Неизвестный Сталин - Рой Медведев

Советская печать мало писала в 1939 году о боях в районе реки Халхин-Гол, хотя по масштабам это была, несомненно, небольшая война — по нынешней терминологии ее можно было бы назвать типичной «локальной войной». Позднее об этих боях появилась обширная литература, но здесь нет необходимости ссылаться на материалы и документы, в которых нет упоминания о какой-либо роли Сталина в этих событиях. Сталин тогда явно не хотел расширять военное противостояние с Японией и почти демонстративно держался в стороне от событий на Халхин-Голе. К тому же он был вполне удовлетворен действиями военных, и особенно Г. К. Жукова. Все внимание Сталина в 1939 году было обращено на Запад, где набирала обороты Вторая мировая война.

Главной стратегической задачей СССР в конце 1930-х годов было уклонение от начинавшейся как на Востоке, так и на Западе новой мировой войны. В стране шли не только массовые репрессии, но и значительное промышленное и военное строительство. Из анализа событий и выступлений политиков было видно, что многие из крупных деятелей западных стран хотели бы направить не только германскую, но и японскую агрессию на Советский Союз. Цели Сталина на этот счет были прямо противоположными. Еще в марте 1939 года в Отчетном докладе XVIII съезду ВКП(б) Сталин осудил Японию, которая уже второй год вела масштабную войну с Китаем, «дезорганизуя громадный китайский рынок, который стал теперь недоступен для других стран». Сталин назвал Германию, Италию и Японию «агрессорами, которые хотят расширить свои владения в Европе, в Азии и в Африке». Однако, как заметил Сталин, другие «неагрессивные страны» ведут политику невмешательства, пытаясь толкнуть агрессоров на СССР. «Вторая мировая война стала фактом», — констатировал Сталин[326].

Договор о ненападении, который был подписан в конце августа 1939 года Советским Союзом и Германией, оказался неожиданным и для западных стран, и для Японии, с которой Германия даже не консультировалась — вопреки «Ан-тикоминтерновскому пакту», заключенному между Германией и Японией еще в конце 1936 года. Когда германский министр иностранных дел И. фон Риббентроп вел в Кремле переговоры со Сталиным и Молотовым, военные действия близ реки Халхин-Гол еще продолжались. Риббентроп предложил свое посредничество в улучшении отношений между СССР и Японией. Согласно записи этой беседы, Сталин отклонил такое посредничество. «Господин Сталин ответил, что Советское правительство действительно желает улучшить отношения с Японией, но что есть предел его терпению в отношении японских провокаций. Если Япония хочет войны, она может ее получить. Советский Союз не боится войны и готов к ней. Если Япония хочет мира — это намного лучше! Господин Сталин считает полезной помощь Германии в деле улучшения советско-японских отношений, но он не хочет, чтобы у японцев создалось впечатление, что инициатива этого исходит от Советского Союза. Имперский министр иностранных дел согласился с этим»[327].

Японская правящая элита была потрясена заключенным в Москве договором о ненападении между СССР и Германией. Именно в этой связи, как об этом писали и многие японские историки, в Токио произошла смена правительства. Между тем события в Европе развивались стремительно. 1 сентября 1939 года Германия напала на Польшу, а 3 сентября Англия и Франция объявили войну Германии. На следующий день японский кабинет опубликовал заявление, в котором говорилось, что Япония не будет вмешиваться в «нынешнюю войну в Европе и направит свои усилия исключительно на разрешение китайского инцидента».

Отношения между Японией и Германией в начале 1940 года были весьма прохладными. В Токио не могли понять и простить всего того, что оценивалось здесь как «германо-советское сближение». «Антикоминтерновский пакт» был не просто политической декларацией. Ему сопутствовало, как я уже писал выше, секретное соглашение, в котором речь шла не только о совместной борьбе против Коминтерна, но и против Советского Союза. При этом стороны обязывалась не заключать с СССР никаких политических соглашений, противоречащих духу «Антикомин-терновского пакта». Договор о ненападении между Германией и СССР, а особенно заключенный вскоре Договор о дружбе явно противоречили духу «Антикоминтер-новского пакта». Полученные от Германии на этот счет разъяснения японская сторона не считала достаточными.

Недовольство Японии продолжалось, однако, не очень долго. Внушительные победы Германии весной и летом 1940 года на западных фронтах вызвали воодушевление в японских военных кругах и привели к новым изменениям в составе японского правительства.

В конце июля 1940 года в Японии было завершено формирование нового кабинета, во главе которого во второй раз встал принц Коноэ. В конце сентября 1940 года в Берлине был подписан «Тройственный пакт», или «Берлинский пакт» между Германией, Японией и Италией, который был фактически соглашением о разделе мира между этими странами. В статье 1 пакта говорилось: «Япония признает и уважает руководящее положение Германии и Италии в установлении нового порядка в Европе». В статье 2 отмечалось: «Германия и Италия признают и уважают руководящее положение Японии в установлении нового порядка в Великой Восточной Азии». Но был в «Тройственном пакте» и пункт 5, в котором можно было прочесть: «Япония, Германия и Италия подтверждают, что указанные выше статьи никоим образом не затрагивают политического статуса, существующего в настоящее время между каждым из трех участников пакта и Советским Союзом»[328]. «Тройственный пакт» был заключен на срок десять лет и вступал в действие сразу же с момента его подписания.

На протяжении всего 1940 года в Москве и Токио рассматривались разные варианты договора о нейтралитете или даже договора о ненападении. Однако варианты, которые предлагались Советским правительством, отвергались японским правительством, а варианты Японии отклонялись Молотовым и Сталиным. 30 октября 1940 года вновь прибывший японский посол Татекава в беседе с Молотовым заявил, что японское правительство во главе с Коноэ желает заключить с СССР пакт о ненападении, аналогичный советско-германскому пакту о ненападении от 23 августа 1939 года, в связи с чем переговоры о заключении соглашения о нейтралитете прекращаются, а все спорные вопросы, имеющиеся между странами, подлежат разрешению после заключения пакта о ненападении. Здесь же Татекава вручил Молотову проект нового договора из шести статей[329].

Но Советское правительство в своем ответе от 18 ноября 1940 года отклонило японский проект. Оно предложило сначала провести переговоры о возвращении СССР Южного Сахалина и о ликвидации японских концессий на Северном Сахалине. Япония добывала здесь нефть — до 100 тысяч тонн в год — и не хотела получать ее даже под гарантию Советского правительства, но на обычных коммерческих условиях. Всего через три дня японский посол передал Молотову новые японские предложения, в которых говорилось, что СССР мог бы продать Японии Северный Сахалин, «чтобы покончить со спором по данному вопросу». Молотов нашел это предложение смехотворным. Переговоры зашли в тупик.

На протяжении всего 1940 года Советский Союз укреплял и усиливал Дальневосточный военный округ, а также свой Тихоокеанский флот. В начале мая 1940 года Жуков был вызван из Монголии в Москву. Он получил назначение на должность командующего Киевским особым военным округом. Перед отъездом в Киев, уже в звании генерала армии, Жуков был принят лично Сталиным — в присутствии других членов Политбюро. Первый вопрос Сталина был о противнике: «Как вы оцениваете японскую армию?» Жуков высоко оценил качества японского солдата и особенно фанатизм и хорошую подготовку младших командиров. Однако Жуков сказал, что старший и высший офицерский состав японской армии «подготовлен слабо, малоинициативен и склонен действовать по шаблону». Жуков назвал японскую сухопутную армию «отсталой в техническом отношении». Особенно устарели японские танки, да и самолеты уступали улучшенным советским конструкциям. «Я пристально наблюдал за И. В. Сталиным, — писал Жуков позднее в своих воспоминаниях, — и мне казалось, что он с интересом слушает меня. Внешность И. В. Сталина, его негромкий голос, конкретность и глубина суждений, внимание, с которым он слушал доклад, произвели на меня большое впечатление. Если он всегда и со всеми такой, непонятно, почему ходит упорная молва о нем как о страшном человеке? Тогда не хотелось верить плохому»[330].

Во второй половине 1930-х годов в советской печати велась довольно интенсивная антифашистская пропаганда. Она была направлена против фашистской Германии, против Франко и Муссолини, но также против милитаристской Японии. Однако в Японии для такой пропаганды не было какой-то конкретной мишени. Фигура японского императора для этого не подходила, о нем самом в СССР мало что знали. Руководители правительства слишком часто менялись. Говоря о Германии, даже школьник старших классов мог назвать тогда десяток имен «заправил „третьего рейха“». Но в Японии мы не могли назвать ни одного политика, который олицетворял бы японский фашизм или милитаризм. Создавался образ некоего хищного и злого самурая.