Учитель истории - Канта Ибрагимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Хватит сказки рассказывать, летняя ночь короткая, — заныл один сотоварищ.
— Какие «сказки»? — возмутился Мних. — Землю познавать и беречь надо, а не высасывать все, как из соска матери… Вот смотрите, какое чудо! От этих облаков чуточку отражается свет, и только он может слегка осветить вон тот склон, вечно защищенный от солнца и луны… и видите что-то белеет, словно фосфорит… хе-хе, это и есть наш Сундук.
Астарх все поражался, как Сундук не нашли — лишь маленько он булыжниками забросан, и прямо на отвесной скале, по над широкой горной тропой — небось, как в спешке схоронили, так и лежал веками, и только чем-то смазали металл, чтобы блестел в такую ночь, а вообще, думал он, уже неся Сундук, тара вроде из золота, а не очень тяжела, так что четверо человек без особого труда могут его нести, по крайней мере, с горы.
О чем думал на обратной дороге Мних, неизвестно, может быть — как долог путь до моря? По крайней мере, он гораздо старше всех, больше всех кряхтел, тяжело дышал, частенько просил устроить привал, словом, вел себя вполне обыденно, чего не скажешь про двух других. Эти, в фесках, теперь торопились, всю дорогу читали одну и ту же молитву, так, что и Астарх ее невольно заучил; и все время легонько, благоговейно поглаживали ношу, не выпуская ее даже на привале. Именно они во время последнего привала закричали:
— Земля трясется, трясется земля!
— Сами вы трясетесь и дрожите! — по привычке обругал их доктор.
Больше эксцессов не было. Сундук погрузили в лодку, тщательно закутали плотной тканью. С рассветом были уже на корабле, в открытом море. Здесь предусмотрены все меры безопасности. Капитан вроде из своих, свободен, свободны в передвижениях еще четыре человека: два повара и два санитара, тоже не абы как, а взяты на борт по рекомендациям. А остальные — шестьдесят гребцов-рабов наглухо прикованы к палубе, у своих весел. Так они и гребут, и спят, и едят, и нужду справляют, скидывают все в море. Всем обещаны огромные гонорары, даже задаток выдан, а рабам гарантирована еще и свобода.
Тем не менее, Мних и его сотоварищи постоянно у Сундука: один не должен спать, на посту.
Как обычно, с утра распекло; влажность, жара. А так погода прекрасная, море спокойное, все вроде сделано, и Мних отдал приказ капитану: «Полный вперед, на Тирренское море, в обход всех островов… живой огонь наготове, я сплю, вы на посту».
Так получилось, что Астарху более Сундук не доверяют, и он свободнее всех, довольный лег спать в тень борта, да долго спать не пришлось. Капитан был начеку, именно он закричал, увидев, как со стороны уже исчезнувшего берега ползла по морской глади во всю ширь глаза какая-то возвышающаяся тень, и по все увеличивающемуся, возрастающему шуму понятно — волна.
— От землетрясения, — первым сообразил всезнающий Мних.
— Правее, правее гребите, выпрямляйте корму, — в нескрываемой панике пытался спасти корабль капитан.
— Астарх, сюда, ложись на Сундук, все держите его! — о своем заботился Мних.
С неистовым ревом волна вначале вздела корму, потом весь корабль, и резко бросила вниз, швырнула, как щепку, в сторону, на бок. Все завопили, хватаясь за что попало, и вдруг тишина, и корабль ровно стоит, будто ничего не случилось, разве что кое-что смыло и одного санитара слизало.
Минут пять-десять все молчали, еле-еле приходили в себя, а взгляды все туда же, ждут новой беды. И дождались.
— Вон! Тень, тень ползет, увеличивается!
Теперь уже все, даже капитан, бросились к бортам, вцепились в дерево до крови из пальцев, и единственный Мних не потерял самообладания.
— Корабль боком к волне… Гребите вправо, вправо, скоты! Вылезайте из-под лавок! — и вновь к единственному помощнику, сам хватаясь за весло. Астарх, помоги, греби, греби справа.
Лишь упорство и самоотверженность Зембрия Мниха спасли корабль на сей раз. Успели они выправить корму. Вторая волна была гораздо мощнее, или уже казалось так. Ибо нарастающий рев был несносным, а потом, как и прежде, корабль, словно качели, взметнулся, резко плюхнулся во впадину, толщи воды над головой, снова крутануло, как в водовороте, и была бы еще одна, хотя бы маленькая волна, точно перевернуло бы все вверх дном, а так корабль, будто маятник, накренился то в одну, то в другую сторону и застыл: тишина гробовая, море замерло, в небе ни облачка, ни ветерка, покой, и вновь первым очнулся неугомонный Мних:
— Ах ты, дрянь, трус, негодяй! — пинал он еще дрожащего капитана. — Что ж ты под лавку залез? Что штурвал бросил? За что я тебе плачу?
— Не могу, не могу, — скулил в той же позе капитан. — Проклятие на этом корабле, проклятие.
— Ах ты, суеверная дрянь! Что, в первый раз в море? А ну, вставай, выправляй курс, вперед на Тирренское море.
От визжащего крика Мниха все очнулись; что еще слизало с борта, не особо волновало, главное, не досчитались еще двоих, в том числе и одного в феске.
— Может, и мы привяжемся цепями, — дрожащим голосом предложил оставшийся на борту последний в феске.
— Я тебе «привяжу»! — закричал доктор. — Кандалы на тебя надеть надо, рабское клеймо на лбу поставить: трус, подонок! Не такими наши предки были! У, зажрались — свиньи! Вставай! — он схватил сотоварища за шиворот. — Ты что думаешь, просто так великое Божие послание нам досталось?! О, выродки, в кого вы уродились? Не такими были наши отцы! Вон, посмотри на Астарха! Тебе не стыдно? Тебе бы деньги считать да задницу Сары обнимать. Иди, сторожи Сундук, глаз с него не спускай.
Правда, ни черной феске, ни тем более остальным до Сундука ныне дела нет, все по-прежнему, с нескрываемой опаской смотрели назад, на восток, откуда ожидали очередную волну, ведь кто-то в страхе шепнул: «Бог любит троицу».
У Астарха свои Боги, да и устал он неимоверно, и жара более чем на других давит, он не местный, к ней не привык, и вроде все спокойно, только вновь мерно весла скрипят, а посему он вновь улегся в тени у борта, и только сладко заснул, как вновь душераздирающий вопль. Он вскочил, в страхе глянул за корму — ничего, а все, затаив дыхание, смотрят в ужасе на север. Там, на горизонте, в расплывчатом голубоватом мареве, как на голубом огромном полотне, появляются сложные и быстроменяющиеся изображения. Идет какая-то битва, будто рубят головы, кого-то преследуют, и все смешалось — люди, кони, и все это в песчаной дымке.
— Проклятье, это Божье проклятие! С вами проклятие! — первым по-сумасшедшему завопил капитан. — Спасайтесь, бегите с этого проклятого корабля, — был он в крайней степени истерики.
— Спокойно, без паники, все остаются на своих местах, — заметался на палубе Зембрия Мних. — Это мираж, только мираж.
— Фея, морская Фея! — лихорадочно орал капитан. — Проклятие! Это проклятие! Спасайтесь! — и он первым бросился за борт.
За ним бросился последний в феске, следом двое свободных, гребцы не смогли — крепко привязаны. Астарх в крайнем страхе тоже глянул за борт; блестящая на солнце, ровная, тихая поверхность воды его тоже манила спокойствием, да он воды боялся, плавать не умел, и пока колебался, спасла рука Мниха: «Ты-то куда? Боишься — не смотри».
Так и поступил Астарх, бросился на дно, прикрыл в ужасе голову, так чтобы ничего не слышать и не видеть. И гребцы подергались, повизжали, и как один полегли сплошным ковром. И лишь Мних в наступившем диком безмолвии с упрямой стойкостью глядел на призрачное видение; знал, что это неспроста, небесный знак — вызов, очередной этап борьбы за жизнь, предвестник новой бури.
— Терпеть, терпеть, — шептал доктор, а видение все расширялось, становилось четче, контрастней. — Боже! Так это Константинополь… дворец, храм… А это Ана… ее за золотые волосы волокут… а этот, маленький. Неужели Остак? Нет! Не-е-т! Только не это-о-о! — бешено закричал Мних и, чувствуя резкую боль, распирающую виски, он схватился за голову, сделал несколько неуклюжих шагов в сторону Сундука. — Заберите, отдам все, — последнее, что выдавил он, и теряя от внутреннего удара сознание, повалился, ударившись той же головой о край Сундука…
Позже, уже на закате, когда вроде все уже угомонилось, и лишь мелкие волны ласково бились о борта, Астарх в очередной раз по подсказкам доктора перевязывал ему голову, а Мних при этом говорил:
— Если бы не эта рана, не ушла бы кровь, мне конец, а может, еще хуже — парализовало бы… Хе, а так Сундук спас, видать нужен я ему… А нужен ли он мне? Не знаю. — И совсем тихо, так чтобы Астарх не слышал. — Зато твердо знаю — я нужен Остаку, он в беде. Он пусть и не родной, да любимый, единственный мой след на этой земле, и я обязан дать ему будущее, а не этим потомкам моих трусливых, алчных сотоварищей.
К счастью, последующая ночь выдалась тихая, спокойная, так что все отдыхали, спали, приходили в себя от потрясений. А на рассвете Мних уже бегал с перевязанной головой по кораблю; то задумывался на корме, то бежал на нос, то глядел на солнце, то определял ветер, то кидал что-то в море, следил за течением; то же самое делал ночью, глядя на звезды, и так ровно сутки — сделал вывод: