Салат из одуванчиков - Касаткина Елена

— Вот что, Иван Петрович, — быстро заговорила Агата Тихоновна и полезла в ридикюль. — Я тебе телефон принесла… мобильный. Он простенький, ты всё-таки человек с высшим образованием, разберёшься. Вот, видишь, зелёный квадрат со значком? Это специальная связь — там можно писать сообщения. У тебя же пальцы двигаются? — Агата Тихоновна засунула телефон Иван Петровичу в карман брюк. — Смотри только, чтоб никто не видел, а то отберут. Не разрешается здесь почему-то телефоны. Я его оплатила и буду дальше оплачивать, и писать тебе буду, только ты мне, дорогой человек, отвечай иногда, как сможешь. Хорошо?

Иван Петрович кивнул.

Глава четвёртая

Конец недели, конец выходного дня. На улице плывёт жара. Но, открывая двери дома, ощущаешь спасение, ибо там прохлада, там родные стены и люди. Заходишь в квартиру, проходишь комнату, выходишь на балкон, поднимаешь глаза на то, что видишь каждый день, и появляется чувство, что ты очень мимолетен в этом мире, что вчера, позавчера был такой же день, и он прошел, пролетел, как пролетит и этот, и следующий. И вот от этого чувства почему-то начинаешь завидовать. Завидовать небу, которое было до тебя и будет после. Замку, что на горе, которому куча веков и который открывал двери для графьёв, а теперь вот и тебя порадовал преломлённым сквозь витражи солнечным светом. Завидуешь горе, деревьям, речке… аж дух захватывает. И это чувство перерождается в зависть к самому себе. Ведь именно тебе повезло прийти в этот прекрасный мир. Пусть гостем, пусть в космическом понятии ненадолго. И тебе дана возможность оставить след. Свой человеческий след.

— Ну что, понравилось? — Евгения Анатольевна протянула дочери запотевший стакан бесцветной жидкости, в котором плавали размякшие крошки лимонной цедры и бархатный листик перечной мяты.

— Что это?

— Домашний лимонад, — мать улыбнулась, — по-вашему, мохито.

Лена схватила стакан и с жадностью прильнула к нему пересохшими губами. Проглотила напиток мгновенно, взахлёб, и зажмурилась в блаженстве.

— Это просто прелесть что такое!

— Ты про лимонад или про замок?

— Про всё! Вот только жара портит впечатление. В автобусе, конечно, кондиционер, но хотелось больше по окрестностям походить.

— Да, места там красивые. А замок! Измайлов не поскупился на лучших зодчих.

— В замок не пускают.

— Может, и хорошо, там ведь одно время был туберкулёзный санаторий.

— Вот. — Лена стянула через голову футболку. — Надо принять душ и переодеться. А то мало ли чего, — хихикнула.

Кожа кипела. Колючие струйки вонзались в разгорячённое тело остроконечными кристаллами. Приятно. Оказывается, боль может быть приятной, когда она разбита на сотни точек-иголочек. Лена покрутила диск массажёра. Струи стали шире. Они ложились на кожу мягче. Уже не бодрили, а, наоборот, расслабляли.

Сквозь шум воды услышала звук телефона. Эта мелодия рингтона принадлежала только одному абоненту. Лена закрутила кран, стянула с крючка полотенце, обвернулась и выскочила в коридор.

«Я в городе. Жду», — это всё, что она услышала. Тряхнула рыжей головой, разбрасывая капли воды по комнате, натянула на влажное тело платье и понеслась сломя голову. На ходу выскочила из автобуса и бежала два квартала, обращая на себя всеобщее внимание, в магазин белья, чтобы выбрать там кружева его любимого цвета. Купила. Зашла в туалет и облачилась в них.

Зачем? Всё сорвалось и разбросалось потом по пути к подоконнику и так и осталось лежать на полу даже после того, как они переместились на стол, а затем на кровать.

Ночь. Суета спит. Просыпаются подсознательные мысли, пороки и мечты, взлелеянные детской непосредственностью взрослого организма и гомоном птиц с Чистых Прудов.

Отбросив простыни, они бесстыдно раскинулись на огромной кровати, подставив разгорячённые сексом тела остужающей прохладе кондиционера. Молчали. Улыбались.

Так бывает после длительной разлуки. Чувство такое, будто стоишь на вершине горы и руки в разные стороны, а ты улыбаешься чему-то своему…

— Я так скучала, что почти зачахла…

— Ага. Я видел твои увядающие сообщения. Не больно-то ты и скучала, развлекалась с умными джентльменами. У меня уже целый список, кого я должен закопать. Они воспользовались моей отлучкой. И первым в списке — Себастьян.

— Я больше не хожу на танцы. Я их бросила. Ради тебя.

— Да ты просто лиса! Врёшь, знаю, лениво стало. Но пусть будет, что ради меня. Опиши мне, что ты чувствовала, пока я был далеко?

Ни фига себе. Она прикрыла глаза.

Где-то на периферии сознания включились звуки беримбау, и она начинает описывать. Слова падают, стучат, как капли кондиционера о горячий асфальт. Первые капли редки: шлёп-шлёп, потом чаще, чаще, чаще…

Ей кажется, что всё уже было.

Он почему-то молчит. Как будто и не слышит. Но вдруг резко разворачивается.

— Может, возьмёшь на завтра отгул?

— Отгул? Я никогда не брала отгул.

— Много работы?

— Ну так, обычной, рутинной. В такую жару даже преступникам лень совершать свои преступления. — Луна в окне прищурила кратерный глаз. — Но, пожалуй, ты прав. Возьму отгул и посвящу его тебе.

— Ух ты! Отгул имени меня? Ты щедра сегодня. Теперь верю, что скучала. — Прижимает к себе. — И желала.

— Желания — это волшебный фонарь. Часто говорят, что надо делать то, что хочется. И я уже не знаю, обязательно ли делать то, что идет вразрез твоих желаний?

— Ну, есть обязанности, есть присяга. В детстве отец требовал, чтоб я составлял распорядок дня, в надежде, что именно это сделает меня человеком.

— Зря старался, не помогло, — Лена щелкнула Вадима по носу.

— Ах, так?! — Он выдернул из-под головы подушку и, размахнувшись, стукнул.

— Всё-таки ты ребёнок. Зачем я только с тобой, малолеткой, связалась.

— Не путай путанное. Я и без этого тебя люблю.

— А чем мы будем завтра заниматься?

— Любовью, — чмокнул в лоб, как маленькую. — Давай спать.

Глава пятая

Отгул. Господи, как же хорошо! Захотелось открыть футлярчик с китайскими кистями и баночку туши, что он привёз ей в подарок. И пока любимый спит, мурлыкать под нос хокку от Басе, едва прикасаясь волосками кисти к его телу. И размышлять о том, что жизнь человека струится извне вовнутрь, хотя, возможно, что и изнутри вовне.

— Мм… — Вадим поморщился и почесал грудь. Приоткрыл один глаз. — Что ты делаешь?

— Рисую.

— Ты мешаешь мне спать. Сколько времени?

— Уже очень, очень поздно, шесть утра.

— Ммм, — он потёр глаза, — ты что, вообще не спала?

— Спала. Часика два.

— Почему не спишь, у тебя же отгул?

— Не знаю, — она пожала плечами, простыня соскользнула, обнажив грудь. — Самодисциплина, наверное.

— Во, так лучше. — Вадим открыл второй глаз.

— А почему кисти и тушь? Я же не художник.

— Тебе не нравится?

— Наоборот. Всегда мечтала рисовать. Но ты ведь не знал о таком моём желании.

— Мне Ирина посоветовала?

— Ирина? Что ещё за Ирина? — Она провела кисточкой вдоль его бровей, мысленно рисуя недовольство.

— Она художник, я помог ей. Случайно получилось, её ребёнок в пруд упал, ну я его вытащил, и она меня отблагодарила.

— Как? Кисточками и тушью. — Она ещё шутила, но червячок ревности уже прогрызал в душе туннель подозрений.

— Нет. Картиной. Я тебе потом покажу.

— Ничего не понимаю, ты зачем в Воронеж ездил, за картинами?

— Да нет же, я по делу ездил.

— Спасать детей.

— Ленка, ну что ты меня допрашиваешь?

— Привычка. Я же следователь. Пытаюсь выстроить логическую цепочку твоего преступления.

— Какого преступления? Алло, расслабься, ты не на работе, у тебя отгул. — Он дёрнул простыню. — Кажется, я готов совершить преступление. Ну-ка, снимай этот кокон, я тебя сейчас изнасилую. — Он сделал страшное лицо, зарычал, толкнул её на подушки и накинулся, изображая безудержную ярость.