На арене со львами - Том Уикер

Нам было в точности известно, сколькими голосами располагает Бингем, ведь конфедератов всегда видно насквозь. Если память мне не изменяет, в том году на съезд собрались тысяча двести девятнадцать делегатов, значит, победителю необходимо было набрать никак не меньше шестисот десяти голосов,— верно, Мэтт? Вы ведь во всем любите точность. По моим подсчетам, в первом туре за Бингема должны были голосовать двести шестьдесят пять делегатов, и большинство их он мог удерживать за собой столько туров, сколько сам пожелает. А это уж зависело от того, насколько глубоко Бингем заблуждался на свой собственный счет, потому что самое разумное для него было передать голоса южных делегатов во время второго тура, ну, в крайнем случае — третьего.

Подсчитать, сколько сторонников у Старка, было трудней, но мы полагали, что за него будет подано голосов сто или, может, чуть побольше. Никто, конечно, даже не помышлял, что он может победить, разве что президент и вся правящая верхушка не сумеют найти кандидатуру, но это было мало вероятно. Лично я считал, что Старк может рассчитывать пройти кандидатом в вице-президенты, но меня претенденты на этот пост никогда не интересовали.

Дальше шли избранники штатов, и с их голосами дело было яснее ясного. По моей раскладке, все они, включая и нашего кандидата, должны были получить в первом туре сто пятьдесят голосов, из которых девяносто восемь принадлежали нашей группировке. И выходило, что Бингему, Старку и избранникам штатов, вместе взятым, не хватало для большинства почти сотни голосов, но из-за группировки Андерсона этого большинства не мог получить и сам Старик. Андерсон утверждал, что за него будут стоять больше четырехсот делегатов, но это он, конечно, хватил лишку: по моим прикидкам, он мог рассчитывать самое большее на триста пятьдесят, иначе на президента и партийных лидеров пришлось бы примерно столько же. В соответствии с такой арифметикой первый тур не должен был определить победителя, а меня это устраивало как нельзя более.

Меня интересовало другое — выставят ли они Эйкепа с самого начала или дождутся, когда вице-президент исчерпает свои возможности. Я склонялся к тому, что, скорее всего, они Эйкена сразу выставят, но это означало, что кто-то должен будет нанести вице-президенту удар ниже пояса, а на такое, казалось мне, не был способен даже сам президент. Они ведь столько лет были дружны с вице-президентом. Я решил, что президент, скорее всего, поручит это дело наемному убийце.

Время, однако, шло, а никто ничего не предпринимал. Организационный комитет начал работу за неделю до назначенного срока. Мандатная комиссия успела уже перессориться из-за соперничающих делегаций от какого-то свиноводческого штата. Репортеры съезжались тысячами, телевидение готовилось развернуться вовсю — это был первый предвыборный съезд, который собирались показать всей стране целиком — от первой и до последней минуты; шагу нельзя было ступить, чтоб не споткнуться о кабель или чтобы кто-нибудь не сунул тебе под нос микрофон.

В день открытия съезда город был с утра словно парализован. Как гостиничный коммутатор выдержал такую нагрузку, одному богу известно. Если не знать, где находится служебный лифт, спуститься вниз можно было только одним способом — одолев пешком тридцать или даже сорок этажей. Но все равно из холла не было возможности выбраться ни на улицу, ни в бар; весь он был до отказа забит делегатами и любопытными, играли оркестры, красотки протискивались сквозь толпу, прикалывая значки всем подряд. И все-таки, насколько я мог судить, президент и его сторонники до поры выжидали. Все говорили об Эйкене, но дальше разговоров дело не шло, и многие делегаты начинали нервничать — боялись, что так и останутся без руководящих указаний, а Белый дом упорно безмолвствовал. Но чего же еще и ждать, если позволяешь думать за себя кому-то другому?

Вице-президент прибыл накануне открытия со всей подобающей случаю торжественностью. В аэропорт, понятное дело, согнали всех до одного городских служащих с женами, детьми, родственниками и семьями этих родственников. В лозунги и транспаранты были вмонтированы подслушивающие устройства, пылали смоляные факелы. Толпа была охвачена наигранным воодушевлением, какое изображают оперные статисты, но народу тем не менее собралось много, а вице-президенту ничего больше и не надо было. Он вдохновился и произнес речь; я глядел на него по телевизору и считаю, что это был давно не слыханный, классический образчик пышного старомодного красноречия о широких горизонтах, ветрах свободы и синих небесах надежды.

Толпа рукоплескала, ради того ее и согнали в аэропорт, а телекамеры исправно делали свое дело. Они показывали вице-президента крупным планом, и тем, кто его видел — его лицо с каплями пота, его ввалившиеся щеки и дряблую старческую шею, кто слышал, как он выкрикивает тонким голосом затасканные фразы и машет руками, как ветряная мельница, было ясно: это конец. Может быть, толпу собрали, чтобы дать вице-президенту последнюю возможность спасти положение, но он обманул надежды, не сумел разыграть увлекательного спектакля, так что все остались равнодушны и холодны. Может быть, когда-то старикан и умел зажечь слушателей, но сейчас телекамеры показывали всей стране не трибуна, а жалкого старого болтуна.

Впрочем, я сомневаюсь, что ему хотели дать эту самую последнюю возможность, ведь к тому времени все уже поняли — его игра проиграна, может быть, только сам он этого не понижал. В то утро, когда открылся съезд, он, как бы в продолжение вчерашнего триумфа, торжественно восседал во главе стола, завтракая с высшими чиновниками партийного аппарата,— присутствовали все, в том числе и я. Тогда я котировался ничуть не выше, чем сейчас, но со счетов партия никого не сбрасывала, у меня ведь тоже была небольшая, но сильная группировка. Итак, там собрались политические заправилы страны: партийные руководители городов и штатов, лидеры крупнейших профсоюзов,— горстка вождей и вице-президент собственной персоной.

Я был заранее готов встретить грозу. Ранним утром, перед тем, как пуститься в нескончаемое путешествие вниз по лестнице, я просмотрел газеты и, читая высказывания разных политических деятелей и всяких прихлебателей о том, что они ждут, а чего не ждут от съезда, вдруг увидел — ага, вот оно. В самом конце приводилось мнение одного профсоюзного гангстера — таких, как он, не приглашают на завтраки с вице-президентами и на совещания в Белый дом, больно уж много он сидел в тюрьме. Но как бы там ни было, мне он иногда оказывал услуги и, вероятно, окажет еще не раз. Он был великолепно осведомлен обо всем, что происходит в профсоюзах, это я точно знал. Так вот, он ответил корреспонденту, что за вице-президентом никто не пойдет, потому что он слишком стар.

Пока я одолевал спуск в сорок этажей, я все это обдумал и пришел к выводу, что столь откровенное высказывание по поводу кандидата, которого якобы выдвигает партия, может означать только одно: Старик наконец-то начал действовать и всадить нож в вице-президента поручил профсоюзам. А чтоб все сошло тихо и мирно, убийство, скорее всего, совершится в день открытия съезда, за утренним завтраком партийных и профсоюзных лидеров. Думаю, вице-президент никакого подвоха не ожидал. Видимо, старикан вообще читал в газетах только заголовки, иначе он знал бы наверняка, что просто так этот профсоюзный гангстер ничего не говорит. И конечно, как я и предполагал, вице-президент, несмотря на ранний час, казался воплощением добродушия и жизнерадостности. Он всегда был большой любитель рассказывать разные истории, и не успели нам подать апельсиновый сок, как он уже приступил к очередной истории — на сей раз про Герберта Гувера:

— В самый разгар промышленной депрессии, когда вся страна страдала от безработицы и голода, этот упрямый человек — упрямее я в жизни не встречал — поехал в Чарльстон, глухой уголок Западной Виргинии, на открытие какого-то памятника. Народу собралось видимо-невидимо, не меньше, чем вчера в аэропорту, и, когда Гувер поднялся на помост, чтобы произнести речь, раздался залп из двадцати одного орудия — салют в честь президента. Пушки грохотали и грохотали, как во времена Гражданской войны. Наконец канонада смолкла, а Гувер все стоял, и кто-то в задних рядах толпы крикнул: «Глядите, промах, он все еще жив!»

Не знай я того, что знал, то, наверно, смеялся бы гораздо громче. Мы сидели за длиннющим столом, мне досталось место наискосок от вице-президента, но почти у двери, и я хорошо видел его лицо. Вид у него был цветущий, здоровый, и, кажется, он был вполне доволен собой. Рассказал еще несколько анекдотов,— у него их был неистощимый запас на все случаи жизни. И потому я очень удивился, когда он, порывшись в папке, достал утреннюю газету и положил перед собой. Газета была развернута на той самой полосе, которую я просмотрел утром.