На арене со львами - Том Уикер

— Мои люди на это не пойдут, господин президент. Может быть, ваши и пошли бы, но мои — никогда.

— Все так говорят. Разбираетесь ли вы в политических тонкостях?

— До такой степени — нет.

— Ну, уж коль вы все равно погрязли в политике, запомните: крупный зверь выходит на охоту последним.

— И тем не менее, господин президент, выбора у меня нет. Мы взяли на себя слишком много обязательств, и слишком много людей поверили в нас.

— Ну, как знаете, но я вас предупредил — это был мой долг перед партией.

— Глубоко вам признателен,— сказал Хант.— Но ведь не одного же вице-президента вы намерены выставить на съезде?

Старикан втихомолку рассмеялся — это уж сам Хант рассказывал — и откинулся на спинку своего массивного кресла, хитрый, неуступчивый, напористый: он сорок лет вершил политические дела, а если и не вершил, то, во всяком случае, знал, что вокруг него творится, как свои пять пальцев.

— Есть в вас папашина кровь, да-с, есть,— сказал он.— Ох, и упрям он был, нипочем не свернешь.

— Во всяком случае, вице-президента он мог бы прикончить одним щелчком.

— Его несговорчивость вы тоже унаследовали, сенатор?

— Думаю, мне она не понадобится. И все же, господин президент, вашу поддержку мы предпочли бы чьей бы то ни было. Когда вы закончите подсчет и увидите, что карта вице-президента бита, да и Старка тоже, надеюсь, вы снова вспомните о нас.

— Карта Старка? — переспросил президент.— Да за Старка я и гроша ломаного не дам.

— Пускай даже партия выдвинет своего кандидата, победим на выборах все равно мы, и вы это знаете, господин президент,— сказал Хант и принялся объяснять, что у сенатора Ханта Андерсона есть на это все основания. Президент вежли-вонько его выслушал, слегка покачиваясь в своем глубоком кресло. Потом вдруг встал и откланялся; Хант рассказывал, что ему в жизни не доводилось встречать человека с такими беспощадными глазами.

— Ну что ж, сенатор,— сказал президент,— если все и дальше так пойдет, как вот сейчас, надо думать, на съезде мы с вами увидимся.

После этой встречи Хант окончательно убедился, что президент ставит на губернатора Эйкена. А назавтра, не успел Хант, что называется, отрясти со своих ног прах Овального кабинета, арестанты в штате у Эйкена подняли бунт, будь они трижды неладны. Хант развернул газету, проглядел заголовки и говорит: «Эти сволочи их подкупили, ей-ей». Чтоб за две недели до открытия предвыборного съезда человеку привалила такая удача — да это просто неслыханное дело.

Сейчас-то мне ясно, что именно тогда мы и проиграли, а может, даже раньше. Потому что, когда Эйкен один вошел в тюрьму к вооруженным каторжникам и сказал, что, если через час они выдадут всех заложников, он гарантирует всем помилование, даже Хант вынужден был признать, что это выглядело эффектно. А потом, когда арестанты подчинились, Эйкен немедля созвал экстренное заседание законодательного собрания штата и потребовал, чтоб оно утвердило тюремные реформы, которые он предложил чуть ли не год назад, а чиновники положили под сукно, и теперь законодатели не просто приняли эти самые реформы, они сделали для Эйкена именно то, что ему и было нужно — с легкой руки арестантов его имя и его мужество стали известны всей стране, и вся страна с симпатией отнеслась к Эйкену.

Разумеется, официально Эйкен в списке кандидатов не значился, но ходили упорные слухи, что президент намерен включить его в этот список с соблюдением всех надлежащих формальностей, а также желает, чтоб народ получше его узнал, и, когда мы услышали об арестантском бунте, сразу стало ясно, что нам этот удар перенести будет нелегко. А как только вернулась Кэти — уж не помню, где она тогда была,— и узнала эту новость, она тут же пришла ко мне в секретариат, села напротив меня на стол, пододвинула к себе телефон и говорит: «Если когда-нибудь проговоришься Ханту, шкуру спущу. Как позвонить Данну?»

Да, именно это она и должна была сказать, подумал Морган с легкой насмешкой и в то же время по-отцовски гордясь его (как гордится мужчина женщиной, когда она поступила так, как поступил бы или хотел бы поступить он сам), только я в то время еще не знал, какую роль в предвыборной кампании играла Кэти.

Он уже слышал сотни историй вроде той, которую сейчас рассказывал Мэтт. Кэти отдавала делу столько душевных сил, что пресс-секретарь Джо Бингема как-то сообщил Моргану по секрету: ему доподлинно известно, что Кэти спит со всеми партийными лидерами штатов подряд, и если Андерсон добьется победы на съезде, он будет первым кандидатом от партии, для которого жена добилась выдвижения, не поднимаясь с постели. Морган только захохотал в ответ — он знал, что эти гнусные сплетни в конце концов обернутся против тех, кто их распускает. Да стоит лишь взглянуть на Кэти и на этих самых партийных лидеров, подумал он, и слепому станет ясно, что даже президентское кресло для своего мужа она не стала бы покупать такой ценой.

Но и знай Морган тогда о ее звонке к Данну, он все равно не слишком взволновался бы, потому что все его мысли в то время были поглощены Энн. Об этом и сейчас вспоминать больно, подумал он, почти не слушая Мэтта, но из всех обид, унижений и разочарований он пережил тогда самое жестокое. Он и сейчас не знал, что произошло в то лето, когда состоялся съезд, то ли Энн затеяла какую-то игру, то ли в приступе раскаяния казнила себя, вернее, глумилась над собой, то ли этот ее странный, неожиданный порыв нежности к нему был последней отчаянной попыткой обрести то, что никогда ей не давалось, как всем нам что-то не дается; может быть, она на миг поверила, что, сдавшись, покорясь, впустив его в свою святая святых, куда он так часто и так тщательно стремился, она, по необъяснимой иронии судьбы, сможет как-то приспособиться к своему существованию: как будто с циничной покорностью легче смириться, чем с непримиримым одиночеством, как будто это ранит не так больно. А может, она просто готовила поле для кровавого посева, желая погубить его, или себя, или их обоих.

Не все ли равно, подумал он, зачем теперь вспоминать об этом? И все-таки снова и снова он вспоминал о той сумасшедшей страсти, которая тогда ошеломила его, о волшебстве, об ослепительной яркости красок, которыми вдруг расцвела жизнь, он и не знал, что такое бывает. Все это вновь обрушилось на него, наверно, потому, что они воскресили прошлое — предвыборный съезд, отель, толпы народа, нескончаемые часы на трибуне, в табачном дыму, среди криков и рева толпы,— те ночи и дни навсегда слились для него в один исступленный миг, ради которого он и жил, в тот миг, когда он думал, что пробьет, разрушит стену, окружившую его, отделившую их друг от друга, когда в яростных, изощренных, не утоляющих страсть объятиях любви, чистой и сливавшей их воедино, как пламя сплавляет металлы, он вдруг поверил, что вот он, конец отчуждению, они вырвались из тьмы одиночества, они одолеют смерть, отринут все своекорыстные мысли и возродятся в едином существе.

— …Но на самом-то деле,— сказал Мэтт Грант,— хоть Ханту и удалось одержать блестящую победу на первичных выборах, к открытию съезда он уже терял последние силы. Все свои заряды он расстрелял на первичных выборах. Вербовать сторонников тем же способом, что и раньше, он уже не мог. На южан, преданных Бингему, рассчитывать особо не приходилось. Никто не знал в точности, каким числом приверженцев располагают президент и партийные лидеры — это зависело от того, кому их голоса понадобятся и для какой цели,— но все журналисты полагали, что их около четырех сотен. Значит, президент с Джо Бингемом могли совместно выставить против Ханта половину делегатов съезда. Если он хотел спасти положение, надо было круто менять курс и договариваться с кем-то о передаче ему голосов или идти на сделку: к примеру, переманить на свою сторону либералов Старка и обработать всех тех делегатов, которых выдвигали отдельные штаты, включая и того деятеля, которого проталкивал Данн. Если считать сторонников этого деятеля да прибавить сюда известное число приблудных представителей соседних штатов, то выходило, что Данн обеспечил своему кандидату девяносто восемь голосов. Эту цифру я, наверно, никогда не забуду. И теперь вы понимаете, почему Кэти позвонила Данну, когда газеты начали кричать об Эйкене. Данн был той самой картой, которой она надеялась сорвать банк.

И конечно же, подумал Морган — рассказ Мэтта то врывался в поток его неотвязных мыслей, точно автомобиль на улице в часы пик, то мысли оттесняли слова,— у Кэти были все основания сомневаться, что Хант сам позвонит Данну, ведь он по натуре был актер, а не режиссер, хотел быть не за кулисами, а на сцене.

«Юный следопыт» — так называл Андерсона кое-кто из партийных лидеров, хотя они же раньше возмущались его «бесчеловечной, маккартистской тактикой по отношению к старине Хинмену». Перед открытием съезда в Хантову штаб-квартиру в гостинице проник слух, будто губернатор одного из нефтяных штатов предложил Андерсону голоса нескольких делегаций во втором и третьем туре, если Андерсон даст ему гарантию, что в случае избрания вернет этим штатам спорные нефтеразработки. По тем же самым слухам, Андерсон, не колеблясь, отверг такое предложение, хотя, прими он его, от армии Бингема и воинства Белого дома наверняка откололся бы целый фланг.