Учитель истории - Канта Ибрагимов

— Я в навигации не знаток, заблудимся, заплывем черт знает куда… Значит, курс придется менять. Плывем все время в видимости берега передней Азии, до Кавказа и Крыма, там тоже друзья. Оттуда по Дунаю до середины Европы, а там — до сокровенных Альп рукой подать!

— Может, в каком-либо порту наймем людей, а я у Босфора сойду? — о своем, страшно довлеющем заговорил Астарх.

— Никаких портов, как приговор, суров тон доктора, избегаем любых контактов; ты сойдешь только со мной. А Босфор — самое опасное место, пройдем мимо Константинополя — дальше будет проще… Слушайся меня, ты мне очень нужен… впрочем, как и я тебе.

Отныне Зембрия Мних капитан и бортовой лекарь, а остальные функции — от повара до санитара — исполняет Астарх, правда, и ему доктор частенько помогает, черновой работой он не гнушается, и так они оба выматываются, что порой завидуют участи гребцов, на которых нагрузка легла тоже колоссальная; отдых — днем, когда солнце в зените, а всю ночь весла скрипят, гребут посменно. Днем как можно дальше отходят от берега, ночью, боясь заплутать, приближаются. На удачу погода спокойная, ветра и волн почти нет, идут бойко. В одну ночь никто не спал, все гребли изо всех сил, удачно прошли из Эгейского в Мраморное море через пролив Дарданеллы. Здесь путь севернее, и попрохладней, и ветер резвист, и море слегка дыбится, и облака на небе появились.

Впереди основное препятствие — Константинополь, пролив Босфор, где круглые сутки дежурят военные и таможенные корабли Византийской империи, все проходящие суда проверяют, дань собирают.

— Эх, нам бы туман, иль хотя бы хороший дождь, — все мечтал Мних.

Туман в это время года большая редкость, а вот дождь, точнее гроза, взволновавшая море, как по заказу, прямо к ночи случилась; и не только огней Константинополя, но даже что перед носом творится, не понять. Босфор в три раза короче Дарданелл, и они обязаны его миновать за ночь, правда, каков курс — неизвестно, только Мних еще выше срывая свой тонкий голос, надрывается: «Вперед, вперед!», и лишь от скользящего удара и вопля людей поняли — протаранили другой корабль, и не обращая на это внимания, продолжали тот же курс, и когда волны стали помощнее и корабль сильно закачался, Мних ликующе закричал: «Босфор позади, мы в открытом Черном море!». Однако ликование было преждевременным — вода на борту уже выше щиколотки, и не от дождя, соленая, и она все выше и выше, стремительно прибывает, видимо от удара брешь. Так оно и оказалось, прямо на носу пролом, и Мних с Астархом ничего предпринять не смогли. И тогда доктор, видя, как корабль дает крен, осадку на нос, не потерял самообладания; в чуть забрезжившей дымке зари отдал команду — направо, надеясь подойти к азиатскому берегу, подальше от Константинополя. И вскоре весь экипаж ахнул, а потом в оцепенении застыл: только чудом их пронесло мимо огромной, нависающей, мрачной, как голодный великан, скалы, а следом, мимо еще одной, еще громадней, такой же черной. И никто уже не греб, корабль, потеряв управление, был полностью во власти стихии, и лишь Мних до сих пор не сдавался — все кричал; больше чуда не произошло. Астарх, до ужаса боявшийся воды, с трудом держался на ногах, но еще чувствовал опору, как вдруг бешеный удар, и кувыркаясь, он напоследок услышал предсмертный душераздирающий крик привязанных к кораблю гребцов-рабов, следом он еще обо что-то твердое ударился, и, наверное, впервые в жизни так беспредельно испугался, что, задыхаясь, из последних сил хаотично замахал конечностями, уже порядком наглотавшись противной жидкости. И все-таки он умудрился выплыть, неумело бултыхаясь, попытался приблизиться к чернеющей глыбе, а волна его подхватила, с силой шлепнула о твердь, и нет чтобы выбросить на берег, а по остроконечному каменистому дну потащила обратно, в леденящую глубь. Лишь благодаря природной силе ему удалось всплыть, и вновь крича, бултыхался, уносимый свирепой волной к той же скале, и, чувствуя мучительный конец, уже был в крайнем отчаянии, когда мясистая рука обхватила его шею сзади, и он лишь по свистящему дыханию и жесткой щетине в затылке понял — это Мних, и его тонкий, теперь как никогда ранее родной голос:

— Успокойся, не хватай меня, греби на спине.

Мних умело увел их от надветренной стороны скалы, и там, уже в более спокойной заводи, помогла сила Астарха; на руках подтягиваясь, он с трудом забрался по отвесной скользкой скале, а следом помог и доктору, и когда уже совсем рассвело, с трудом дыша, они ничком повалились на влажные, неудобные камни и, ощущая твердь земли под собой, больше ни о чем не думая, забылись в глубоком сне.

От палящих лучей солнца проснулся Астарх. Море еще шумит, барашками дыбится; косой линией чернеет ряд голых каменистых скал, будто стражников моря; вдалеке расплывчатый берег земли; прямо у отвесной отшлифованной волной стены, видно, той, о которую бился накануне Астарх, торчит из воды край кормы корабля, тут же еще колышутся у скалы щепки и какая-то легкая утварь. Астарх горестно думал об утонувших рабах, а за спиной голос Мниха:

— Как бы нам Сундук достать?

Астарх в воду и не сунулся, а Мних, хотя пловец вроде бы неплохой, а ныряльщик никудышный, быстро задыхается, и все же ныряет, а потом, вызывая рвоту у Астарха, рассказывал, как висят в толще воды в ряд трупы, вокруг них уже много рыб, и главное, Сундук там же, только одна беда — одному не достать, веревки нет, да и завязать ее у доктора дыхания не хватит.

— Вот Ана смогла бы, как рыба в воде, — неожиданно выдал Мних.

И без того гнетущее состояние Астарха стало совсем подавленным, сникшим; зато доктор не унывает:

— Надо потрапезничать, сейчас сообразим.

Вначале Мних попытался залезть на высокую скалу, там, в расщелинах птичьи гнезда. Это у него не получилось, и он, не унывая, вновь прыгнул в море, ныряя, выбрасывал на берег какие-то водоросли, склизких моллюсков, ракушки.

— Я эту гадость не ем, — отстранился Астарх.

— Хе-хе, — язвителен голос доктора. — Проголодаешься, будешь нырять, вырывая у рыб, станешь трупы обгладывать… Ну-ну, не дуйся, не злись. А есть надо; тем более, все это очень полезно и вкусно.

Все же голод — не шутка. Стал Астарх, глядя, как действует Мних, не без отвращения поедать морские гадости. А доктор будто восточные яства смакует, с удовольствием облизывается, и почему-то в приподнятом настроении говорит вроде совсем о постороннем:

— Ты знаешь, Астарх, я много лет прожил далеко на востоке, в Китае, на Тибете, в Индии. Там людей — тьма, и они редко-редко болеют, а эпидемий, как у нас, у них почти не бывает. Знаешь почему? Потому что мы из-за религий и других предрассудков многое не едим, брезгуем. А на востоке едят все: от мух, пауков и крыс до змей, лягушек и гусениц. Вот с этой пищей они получают массу элементов, чем повышают свой иммунитет, жизнестойкость, и посему бешено плодятся, так что не хватает им собственных земель; и тогда почти каждое столетие, повоевав меж собой, не истребив, они с востока идут на запад, захватывая и заселяя новые территории… Кстати, по фонетике нашего, вашего, да и других европейских языков видно, что наши предки когда-то тоже пришли оттуда, с востока. Просто за тысячелетия мы значительно изменились, и не во всем в лучшую сторону.

— Мне бы воды, а не Ваших умозаключений, — зло процедил Астарх; Мних, его идеи и даже его голос — ему осточертели.

— О-о-о, это плохой знак, психологическая несовместимость, — в том же репертуаре доктор. — Кстати, для психологической закалки меня в Тибете по сто дней заставляли жить со всякими полунемыми йогами, и я…

— Я не собираюсь с Вами здесь торчать сто дней! — заорал Астарх.

— Понял, понял, — с опаской отскочил Мних. — Пойду искать воду. Родник здесь вряд ли есть, а вот после дождя в расщелинах пресная вода должна быть.

И в этом доктор не ошибся: в двух-трех ложбинках нашлась вполне пригодная вода. Но это не надолго — от ветра и солнца все быстро испарилось. А ночь холодна, прилечь по-человечески — негде; днем распекает, от соленых морских гадостей у Астарха еще сильнее жажда, и к тому же изжога. Еще сутки они и пару слов друг другу не сказали, сторонятся, было бы место — разбежались бы; а море пустынно, ни корабля, ни лодки, и оба весь световой день вглядываются в сторону берега, хоть там ничего, кроме туманной кромки, не видно, и то лишь по утрам, когда воздух чист, а днем от марева — кругом сплошная пелена.

— Вот Ана бы доплыла, — тихо прошептал Мних.

Этой искры оказалось достаточно.

— О-о-о! — завопил Астарх. — Никогда, больше никогда своим паршивым ртом не произноси это имя, — с этими словами он бросился на доктора и, еще что-то крича, стал душить, ударяя о камни.

Не хватило бы у доктора сил спастись, да видать чуточку самообладания у Астарха осталось; изрядно помяв, помучив, ослабил он хватку. А Мних еще долго-долго сидел на камнях и, что-то жалобно скуля, плакал. Потом, ближе к сумеркам, он вяло направился к морю.