Путеводитель по Шекспиру. Английские пьесы - Айзек Азимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Таким образом, прекрасная утренняя звезда, настоящий Люцифер, действительно упала с неба.
Но для Форда все эти дьявольские имена — ничто по сравнению с кличкой «рогоносец» или, еще того хуже, «рогач».
Использованное Шекспиром слово «wittol» является искаженным witwall (дятел); оно почему-то ассоциировалось со словом «кукушка» (cuckoo), от которого произошло слово «cuckold» (рогоносец). Первый слог, «wit», — это старое английское слово «знать»; видимо, этим и объясняется поверье, что рогач — это рогоносец, знающий о своем несчастье.
Действительно, Форд теперь не только рогоносец, но и рогач; он узнал о своем положении благодаря острому приступу ревности, предпочтя твердое знание неуверенности.
«Мой Эскулап…»Но что стало с вызовом на дуэль, который доктор Каюс послал сэру Хью? Видимо, подготовить поединок попросили хозяина «Подвязки», а тот ради потехи назвал дуэлянтам разные места встречи. Каждый тщетно ждет противника и приходит к выводу, что тот не явился из трусости.
Каюс ждет, изнывая от нетерпения и гнева и бормоча угрозы в адрес отсутствующего Эванса. Тут появляется хозяин «Подвязки» и выражает притворную уверенность, что дуэль уже закончилась. Он говорит:
Ну что, он уже убит, мой эфиоп? Отвечай, мой храбрый Гален, мой Эскулап, мое бузинное сердце!
Акт II, сцена 3, строки 25–27[140]Хозяин «Подвязки» — болтун, который повторяет одно и то же под разным соусом; таково его понимание юмора. Он называет Каюса эфиопом, потому что тот смуглый (англичане эпохи королевы Елизаветы такими представляли французов). А Франциск (или Франсиско) — юмористически искаженное англичанами французское слово «fran3ais».
Клички Эскулап и Гален — намек на профессию Каюса. Гален — самый знаменитый врач эпохи Древнего Рима. Эскулап (или, по-гречески, Асклепий) был мифическим сыном Аполлона и великим врачевателем. Он даже мог воскрешать мертвых. Но когда Эскулапа уговорили сделать это, Юпитер разгневался на него за вмешательство в естественный порядок вещей и убил ударом молнии.
«…В латыни и медицине»Тем временем Эванс тщетно ждет противника на другом конце Виндзора. Хозяин «Подвязки» посылает Пейджа, Шеллоу и Слендера (которые присутствовали при том, как он дразнил Каюса) через весь Виндзор посмотреть, что делает Эванс.
Эванс менее вспыльчив, чем Каюс, но он тоже сильно разгневан и говорит о своем сопернике:
…миска овсяной каши столько же понимает в латыни и медицине, сколько ваш знаменитый доктор!
Акт III, сцена 1, строки 62–63[141]Гиппократ — греческий врач, который достиг вершины славы в 400 г. до н. э., он был первым настоящим учителем медицины, которого мы знаем по имени; впоследствии его прозвали «отцом медицины». Он основал школу, которая существовала несколько веков; труды всех учеников этой школы неукоснительно приписывались самому Гиппократу. Знаменитая клятва Гиппократа, которую по традиции дают выпускники многих медицинских вузов, также изобретение этой школы.
Гиппократ и Гален были двумя величайшими врачами Древнего мира; их труды считались последним словом медицины вплоть до начала XIX в. Обвинить Каюса в том, что он не знает трудов Гиппократа, значило нанести ему смертельное для врача оскорбление.
«… Макиавелль?»Приходит хозяин «Подвязки», таща за собой Каюса, и радостно рассказывает своим жертвам, как он подшутил над ними. Он, мол, слишком ценит обоих, чтобы позволить им причинить вред друг другу. Хозяин гостиницы очень гордится собой и приговаривает:
Ну, кто из вас посмеет сказать, что я не политик, не хитрец, не Макиавелль?
Акт III, сцена 1, строки 95–96Николо Макиавелли — гражданин Флоренции, который честно служил своему городу, но был отставлен от должности после политического переворота 1512 г. Вынужденный подать в отставку и опечаленный тем, что более сильные народы, вторгшиеся в то время в Италию из-за Альп, уничтожают его страну, он изложил свои политические теории в трактате «Государь».
В этой книге он назвал принципы, которыми должны руководствоваться правители. Сам Макиавелли был честным и добрым человеком, но понимал, что в жестоком мире того (и, возможно, любого) времени правители должны быть реалистами, а в ряде случаев прибегать к жестокости и насилию.
Иностранцам принципы Макиавелли казались типично итальянскими фокусами и интригами, поэтому имя Макиавелли стало синонимом заговоров, интриг и закулисной борьбы. кое-кто считает так и сейчас.
Когда все уходят и Эванс с Каюсом остаются наедине, выясняется, что они совсем не так довольны хозяином «Подвязки», как он сам. Они заключают мир и клянутся отомстить обидчику.
«…С беспутным принцем»Вновь возникает вопрос об Анне Пейдж. Пока все занимались другими делами, Слендер неустанно вздыхал: «Ох, прекрасная Анна Пейдж!» и «Ах, прелестная Анна Пейдж!». Теперь он идет на обед к Пейджам, где должен обручиться с девушкой своей мечты. Сам Пейдж склоняется в пользу Слендера, но миссис Пейдж предпочитает соперника Слендера, доктора Каюса.
Хозяин «Подвязки» спрашивает, что Пейдж думает о молодом Фентоне, но Пейдж резко обрывает его:
Но только не с моего согласия! У этого джентльмена нет никакого состояния. Он водил дружбу с беспутным принцем Гарри и Пойнсом. Да и слишком он высокого круга…
Акт III, сцена 2, строки 67–69Итак, Фентон не только беден (у него «нет никакого состояния»), но он входит в ту компанию, которая привнесла столько забавного в обе части «Генриха IV». Для такого респектабельного представителя среднего класса, как Пейдж, подобное аристократическое беспутство хуже бедности.
Это единственное упоминание в пьесе о принце Хэле; только оно позволяет отнести время действия к 1400–м гг., потому что все остальное (в том числе упоминание королевы Елизаветы) указывает на начало 1600–х гг.
«Плутишка…»Миссис Куикли, связанная с Фальстафом, убедила толстого рыцаря одолжить Робина миссис Пейдж, сделав вид, что та давно мечтала о таком паже. Конечно, насмешницы используют его как помощника в исполнении собственных планов. Они хотят заставить Фальстафа прийти в дом Форда на свидание с миссис Форд. Затем они притворятся, что Форд вернулся, заставят Фальстафа спрятаться в большой корзине с грязным и вонючим бельем, вынесут его из дома и бросят в сточную канаву неподалеку от Темзы.
Конечно, если Фальстаф догадается о розыгрыше, все пойдет прахом. Поэтому миссис Пейдж спрашивает Робина:
А скажи нам, маленький плутишка, ты остался нам верен?
Акт III, сцена 3, строки 25–26[142]Конечно, Робин одет очень пышно; контраст кричащего наряда с мальчишеским телом производит комическое впечатление. В этом наряде он действительно похож на аляповатое чучело, которое использовалось на Масленицу, перед наступлением Великого поста. Такое чучело подвешивали на веревке и колотили палками до тех пор, пока оболочка не разрывалась и из чучела не сыпался дождь подарков, которые расхватывали присутствующие. Такое чучело по-английски называли Jack-a-lent (то есть «постный Джек»).
«…Алмаз небесный!»Робин истово клянется, что не выдал заговорщиц; видимо, это правда, потому что пришедший в дом Форда Фальстаф принимается всерьез ухаживать за хозяйкой. Он приводит галантную цитату из книжки сонетов:
«Тебя ли я нашел, алмаз небесный!»
Акт III, сцена 3, строка 41Эта цитата из сонета в сборнике стихов «Астрофель и Стелла» сэра Филипа Сидни, который вышел в 1584 г. или чуть раньше. По качеству сонеты Сидни не уступали сонетам других поэтов (конечно, за исключением сонетов самого Шекспира).
«…Как в аптеке лекарствами»Миссис Форд притворяется смущенной этим романтическим приветствием, после чего Фальстаф берет быка за рога, заявляя:
Я уже сказал, что не умею льстить, рассыпаться в любезностях, доказывать тебе, что ты-то, да се, да это, как это делают тощие, шепелявые щеголи, которые похожи на женщин в мужском наряде и от которых пахнет духами, как в аптеке лекарствами.
Акт III, сцена 3, строки 68–71[143]Иными словами, Фальстаф не относит себя к записным денди. Словом «simples» (простые) в эпоху Шекспира называли лекарственные травы. Считалось, что каждая трава лечит только одну болезнь; таким образом, это было «простое» лекарство. Многие лекарственные растения обладали ароматом, а потому торгующие ими рынки пропитывались приятными запахами (резко контрастировавшими с вонью, царившей в грязном Лондоне 1600–х гг., в котором не было ни водопровода, ни канализации).
