Покуда я тебя не обрету - Джон Ирвинг

Она идет к берегу канала Принсенграхт, где в лодке ждет ее отец Отто. Разумеется, полный абсурд — лодка вылитая гондола, больше подходит для Венеции, чем для Амстердама, в то время как Отто совершенно непохож на итальянца-гондольера. Анна садится в лодку и машет ошарашенным туристам.

Это и правда шикарный кадр — лодка плывет по каналу, камера снимает ее с золотого купола Вестеркерк. Толпы зевак собираются на мостах, машут девушке; потом лодка выходит в реку Амстел — там зевак еще больше, их аплодисменты еще громче.

И тут воображаемый мир умирает, сделано это с помощью почти одного лишь звука — раздается грохот солдатских сапог по мостовой, затем по дереву (ступеньки дома Анны Франк), потом мы видим пустой дом, внутри все вверх дном, опрокинутая мебель, разбросанные по полу бумаги. Нет, все-таки ей не удалось сбежать.

К этому моменту Эмма выплакала все глаза, не рыдала уже, а выла. В мозгу у Джека мешался грохот нацистских сапог и шуршание когтей ванфлековских борзых по полированному полу особняка на Лома-Виста-Драйв. Джек думал вот о чем — какой именно способ Бешеный Билл выберет, чтобы надругаться над "Дорогой Анной Франк".

Он и представить себе не мог какой! Сценарий Ванфлека погрузил и Эмму и Джека на несколько дней в глубочайшую депрессию.

— Знаешь, пойду-ка я в спортзал, — сказал он Эмме, прочтя сценарий в первый раз.

Эмма ответила своим неподражаемым:

— У меня нет слов, — а затем сказала, что идет работать. Когда Джек вернулся после тренировки, она продолжила: — Я должна была сразу догадаться. Он бы ни за что не дал тебе сыграть Анну Франк.

В день, когда они впервые прочли сценарий и узнали, во что превратится "Дорогая Анна Франк", Джек нашел силы только на спортзал, а Эмма только на свой роман "номер два". Но что там, самого Господа Бога вырвало бы, прочти он сценарий Голландского Психа.

Успех превратил Эмму в совсем уже клинического трудоголика. Она вставала, когда с шоссе начинали доноситься первые звуки утреннего часа пик, и выпивала несколько чашек крепкого кофе кряду, иногда с закрытыми глазами, но всегда с включенной музыкой — обязательно что-нибудь погромче и пометаллюжнее. Джека с ее музыки воротило, но он готов был ее терпеть — все-таки лучше, чем то, что доносится с шоссе.

Эмма писала все утро, кофе служил ей "любимым аппетитоподавителем". Когда сил бороться с голодом не оставалось, она ехала обедать. За едой совсем ничего не пила, зато много ела — и в обед и в ужин (как правило, поздний).

Ей нравилось место под названием "Ле Дом" на Сансет-Стрип, от него пахло старым Голливудом, но там до сих пор водились студийные боссы, агенты и адвокаты, и еще "Спаго" в Западном Голливуде, то есть настоящий "Спаго", первый и неповторимый, на бульваре Сансет. И еще ей обязательно, каждую неделю, требовалась доза "Пальмы" на бульваре Санта-Моника — заведение, слишком дорогое даже для самых успешных писателей; по словам Эммы, там больше агентов, чем омаров в аквариуме и стейков в холодильнике.

Эмма себя не жалела и, как говорится, жгла свечу с двух концов — после обеда шла в спортзал и часа два-три занималась с гирями и гантелями. После гантелей, когда, с точки зрения Эммы, "переваривание пищи завершено", она делала по сотне-другой подъемов туловища из положения лежа (тренировала брюшной пресс). И никакой аэробики — этим она занималась не в спортзале, а на танцполе и в постели поверх снятых на танцполе юнцов.

Для такой большой девочки — не слишком ли большая нагрузка, думал Джек, и поэтому не любил, когда Эмма водила, даже днем. Если она садилась за руль, то неслась во весь опор — и при этом как раз о скорости Джек беспокоился в последнюю очередь.

Эмма обожала бульвар Сансет; еще в Торонто, школьницей из Св. Хильды, она мечтала, как будет гонять по нему. Эмма обожала ездить всюду, куда вел Сансет, — в Беверли-Хиллз, в Западный Голливуд, в Голливуд — куда угодно, лишь бы ехать по бульвару Сансет.

Джек больше всего боялся за нее, когда она ехала домой в Санта-Монику. Он знал, что она сначала объелась, как полоумная, а потом до изнеможения вкалывала в спортзале. Еще Джек боялся поворотов на Сансете, а еще — выхода на Тихоокеанское шоссе, после левого поворота на Чотокву, перед Палисэйдз, уж слишком он круто идет вниз. Там нужно было перестроиться в крайний левый ряд и развернуться.

Происходило все это ранним вечером, как раз в час пик, Эмма совершенно вымотанная после спортзала, а еще накачанная водой (литра четыре как минимум). На Чотокве полно машин, повернуть непросто, плюс, исполнив поворот на три четверти, Эмма видит океан. Джек хорошо ее знал — как только она видит океан, это бесконечное, сверкающее голубое пространство, она сразу забывает про встречные машины. Она же из Торонто, а Лос-Анджелес очаровывает тебя тем сильнее, чем дальше от океана ты жил раньше; и уж конечно, из Торонто ну никак нельзя увидеть Тихий океан.

Джек всегда ждал, пока Эмма не вернется домой, на Энтрада-Драйв, и не сядет писать, и только после этого отправлялся в спортзал сам (иногда ходил в "Золотой", но тщательно скрывал это от Эммы).

В такое время в зале было хорошо, всего несколько человек, из тех, что не пьют, и даже из тех, что не едят. Да, попадались и довольно пухлые экземпляры, но в основном с весами работали тощие, мускулистые девушки, при первом же взгляде на которых можно было ставить диагноз "анорексия". Одна такая рассказала Джеку, что живет на фруктовой диете; каждый день она не меньше часа проводила на тренажере "лестница".

— И что это такое? — спросил Джек.

— Ягоды, чайная ложка меда, нежирный йогурт и еще один банан каждый третий день. Поверь мне, человеческому организму больше ничего не нужно.

Однажды она упала с тренажера и не встала. Один из тренеров по йоге пошутил — у девушки, мол, разом отказал толстый кишечник, от обиды, наверное. Джек помнил, как коллеги-бодибилдеры встречали на улице "скорую помощь" — приветливо махали полотенцами.

Джек сидел на своей обычной диете — в основном белки, чуть меньше углеводов, чем обычно, несмотря на то, что он много работал на беговых и им подобных тренажерах. Гирями он особенно не увлекался — вес брал небольшой, главное, побольше повторений. Он не хотел качать мышцы. Работа, точнее, перспективы ее получить, требовала от него быть "как Джонни Вайсмюллер" — худым и стройным.

У него всегда немного кружилась голова, когда он покидал спортзал; он возвращался к Эмме, и они ехали ужинать. Наутро желудок, как обычно, съеживался. Можно сказать, Джек тоже жег свечу с обоих концов — но иначе, чем Эмма.

Однажды вечером Эмма, пожирая очередную порцию пюре в "Кейт Мантилини", заметила, что Джек не доел салат. Он бросил есть, наблюдая, как ест она, — и на лице его отразился страх, не отвращение, а именно страх. Джек, впрочем, знал, что Эмме больше понравилось бы отвращение.

— Боишься, я обожруся и помру молодая? — усмехнулась она.

— Да нет... — неуверенно произнес Джек.

— Ну а вот я именно такого мнения, — сказала она ему. — Если аппетит не покончит со мной первым, то его дело достойно завершит вагинизм.

— Что ты, ведь от вагинизма не умирают! — сказал Джек, не зная, правда это или нет. Эмма с набитым ртом только пожала плечами и продолжила поглощать пюре.

Глава 22. Золотые кадры

В 1989 году лидерами по сборам оказались "Бэтмен" и "Смертельное оружие — 2", "Оскар" же за лучший фильм ушел к "Шоферу для мисс Дэйзи". В этом же году вышел "Экскурсовод", второй фильм с Джеком Уильяма Ванфлека; никаких наград он не получил. Музей Анны Франк перенесся в Лас-Вегас и превратился в храм давно покойной звезды рок-н-ролла, без затей срисованной с Дженис Джоплин, только покрасивее (ее-то и играл Джек). В храм стекаются ненормальные фанаты дохлого секс-символа: в начале фильма она захлебнулась в собственной блевотине после бурной пьянки. Звали покойную Мелоди, ее группа "Идеальная невинность" начала выступать в битниковских местах Калифорнии, Венисе и Норт-Бич в начале шестидесятых. Сначала они играют фолк-джаз-блюз, затем переходят на психоделический рок и обретают новый дом и зрителей в Сан-Франциско среди "детей-цветов" в 1966 году.

В фильмах Уильяма Ванфлека не было ничего оригинального, все откуда-нибудь да украдено; разумеется, история Мелоди и ее группы, включая географию и эпоху, четко повторяет хронологию успеха Дженис Джоплин и ее группы Big Brother And The Holding Company. А первый хит Мелоди, "Ты не смеешь обращаться с моим сердцем, словно это тряпка", звучит подозрительно похоже на "Ball and Chain" Большой Мамы Торнтон. Джек неплохо спел эту песню.

Джек-Мелоди, как когда-то Дженис, вскоре бросает группу и начинает сольную карьеру. К 1969 году альбомы Мелоди становятся сначала золотыми, затем платиновыми, потом трижды платиновыми. Мелоди возвращается к блюзу и записывает свой последний хит "Гадкого Билла больше нет", оду бывшему любовнику, который частенько ее бивал, лидер-гитаристу "Идеальной невинности"; таблоиды утверждали, что Мелоди однажды пыталась отравить его, подмешав крысиный яд в марихуану. Разумеется, "Гадкий Билл" звучал весьма похоже на Me and Bobby McGee.