Учитель истории - Канта Ибрагимов

— Ты куда? Куда? — испуганно заорал Астарх, бросился вслед, но не успел, сам прыгнуть в море не посмел, и не воды боялся, а «висящих» трупов.

— Я смерти не боюсь, — уже качаясь на волнах, кричал Мних, — смерть — не худшее продолжение жизни… и я к ней давно готов, только не от твоих рук. Ты, как и Ана и Остак, — единственно родные и дорогие люди на этой земле — тут голос его сорвался, и чуть погодя. — Если доплыву — все сделаю, чтоб тебя спасти. Не доплыву — даже лучше. — С этими словами Мних сделал несколько взмахов, вскоре остановился, развернулся. — Астарх, помни, Ана святая — береги ее, таких я больше не встречал. А Сундук — значит, здесь и суждено ему вечно лежать. Прощай!

— Стой! Вернись, вернись, я прошу тебя! — орал Астарх.

Еще раз, уже издалека, Зембрия махнул рукой и вскоре совсем исчез — сгустились сумерки, и море стало совсем темным и зловещим, а иначе Астарх, может, и бросился бы туда, но не посмел. Долго всматривался в бурлящую чернь, потом, прозябнув, сел на корточки; от рабства, от боли, от жары, жажды и голода — никогда не плакал, а сейчас, от одиночества, жалобно заскулил. А море к ночи рассвирепело, жадно завыло, забились огромные волны о скалу, а Астарх, в страхе, совсем сжался в клубочек, и казалось ему, что это не морская вода, а слезы рабов-гребцов и самого уже утопшего Мниха, щедро падают на его грешную, несчастную голову, и он сейчас даже завидует им, ему это все еще предстоит, ведь не умирать же здесь от жажды и голода?

А ночь есть ночь — то ли во сне, то ли вновь мираж, то ли галлюцинация, а видит Астарх, будто воочию прямо по морю одиноко идет очень печальная Ана, волосы у нее растрепаны, и не золотые — серебряные, поседели; прямо напротив него она на миг остановилась, без упрека, да очень тоскливо глянула и тронулась дальше, а с небес, словно эхо, тонкий голосок Мниха: «Ана — святая, святая, святая; береги ее!».

Прямо среди ночи вскочил Астарх. Наверное, секунду от видения, темноты и прохлады сырости дрогнул в ознобе, а потом со злым вызовом закричал:

— Да мужчина я или нет, воин или трус? Что я, смерти не видал, среди трупов раненым не полз? Кто, если не я, позаботится об Ане и Остаке? — и в конце этого яростного монолога, как позыв, вспомнил слова Мниха: «Терпи, познавай мир, борись!».

С рассветом он лизал обильную росу с камней, а потом, ничего не страшась, весь день нырял возле затонувшего корабля, пытаясь оторвать доски для плота. Первые день-два ничего не получалось, да он не отчаивался, приноровился, на третий уже подолгу мог работать, затаив дыхание, а это дало свои плоды. Всякими тряпками и своей рубахой он, уже не помня, на какой день, связал на скале маленький плотик из высушенных, просмоленных досок корабля, и впервые на этом же плоту всю ночь крепко спал, а с зарей, благо, что и море было спокойное, скинул плотик в море, сам лег на него и стремительно заработал руками.

В первое время было страшно, земли совсем не видно, и он даже подумал было вернуться, а скала тоже исчезла из виду, и он еще отчаяннее стал грести, вскоре устал, от жары, голода, и главное, жажды, мутилось сознание, и уже не имея сил грести, все еще не видя земли, он сник, свесив руки в воду. Видно, в таком чуть ли не бессознательном состоянии он пролежал немало, по крайней мере, солнце поплыло к закату, когда вдруг его руки чего-то коснулись — песок: течение само вынесло его к берегу. На берегу широкая песчаная гладь, упирающаяся в отвесную, будто стеклянную глиняную стену, до которой, видать, в бурю доходят волны; так отшлифовали, что не залезть.

Долго брел Астарх вдоль стены, пока не заметил след в ту же сторону. «Может, Мних? Неужели доплыл?». Этот след его привел к выбитым в стене подобию ступенек. Лишь с мечтою о воде вскарабкался Астарх и, о чудо! во всю ширь глаз бесконечная бахча, кругом на песке арбузы чернеют.

Не один арбуз с переспелым хрустом лопнул; только сладкую сердцевину поедал Астарх, пытаясь насытиться; внезапно услышав старческий голос, замер:

— Слушайте, откуда вы приплываете? Всю бахчу раскурочили.

Искоса, не без удивления глянул Астарх на говорящего; в прыжке достиг старика, тряхнул за костлявые плечи:

— А ну, рассказывай, кто до меня был, куда делся?

— Не бей, не бей, все расскажу, все… Вот, как и ты, только утром, увидел я здесь мужчину, пожилого, очень жалкого, хилого. Просил он у меня лодку, небось, за тобой плыть. Тебя Астарх зовут? А его Зембрия… Так вот — лодки у меня нет, и в округе нет, да ты знаешь, недалече город Никомидия, там все найдется. Так Зембрия мне говорит, отвези меня в Никомидию, там у него друг, не то родня — Иоанн, самый богатый человек на всем побережье. За это обещал мне от Иоанна золотой вручить. А я человек бедный, на чем я его повезу, разве только проводить могу. А в тот день Зембрия уйти не смог. Как довел я его до моей хибары, там в низине стоит, так упал он в тень и до утра все стонал, что-то говорил, словом, мучился во сне… А человек он добрый, доктор хороший. Утром увидел мою внучку; одна нога у нее была кривая, в детстве не уберегли. Мне говорит: «Подержи крепче девочку», и как дернул ногу. Хе, не поверишь — с тех пор словно козлик бегает… А жена, от хворей уж много лет к постели прикована…

— Хватить болтать, — перебил старика Астарх. — Куда пошел он?

— Вот я и рассказываю… В то же утро, немного поев, он попросил проводить его до города. На себя мой старый капюшон напялил, словно монах, чтоб не узнали. Видать, догадывался. А Иоанн его встретил настороженно, не как дорогого друга или родного. Правда, мне не один, а два золотых дал — такого я в жизни не видывал.

— И меня проводи туда, еще золотой получишь.

— Да ты что? — вскричал старик. — Ты не знаешь, что далее было. Оказывается, сам новый царь Никифор Зембрию очень искал, большой выкуп посулил. Вот и связал Иоанн бедного Зембрию, властям в тот же день сдал… И это не все — через ночь Иоанну прямо в постели горло перерезали; и ни охрана, ни прислуга, ни даже рядом лежавшая жена ничего не услышали. Так и это не все — говорят, еще через день так же единственного сына Иоанна зарезали, а после все его дома подожгли. Слышал о греческом огне? Им забросали. Вот дела… Так Зембрия, по манерам видно, человек из состоятельных. А ты, я погляжу, может, и не беглый раб, а след от тавро на плече, и дела твои, может, тоже худы. А я человек маленький, жалкий, только на старости богатство благодаря Зембрии заимел и властей боюсь, всюду рыскают… Так что до утра гости, а там — извиняй, более помочь не могу, внуков вскормить надо.

«И мне Остака вырастить надо», — подумал Астарх, лишь до ночи у старика отдохнул, а с темнотой тронулся в путь, невтерпеж, на душе тревога.

Как хотелось, до восточного берега Босфора он за ночь не дошел, весь день где-то в зарослях хоронился, всухомятку поедая хлеб старика. С наступлением следующей ночи, под крики хозяев, увел чью-то лодку и, хоть очень хотелось, поплыл не на огни Константинополя, а чуть правее, туда, где верфь Аны, где, строя корабли, должен жить Радамист с семьей.

В отличие от Мниха, Астарху повезло. Радамист и Артемида встретили его со слезами, правда, спровадили сразу же в глубокий подвал построенного для них Аной огромного дома.

— Уже три раза у нас обыск был, всюду сыск, — на ходу объяснял Радамист. — Хорошо, что ты сразу к нам пришел, а не в город подался.

— Хорошо, что живой, — причитала Артемида. — Что творится, что творится?! Просто ужас какой-то.

Новостей, очень плохих, было много. И пока Астарх жадно ел, запивая все вином, ему, перебивая друг друга, супруги все хаотично рассказали. И лишь позже, оставшись один, будто бы отдыхая, Астарх все проанализировал, построил все в последовательный ряд.

Как уже известно, еще до прихода Никифора во дворец, евнух Самуил и некоторые другие важные особы Византии — друзья Зембрии Мниха, используя тайный подземный ход, скрылись, и их до сих пор найти не могут. Сам же Никифор, взойдя на трон, первым делом приказал найти Мниха, Самуила и их беглых сподвижников, в том числе и Астарха, доставить к нему только живыми за огромное вознаграждение, а все их имущество разграбили, подожгли.

В те же дни Бозурко арестовали как иноземного соглядатая, предателя, грабителя казны; а есть молва — как фаворита царицы Феофаны. И по традиции византийского двора, его давно должны были казнить, в лучшем случае отправить в пожизненную ссылку. Однако Бозурко хоть и под арестом, а в тюрьме Большого дворца, и даже есть небезосновательный слух, будто Феофана тайно навещала его пару раз, из-за чего меж ней и Никифором был прилюдный скандал. Правда, ревности здесь мало — их брак чисто политический расчет, чувств и любви здесь нет, а с кем общаться — супруги традиционно вольны.

Еще хуже дела вокруг Аны. В ее доме несколько раз устраивали обыск, установили постоянное наружное наблюдение, подсылали людей с шантажом и угрозами, так что Ана с Азой и сыном пыталась бежать на Кавказ: но не дали — установили домашний арест. А когда до Константинополя дошла весть — Мних, Астарх и сотоварищи не только освободились в пути, а бежали с бесценными сокровищами, Никифор вконец рассвирепел и приказал арестовать и доставить к нему Ану.