Девушка выбирает судьбу - Утебай Канахин

— И я клянусь быть верным тебе навсегда. Я призываю в свидетели моей любви и этот месяц, и звезды, и эту вот рощу, и реку, что шумит внизу, и весенний воздух, и первую зелень — все, все!..

Толкын слушала его с закрытыми глазами, бледная и звенящая от счастья.

Как договорились, Аймторы оставила калитку открытой. Толкын осторожно вошла в дом и неслышными шагами направилась в свою комнату. Дверь заскрипела, и Толкын едва не упала в обморок. Видимо, скрип разбудил мать.

— Кто там? — сонно спросила мать.

— Я… — задыхаясь, ответила Толкын.

— Где это ты шляешься до первых петухов? Что это еще такое?

— Да они не хотели меня отпускать, ночевать оставляли… Но я не согласилась, и они проводили меня до самых ворот…

— Смотри у меня, негодная девчонка! Чтобы это было в последний раз, понятно?

Толкын быстро разделась в темноте и легла. Но уснуть не могла: перед глазами стоял Наурыз. Она уже соскучилась по нем и думала лишь о том дне, когда они снова встретятся.

Сейчас она чувствовала себя самым счастливым человеком: ведь рядом с ней будет ее любимый Наурыз, желанный, единственный!..

Проснулась Толкын возбужденная и легкая. Она сбросила с себя стеганое одеяло и впервые с какой-то особенной заинтересованностью посмотрела на свои ноги. Потом беспокойно подумала: «Красивая я или нет?!» Подруги ей говорили, что она красавица. Правда, тут же замечали, что красавицы бывают всегда несчастными. Сейчас ей вспомнились эти разговоры, и она не на шутку испугалась.

Аймторы недавно неосторожно проговорилась:

— Ты ведь, кажется, уже сосватана?

Вот это, наверно, и будет ее несчастьем? «Что я смогу сделать, если меня продадут за косяк лошадей и насильно увезут в степь? Кто услышит тогда мою мольбу? — с отчаянием думала Толкын. — До каких пор люди будут продавать людей? И не кого-нибудь, а свою родную дочь! Это же дикость, варварство, скотство!.. — Она возмущалась и не находила себе места. — Другие народы давно уничтожили этот позор. А у нас все по-старому. Когда это кончится?»

И Толкын начинала с надеждой думать о брате, который не позволит, чтобы ее насильно выдали замуж за нелюбимого человека, пусть даже тот и заплатит большой калым, пусть он из знатного рода и богатой семьи. Нет, пока жив Наурыз, она не даст себя продать. Чуть успокоившись, Толкын снова подошла к зеркалу. «Интересно, как я выгляжу, какая у меня фигура? Лицо как будто ничего, красивое. Умом тоже аллах не обидел. Характер, пожалуй, сносный. А вот как с фигурой?»

Толкын беспокоилась напрасно. Талия у нее была тонка и гибка, как у балерины. Чистое, белое тело ее было девственно прекрасным. Хороши были и плавные линии полных бедер, и мягкие, почти незаметные коленки, и маленькие ножки, и низко падающие на плечи иссиня-черные густые волосы.

За дверью шаркнули чьи-то шаги и девушка опрометью бросилась в постель. «Совсем стыд потеряла, — корила она себя. — Что со мной творится? А если бы все это увидел Наурыз? Какой стыд!»

Наступили весенние каникулы: целых десять дней не надо ходить на уроки. В прошлую ночь у них гостил человек, приехавший из аула нагаши. Он рассказал, что нагаши откочевали на джайляу к луговым берегам Кайнар-Куля, сообщил, что представитель ревкома — молодой студент, вербует людей в какой-то отряд. «Это же мой Наурыз!» — вздрогнула Толкын. Тут же она решила каникулы провести на джайляу.

Когда отец остался один, она вошла к нему и сказала, что на каникулы хочет поехать к нагаши.

— Что это ты в полночь лезешь? Не могла подождать до завтра? — недовольно заговорил суеверный отец. Но, почувствовав, что дочери не терпится, что она хочет поскорее ехать в степь, переменил тон: — Если хочешь — поезжай. Сейчас в нашем городишке такие ароматы, что хоть нос затыкай. А там степной воздух, маки цветут. — Старик размечтался, ему не меньше хотелось в степное приволье. Толкын радостно обняла отца и прижалась к его плечу, как делала в детстве. Бахтияр погладил дочку по голове и растроганно сказал:

— Родненькая! Передай всем от меня привет. Пусть они нас не забывают.

— Хорошо, коке[32], обязательно передам!

…Ранним утром легкая карета, покачиваясь, выехала со двора Бахтияра. Широкогрудый, хорошо откормленный с белым пятном на лбу конь-пятилетка сразу пошел резвым танцующим шагом. На козлах сидел мальчик лет тринадцати-четырнадцати, ученик русско-киргизского училища; его родители живут на том же джайляу, где и нагаши Толкын. Ярко-красный верх зеленой кареты был сейчас гармошкой собран за спиной Толкын. Кузов покоился на пружинистых стальных рессорах. Поэтому сидеть было так же удобно, как на иноходце. Толкын, как и зимой, была одета во все дорожное, правда, без тулупа.

Когда солнце поднялось над горизонтом на высоту пики батыра[33], они въехали в карагачевую рощу на берегу Шалшык-Куля. В роще их встретил шумный весенний галдеж грачей. Они горланили радостно и возбужденно, как родственники, которые встретились после долгой разлуки, расходились парами и ласкали друг друга иссиня-черными крыльями, потом снова сходились, кивали головами, будто в чем-то соглашались. Некоторые пары, проверив прочность ветки, дружно таскали хворост, шерсть, траву — делали гнезда. Толкын с волнением смотрела на эту нехитрую, но полную смысла деловитую суету.

— Шырагым[34], пусти лошадь посильнее, чтобы до заката солнца доехать до аула, — сказала она мальчику.

— Чу, чу, чу, эй, пегий! — Мальчик взмахнул вожжами, и пегий мигом вынес их из рощи на степной простор. Дорога пошла на подъем.

Теперь перед ними раскинулась плоская степь без конца и края. Бессчетные зеленые холмики нежились в лучах весеннего солнца, образуя вдали причудливые степные миражи. Изредка проплывали могильные курганы, поросшие сухой прошлогодней осокой. Влажная земля курилась паром. Ложбины были полны талой воды, они сверкали на солнце, как ртуть.

Шаловливое дитя степи — весенний ветер, напоенный запахом степных цветов, был прохладен и ласков, как