду,Из дома не гнал, но, браня, причинилЕй самую жгучую в жизни обиду –Сказал: «Я тебя никогда не любил».Душой еще жестче от слов его стала.Настю взялась без предлога бранить.Та же в долгу у нее не осталась –За словом ей метким пешком не ходить.В отца уродилась она красноречьем:«Подстилка, – кричала ей, – ты! Не жена! –И прочие слух оскорблявшие речи. –Ты ровня ли маме? Мать доброй была!»Степанида ее пуще всех не любилаВ доме. «Косая!» – «Себя погляди! –Степанида с усмешкой в ответ говорила. –Косолапая! Девкой оставят, поди!»(Настя в два года рахитом болела –Голод был в Питере. Чудом жива.)Степаниде и тут отвечать не сробела:«Лучше уж девка, чем как ты жена». –«Рада, небось, будешь ты и такому». –«Я никогда себя не посрамлю!» –«Выйдет сестра, запоешь по-другому». –«Пусть идет! Стыд на нее не свалю».Гордо глядела, расправивши плечи.Нюра потише сестренки была.Ту уж просватали. Долгие речиО паре для Нюры молва не вела.С детства любила она ЖуравлеваСтепана. Когда возвратились в селоИз Питера вместе с детьми Поздняковы,Тот скоро заметил в ней счастье свое.Открыто ухаживал. В доме считалосьЕго, что мужчина сперва отслужитьДолжен, – разлуки чтоб с ним не бояласьЖена, а потом уж семейство творить.Матвей понимал это. Делом решеннымСвадьба их виделась. Старше на годБыл Журавлев Нюры. Счастья влюбленным,Им мнилось, ждать век, но кто любит, тот ждет.