Добрая память - Хромченко Софья

15. Арест Матвея

Матвею печальные вести сказалаСоня, когда тот в Москву приезжалВскоре, и, слов ожидая, молчала.Но и Матвей напряженно молчал.Терялась уж дочь, что молчание значит,Когда произнес: «Я ведь знал!» – ОтошелК окну, чтоб не видела, как слезы прячет,И сил на другие слова не нашел.«Помнишь еще своего офицера? –Когда провожала, спросил. – Для тебяБыть лучшим отцом хотел, жизни примером.Не удалось? Уж прости ты меня». –«Папочка! – Слезы у Сони катились.С отцом, может быть, за всю жизнь в первый разОни в общем горе нежданно сроднились,Хоть горе не первое было сейчас. –Папа, прости меня… Я ведь любилаВсегда тебя. Пусть не как маму… ПоройНас сама жизнь, словно рок, разводила,Но ты мне всегда оставался родной. –Поцеловала отца в щеку нежно. –Я счастлива. Не в чем судьбу мне винить». –«Ох! Не на то были наши надежды,Чтобы людей неповинных губить!О справедливости, Соня, мечтали.О новом порядке, где всем по труду.Был и достаток бы… Мы проиграли,Хоть вроде и выиграли эту войну.Когда это вышло? На что я старался?..Меня братья-сестры тревожат твои,Да говорить я о том не решался…Со Степанидой не ладят они.Она виновата. Тут надо признаться:Большую ошибку вдовцом совершил,Послушал тоску когда, с нею связаться.Но и прогнать ее нет моих сил.Стеша не злая. Несчастная просто.Выкидыш был… Я не больно дитяХотел – живем бедно, а ей горе. БольшеНе будет детей – врач сказал, не шутя.Стеша, как только про это узнала(Ты мать – пойми), втрое больше бранитьБратьев-сестер твоих, Сонечка, стала.К тебе все просились, но где же им жить?» –«Устроятся, папа! Я ждать их всех буду», –Соня ответила. – «Грише скажи,Что доброты его я не забуду,Коль не обидит. Таких поищи!Свезло тебе, Сонечка. Нюра за мужаСкоро пойдет; вот вернется СтепанИз армии – он второй год уже служит,Поженятся. С Настей сложнее: изъян.Да и сама на парней не глядела». –«Легче отдам в Москве. Рада принять.Пусть все приезжают. И верно – не делоЗря молодым на селе пропадать!»Так и решили. И Ваня и СашаС радостным чувством собрались к сестре.Уехали быстро. Их сестры – не сразу:Нюра решила ждать свадьбы в селе.Совсем уж недолго осталось дождаться.А Настя и рада бы ехать была,Но стала в решении вдруг сомневаться,Поскольку… с лет детских была влюблена.Какой же он был, никому не известныйГерой ее грез? Ту загадку решитьМожно легко было: втайне невестойБрата Степанова чаяла быть.Борис был похож с виду очень на брата –Летами погодки и крови одной.(В округе их путали даже когда-то,Как близнецов.) Но разни́лись душой.Степан был смелее. Он Нюру открытоС детства невестой своей называл.Борис, меньший брат, любил Настеньку скрытно,Ее тайным чувствам в душе отвечал,Но ей не признался. Тут, может, и в НастеСамой было дело: как Нюра былаРаскованной, шедшей осознанно к счастью,Так Настя закрытой и гордой слыла.Борис робел. Настя ни словом, ни взглядомНе намекнула ни разу ему(Как он ей) о чувствах. Хотя жили рядом,Оба свою упустили судьбу.Оба не знали, что́ в сердце другого.Не торопилась в столицу: ждалаНастя. А вдруг? Вдруг он скажет ей слово:«Останься!». Но дома напрасно жила.Борис ушел в армию. С Настей простилсяС трудом, запинаясь: в душе понимал,Что зря о своем с нею чувстве таился.Втайне красавицей Настю считал.Наружно пускай грубовата собоюИ неуклюжей походки не скрыть,Она с гордо по́днятой головоюПо жизни себя научилась носить.Настя уехала. Быстро сыскалаСоня ей мужа: партийный, москвич,Цеха начальник, не беден был – знала,По имени-отчеству Нестор Ильич.«Быть холостым в тридцать лет несолидно, –Он рассуждал, – да и должность моя,Требует, чтобы жил честно, не стыдно.А на свиданья ходить… так когда?Времени нет!» Приглянулася НастяТо́тчас – столь скорого чувства не ждал.Сам подивившись, нешуточной страстьюС первой же встречи он к ней воспылал.Сердца смятенью ту понял повинной.Настеньку Нестор Ильич находилОчаровательной: скромной, невинной.А ноги? Ее на руках бы носил!Сразу посватался. «Если откажет,Софья Матвеевна, вы никомуБольше не сватайте. После “да” скажет.Я ее с первого взгляда люблю». –«Нестор Ильич, да что вы?!» – Но ответаЗря опасался – согласье дала.«Если Борис равнодушен, что ж, нетуМне права на счастье?» – судила она.Да и жених недурён показался:Надежный. С характером, правда, ее,Ставши ей мужем, не очень справлялся.Уж очень прямой, резкий нрав у нее.Настя что думала, то говорила.Сразу. В отца уродилась она(Как уже молвилось); красноречива.Женою не слишком уютной была.Зато чиста сердцем. Супруг, понимая,Что от правдивости лишней ееИ ссоры выходят порою, прощаяРезкость, влюблялся всё пуще в нее.Настенька очень хотела ребенка,Но не случалось. Супруг обожалНастю. Той не было замужем горько:Ничего не жалел для нее, наряжал.Ценила глубокое явное чувство(Муж ревновал не на шутку жену).Нельзя сказать, что в душе ее пустоБыло: весьма привязалась к нему.Со службы вернулся Степан. Вмиг женилсяНа Нюре. Уехал в Москву с ней. БорисИз армии к той поре не воротился,Оттого оба брата ареста спаслись.В ту пору по селам катились арестыПуще, чем в городе, даже. МатвейИдею колхозов воспринял, по чести,Лучшей из многих советских идей.Оно-то, конечно, имущества жалко,Особенно лошадь, но всех убеждалШедших в колхоз тяжело, из-под палки,Что Сталин к их благу колхозы создал.Землю делить – всё равно тяжко будетСоблюсти равенство: в селах живутС разными судьбами разные люди;Силушка есть, есть семья – наживут.Коли ж вдова аль кто силой слабее,Аль дети хворают, аль мало детей,Аль вовсе бездетные, – те всех скорееСкатятся в бедность. Колхозы верней!Все будут работать, и все будут сыты.Имущество общее. Люди в селеЛюбили Матвея, не то быть бы битым.Открытый и честный, тянул он к себе.К нему из округи крестьяне ходили,Чтоб их рассудил; с душой споры решал.Всегда помирясь от него уходили.Матвея недаром народ уважал.А сам он темнел лицом: слышалось частоОдин арестован, другой… Для купца,Хоть бывшего, ждал он такого несчастья,Но для крестьян не предвидел конца.Крестьяне ж! И крепких их брали, и нищих,А то средников: ну, корову у них,Лошадь да птицу какую отыщут,Утварь – и всё. В кулаки сразу их.Сколько таких по округе уж взяли!Достатком известен один ЖуравлевДа брат у Матрены – в колхоз всё отдали,А им всё одно пал ярлык кулаков.Брата Матрены пустили: с позором,Страх не тая, воротился в село.Как уж вернулся? Тут умер он скоро:Не били, но сердце его подвело.А Журавлева совсем, видно, взяли.Его ненавидели. Вместе с детьми,Каких на селе в эту пору сыскали(Кроме дочки – Тамары), в тюрьму увезли.Донос был. Его стало жалко МатвеюПуще других. Не что сват. Вспоминал,Как ночью на двор он пришел к Алексею,Как тот говорил с ним и как не преда́л.Хороший ведь был человек! Деловитый!Недаром дружили их семьи потом.В селе удивлялись тому неприкрыто,Хотя рассказал всё Матвей о былом.«Дружить с Журавлевым? Последнее дело!» –Считала молва. Об аресте узнав,Село, словно улей пчелиный, гудело,Радостью злобной страх первый поправ.«Ну, наконец-то! Теперь коммунистыУж не ошиблись! Они кулаки!» –Слышал Матвей. Раз вступился речисто:«Они работяги. А вы – дураки!» –«Родня твоя! Только за то защищаешь!От вражьего отпрыска внука небось(Дочь с месяц как отда́л) уже ожидаешь?» –Звучала в словах говорившего злость.«Когда внуков дать, жизнь сама разберется.Никто не указ тут, – Матвей отвечал. –А говорю что на сердце придется:Я на достаток чужой не серчал.И не завидовал. И о доносыНе замарал рук». Стекался народПослушать его на базарную площадь.При всех говорил Матвей. Важно ль, что́ ждет?Какой-то азарт охватил его даже –Сказать всё. Успеть. Ощущал он себяВновь агитатором: «Это не важно,Слыла ли богатой в округе семья.Все мы крестьяне, все мы трудились.И Журавлевы не меньше иных!Крестьяне друг с другом напрасно схватились.Один только враг у людей трудовых –Капиталисты заморские. ЭтоОни коммунизм уничтожат легко,Они подлецами ославят по свету,Коли в доносы уйдем глубоко.Мало ль уже мы людей потерялиВ гражданскую? Может быть, помните вы,За лучшую жизнь люди кровь проливали,За то, чтоб все стали правами равны?!А нынче? Позор!..» – Даже плюнуть хотелосьМатвею в запале. Себя удержал.Скоро в ответ на подобную смелостьАрест бела дня средь его ожидал.Кто-то донес. Ну, ему не впервыеБыть арестованным. О́бнял МатвейСтешу – и в путь. Чем аресты иные,Этот всех больше был сердцу страшней.С первой минуты серьезней казалсяБылых злоключений, спокойно хотя,Страх утаив свой, он с виду держался.Камера тесной и душной была.Много народу. Прилег где-то с краю.Быстро стемнело. Холодная ночь,Теменью долгой пугающе злая,Едва ль от боязни способна помочь.Проснулся с рассветом. Здесь люди иные,Чем в прошлой тюрьме (он невольно сравнил).Там были идейные и волевые –Случайных людей, понял, царь не садил.Они на что шли и за что понимали.А тут разношерстный собрался народ,Но в основном молодые крестьяне.Причину ареста редчайший поймет.Между собой разговор вели мало.Всем было страшно. Тюремщики злыПуще, чем царские, – как создавалаПрирода нарочно всех их для тюрьмы.Лица жестокие, бранные речи –Вот чего с роду Матвей не терпел.В войну относились по-человечьи.Жалеть политических всякий умел.Их при царе и отдельно сажалиОт уголовных, а нынче не так –С ворами, с убийцами вдруг уравняли.Почти не кормили, но это пустяк.Лишь к ночи допрос. Показалось Матвею,Когда в кабинет коридором вели,Что Журавлева признал Алексея.Потом догадался: нарочно свели.Кивнули друг другу. Избит тот был страшно…Вел дело их следователь молодой.В пользу работы своей верил страстно.Себя большевик в нем узнал пожилой.И он был таким – безоглядным, идейным…Начали с общих вопросов. Матвей,В свое красноречье отчаянно веря,Решил разговор вести с мысли своей.«Сынок, – перебил он допрос протокольный, –Ведь я не впервые в тюрьме-то сижу.Еще при царе был. За то мне и больно.Не думал я, что при своих угожу». –«Ты большевик?» – «Большевик и колхозник.И агитатор был». – «Что ж ты сейчасСмущаешь сельчан своих даром, негодник?За кулаков заступался не раз». –«Лишь раз говорил… В кулаки зачисляюКрестьян, кто всегда жил наемным трудом,А сам не работал. Таких презираю,Но нет их в окру́ге». – «А что Журавлев?» –«Всегда он трудился. Работники былиВ помощь, но как подросли сыновьяМеньши́е, так разу тех всех отпустили». –«Глава семьи – сват твой?» – «Да. Спас он меня…Я вам расскажу свою жизнь, обождите,Покуда закончу, а после со мнойВсё, что вам совесть позволит, творите.Мне слушатель нужен в час этот ночной». –«Ну, говори что ли». – Начал на совестьРассказывать громко Матвей. ЗаписатьСлушавший думал для дела, как повесть,Позволив Матвею судьбу рассказать.Да мало нашел в той, за что зацепиться:Перед глазами его большевик,Чистый, идейный (иным лишь стремиться!),Со слов доверительных быстро возник. –«Не лжешь?» – «Для чего? У любого спроситеВ окру́ге – всё правда. Все знают меня.Трудов своих жаль мне. Прошу вас, поймите:Лишняя кровь никому не нужна.На нас она ляжет – на партию. НадоЦаря было лишь, объективно, убитьИ самую власти верхушку. Отрада льНенужное зло без разбору творить?Многие партии не угрожали,Кого для острастки прибили. НародПартию любит – не зря воевали!Но долго ли муку такую снесет?» –«А духовенство? Дворяне? Что с ними…По-вашему? Надо ли их… убирать?» –«Я атеист. Рад, что церкви закрыли.Не вижу нужды никого убивать.Выслать». – «Ведь многих уже высылали!» –«Выслать их всех». – «А иных богачей?Купцов?» – «Пусть живут, коль свое уж отдали». –«Не превратятся ль они в палачей?» –«Без денег, без власти? Едва ли сумеют!Да и не все нашей крови хотят». –«А те, кто хотели б?» – «Уже не посмеют!» –«Вы сами служили купцу, говорят.Верно ли? Может быть, вас оболгали?» –«Служил, было дело, – стал голод в селе.Я и пошел». – «Отчего не сказали?» –«Зря бы в вину вы поставили мне.Я большевик, где бы ни был. Но, колиВы уж затронули… Если купецСтал служащим, правильно трогать его ли?Богач иль бедняк принимает конец?» –«Жаль?» – «Жаль… людей настоящих советских,Которые верят, что правду творят,А на себя берут лишние зверстваИ партию ими напрасно срамят.Это, сынок, войне только в угоду,Прошедшей гражданской». – «Причем здесь война?!» –«Много на ней побывало народу.Вот и живут будто длится она.Я мира хочу. Нужен мир». – «Воевали?» –«Нет. Не по возрасту. И не умел.Я агитатор». – «Жаль». – «Мне жаль едва ли!» –«И я воевать по годам не успел…» –«Вам лет двадцать пять есть?» – «Мне двадцать три года…» –«Семья?» – «Никого». – «Сирота?» – «Сирота.С голоду все…» – уточнил вдруг нетвердо. –Ступайте… Не то просидим до утра».Матвей пожалел его: парень хороший.Запутался. Сколько таких по стране?Еще страшней стало. «Кому из нас горше, –Подумал той ночью. – Ему или мне?»А утром родня была; в путь снарядилиТелеги – и в город. «Вы знали, когоВ контрреволюционных речах обвинили?Матвей же всю жизнь и радел за нее!» –«Радел, говорите?» – Матвея позвалиОпять на допрос. – «Я тебя отпущу, –Сказал тому следователь. – Едва лиТы враг, но в другой раз уже не прощу.Молчи – доживешь век… Арест сей не бывшимМожешь считать: все бумаги я сжегНа тебя». Милосердие в том проявившийПартийцам считал себя помнящим долгСтарым – за мир новый. Сердцу МатвеяО молчании были обидны слова.Но быстро кивнул, показать нрав робея.Простился. Без сна Степанида ждала.Вот и сбылись ее худшие страхи:Видела мужа арест своего.(Мужем считала.) Вошел в дом, к рубахеПрипала, слезами смочила ее.«Ужели тебя насовсем отпустили?» –«А как же? Конечно! Вступились свои». –«Бьют там, слыхала». – «Меня-то не били!Всё обошлось, обошлось. Не реви».В голос завыла. «Люблю тебя, Стеша», –Вдруг проронил. Жалко, что ли, сказать?Пусть и неправда, а бабу утешил.Чаял какую-то радость ей дать.