Добрая память - Хромченко Софья

9. Печали купеческие

Нэп[16] – благодатное прибыли время!Свободный от гильдии, бывший купецСтав нэпманом[17] нес в себе гордое племя,Какому Октябрь задумал конец.В Москве тогда много людей богатело.Не всякому ноша легла по плечуДостатка: от прибыли сердце черствело,Ум изменял иной раз богачу.В слепом упоении легкой наживойТерялась мораль. И тем больше МатвейЦенил уклад дома степенный, старинный,В какой занесен был судьбою своей.Дом был невелик для купца. Вся прислугаВ пристройке жила. Матвей кучером стал.Год прослужил. Любит труд, не пьянчуга,Грамотный, – скоро хозяин узнал.Через год службы Матвея поставилКонюхом старшим: в надзор поручилБольшие конюшни свои – чтоб исправенУход лошадям был; с тех пор тот следил.(На лошадях все товары возилиВ ту пору.) Доволен был службой Матвей,А что уважительно с ним говорили,Едва ли не платы хорошей важней.Ключи от конюшен хранил и запасовДля лошадей. На храненье потомВручили ключи и от прочих припасов –Вроде завхоза вдруг сделался он.Бывало, что ездил по порученьям.Когда-то с усмешкой считал про себя,Что каждый богач жизнь дари́т развлеченьям.Теперь знал, что стоит богатство труда.Горькую барина чувствовал долю.Бывший купец новый строй не любил,Помня свое разоренье былое;Но нужные связи легко заводил.Известен был тем, что единого взглядаБыло довольно обычно емуНа человека, чтоб знать, кому надоВерить, кого – обходить за версту.Люди надежные только служилиПоэтому. «Барин, – однажды МатвейРешил упредить, – вы немало нажили,Вам за границу б уехать скорей.Нынче не ваш век». – «Я разве ворую?В чем мне опасность? БольшевикиЗадумали было идею чудну́ю:Смерть частной собственности! Вот дураки!Теперь-то опомнились – вновь разрешили». –«Так это ведь, барин, всё-всё отберут.Это нарочно, чтоб больше нажили,Теперь послабление строя дают.После войны поднимать страну надо.А кто же подымет чужое? СейчасНаладится жизнь, и возьмут свое. Правда,Не знаю я, барин, помилуют ль вас». –«Зачем же им жизнь моя?» – «Страшно мне, барин,Глядеть на вас – словно на призрак гляжу.Деньги границы еще открывают.Езжайте отсюда». – «А я не хочу, –Георгий Петрович, вздохнув, улыбнулся. –Смелый ты, вижу». – «Я большевик.Еще при царе стал». – «И как обернулсяТы в нашего кучера? Скоро ль привык?» –«Привык. Куда деться? Нужда обернула.Я господам никогда не служил…До вас. Не серчайте, уж коли я грубоВас об опасности предупредил.Я вам сказал правду». – «А что ж ты работыДругой не нашел теперь?» – «БольшевикиСтарые нынче не очень угодны –Строптивы мы, помним былые деньки…Охотней дают тем, кто молод, дорогу.Свои давно мертвым считают меня.И пусть будет так!» – «Ты не веруешь в Бога?» –«Нет, барин. Не веровал в жизни ни дня.Всё это сказки». – «А я в Него верю, –Задумался зримо тут бывший купец. –Я не ошибся, ключи тебе вверив.Пускай большевик, но не вор. Молодец!» –«Большевики очень разные люди,Барин». – «Кем раньше ты был – все равно,А про отъезд мой мы речи забудем.Это не дело ума твоего». –«Как изволите, барин», – Матвей поклонилсяИ за дела. Сколь служить он обвыкБыстро в работниках, сам удивился.Привязался к хозяевам, хоть большевик.Барин улыбчивый был, моложавый,Добрый со всеми. С красивой женойСлыли в Москве они видною парой.Звала с глазу на глаз: «Егорушка мой!»Да счастье непросто пришло: выдавалиБез всякого чувства, шестнадцати лет.На двадцать лет старше муж. Ольгу считалиУдачливой браком: богат и не сед.Она – дочь учителя. Он относилсяК известному роду купцов – капиталПрапрадед нажил первый. Родом гордился.Жену гимназисткой в Москве увидал.Влюбился, узнать велел, чья, да посватал.Ольга робела идти под венец,Но оказалось, что мужем приятнымМожет быть ласковый, щедрый купец.И не гулял. Но его не любила.Какой же была в эту пору любовьДля Ольги? На классике сердце взрастилаИ знала из книг: от любви кипит кровь,Сердце трепещет, душа упоеньяНе может сдержать… Муж домой приезжалОбедать обычно в одно и то ж время,Не хуже дворянки жену наряжал.Свой дом любил. Был он собою приметный,Одет европейски и щегольски, ноДля Ольги законный, уж свой, не запретный.Учил танцевать с наслажденьем ее.Нравилось ей ощущать его руки…А все же за мужа была отданаРано… Любовной ждала душа муки…Восемнадцати лет тяжело родила.Мальчик чуть жив был сперва. Очень хилый,С рожденья глухой… Узнав, принял купецТакой жгучий стыд, что охотней в могилу б.Жены отдалился, счел роком венец.В ответ согрешила. Любовник был нежный,Непрочной заботой он чувство давалПочти позабытой на счастье надежды…Купец сделал вид, что измены не знал.Слишком был гордый. Как мог объясняться?Ронять свою честь? Продолжал от жены,Тайно ревнуя ее, отдаляться.В комнатах разных жить стали они.Однажды вошел к ней. (Одна ночевалаУж год.) Удивилась, смутилась она.Вспомнилось Ольге их жизни начало:Какою несмелой и чистой была!Как пылко любил ее! Девочкой книжнойШагнула, венчавшись, в объятья его.Берёг жены скромность от дерзости лишней,Чтоб опытной сделал другой за него…Другого любила. Кто женскую душу,Какой изощренный кудесник, поймет?Тоску прочитала во взгляде у мужаИ вдруг ощутила: та сердце ей жмет.О сыне с ним розно, но равно страдала.Тем объяснила себе лишь она,Что молча к ней легшему мужу шепталаДобрые, нежные ночью слова.Отнюдь не противен казался ей в страсти.Лаской жены ободренный купец,Поверивший снова в возможность их счастья,Вспомнил: не зря с Ольгой шел под венец!Как воздух нужна. Он готов был миритьсяДаже с неверной, боясь одного:Чтоб не узнала, что смел с ней решитьсяБыть, сознавая неверность ее.Скрывал, что всё знает. Когда б угадалаПрощенье измены, тогда бы нашелЛучшим расстаться с ней – честь б обязала.Обратно к жене ночевать перешел.Вернул слова нежные. Горько занылоСердце неверное. Ласки любвиМужней стыдом жгли. «Что я сотворила? –Опомнилась Ольга. – Господь, помоги!Избави меня!» Все молитвы ей былиЧужды доселе. Купец ее взялИз дома, где честно, по совести, жили,Обрядам никто ж веса не придавал.Муж с нею не спорил о том. «Если б знала,Какую я гадость сама над собойПозволила сделать!» Защиты искалаТого, кто сильнее всей силы земной.Ей Он поможет освободиться,Очиститься. Встреч новых стала бежатьЛюбовных, как здравый заразы боится.Любовник покинутый стал угрожать.Ее шантажировал: «Муж отвернется,Коль правду узнает. Тебе муж твой мил?Прогонит с уродом тебя! Разведется!Будь со мной! Зря ли подарки дарил?»Ольга мгновенно его разлюбилаПосле таких слов. Подарки продатьВелела и бедным употребилаВ милость – назад было сложно отдать.Письма сожгла его – душу не грели.Муж попривык и душой потеплелК сыну: виновен ли тот, в самом деле,Что глух? С собой сходство заметить сумел.(Впоследствии в дом и учителя нанялОсобого к мальчику. ГлухонемыхЯзык учить с сыном родители стали.)Писем подлец к ней не бросил своих.Не столько уж Ольга была тем любима,Сколько разрыв униженьем считал,Да неприступность ее распалила.Купцу подложили одно. Прочитал.(Прислуга давно уже всё понималаИ в дело вмешалась.) Был счастлив купец,Что на свиданьях жена не бывала.Шантаж узнал тоже. Вскричал: «О подлец!..»Но чем мог ответить? Привык по законуЖить, а дуэли запрещеныЕще в давно прошлую Пушкина поруИ купечеству чужды, будь хоть прощены.Письмо написал Ольге сам. Анонимно.«Известен, – оно начиналось, – Ваш грехВашему мужу. Любя, он простил Вам,Ибо Господь повелел прощать всех».И больше ни слова. Как Ольга рыдалаНад этим письмом! Почерк мужа узнатьЕй небольшого труда составляло.Поняла, что в глаза не умел ей сказать.Поняла, как любил. Со своим письмом рядомПисьмо шантажиста в конверте одномЕй передал. Оно брызгало ядомУгроз и терзаний, бессильное в том.Прощение силы угрозы лишило.Прошлое умерло. Что прощена,Короткой запиской в тот день известилаТого, для кого честь забыла она.Пришла в кабинет к мужу. Заулыбался:«Оленька! Ангел мой!» Лишь по глазам,Что знает прощенье его, догадался –Не смела при муже дать волю слезам.На грудь ему кинулась молча. «Ох, Оля!С сыночком что? Нет? Ну, взгляни на меня.Новое платье надела сегодня?Как же, душа моя, ты в нем мила!»Выдержка мужа жену удивляла.Видя порой свою прошлую страстьУ общих знакомых, не понимала,Чем заслужил над ней некогда власть.С мужем сроднилась. Не в шутку бранился:Мол, широка слишком в спальне постель.И ей в те минуты от нежности мнилсяРебенком. С ним встретила время потерь.С женой пережил он потом возрожденьеБылого достатка. Питала в домуПрислуга к супругам любовь и почтенье,Которые мало встречались к кому.Барин да барыня их называлиИ в новую пору – лет в память былых.Различий в еде в этом доме не знали –Меню было общим для слуг и родных.Зависело только оно от достатка:Стол был очень скромен во время невзгод,А в годы довольствия все ели сладко,Хотя пост держали, как время придет.Пищу готовили даже с избытком.По давней традиции в доме семьяСлугам любые прощала ошибки,Не допускалось только вранья.Прислуге и семьями жить дозволяли.Когда обратился к хозяйке Матвей,Чтобы приют семье дочери дали,Та уж стояла с дитём у дверей.Всё рассказал дед о внучке горбатой.Ольга несчастную мать поняла.На девочку было довольно и взгляда,Чтобы понять: не исправить горба.Но Соне об этом сказать не сумела.Втайне хотелось с ней поговорить,А то на здоровых детей всё глядела,Чужих, – было трудно судьбу не винить.Впервые коснулась боль сходная взора…Муж жену понял. Григория взялВозчиком[18] и семье часть коридора,Перегородку поставив, отдал.Ведь не селить же крестьян в гостевые!А к слугам нельзя – места нет. (До тогоВозчики в доме ни разу не жили.)Комната добрая! Было б окно!Василиса по-прежнему часто кричала.«Зачем неприятности брать на себяЧужие?» – знакомая Ольге сказала.«Своих, что ли, милая, нет у тебя?..» –Так Ольга продолжила мысли движенье.Перестала знакомую ту приглашать,В том не найдя для себя огорченья.Знакомства нить часто случалось терять –Печального не разумеет веселый…Врач, осмотрев Василису, сказал,Что краткой жизнь будет ее и тяжелой:«Ей смерть – избавленье. Жалеть бы не стал».Григорий с врачом тем едва не схватился:Замахнулся, опомнился – ветхий старик…Ходить по врачам с той поры не стремился.Письмо родным было – души его крик.Снова писал, что их всех проклинает,Что не вернется. Читала письмоМатрена Арсеньевым это, рыдая:И внученьку жалко, и сын так… за что?!Дочь утешала. Арсеньев был мрачен.Сло́ва Матрене про то не сказал,Ибо нельзя было думать иначеЕй, но Григория не осуждал.Резок в словах? Так оно и понятно!Дочку угробили! Он молодец!В столице живет. Без окна? Ну и ладно!Зато ведь в Москве! Что ему мать-отец?Всех он оставил. Не побоялся.И в двадцать один! Уж под тридцать Петру,А тот все за мать да деревню держался.Стыдно! Не съездить ли тоже ему?Вдруг повезет где устроиться? ГрушаРодить должна в зиму. Ребенка кормить,Коли живой будет, досыта нужно.А как тому в школу отсюда ходить?Нет, решено! Решено: уезжает!В осень собрался. Простился с женой.Та в слезы, что Петр ее оставляет.Ей обещал: «Я вернусь за тобой».