Сестры Мао - Гэвин Маккри

она адаптировалась к новой реальности. Дети имели полное право находиться здесь и шуметь, как им вздумается. Театр был их в той же степени, что и ее. Ей нужна была лишь минута, чтобы найти в себе силы передать его им.

Они – эти шестнадцать сыновей и дочерей Кингс-Кросс, не знавших другого разговора, кроме крика, – должны были принять участие в хэппенинге. По плану Айрис, члены «Уэрхауза» должны были провести их процессией по улицам до «Лондон Карлтона», где будет сорван спектакль и состоится суд перед телекамерами. Во время шествия дети должны были нести зажженные китайские фонарики, как бы передавая огонь из темных районов Лондона в светлые.

Глубоко вдохнув, Ева открыла глаза и оглядела пол аудитории. Дети рассредоточились по двое-трое вокруг шести верстаков. За двумя они делали красные нарукавные повязки, которые должны были отличать участников хэппенинга от публики. За другими верстаками мастерили фонарики. На полу сцены уже лежало около тридцати готовых фонарей, сделанных раньше; по замыслу Айрис, сегодня дети должны были сделать по крайней мере еще двадцать.

За работой детей наблюдали члены «Уэрхауза», маоисты или те и другие; общение детей с наблюдателями и создавало большую часть шума. Дети были в восторге: их приняли и в могучую лигу взрослых, и в волшебный круг артистов (по их мнению, коллектив был просто своего рода человеческим цирком). Взрослые здесь казались им представителями всего чужого: они одевались по моде, о которой дети не имели представления, они говорили на языке, который дети не всегда понимали, они демонстрировали позы и манеры, с которыми дети редко сталкивались раньше. Дети хотели потрогать все, что видели; все, к чему прикасались взрослые, они тут же хотели взять в руки. Как только они учились что-нибудь делать, например, обклеивать каркас фонаря согнутыми бамбуковыми планками, они тут же брали на себя роль экспертов в этом деле и бежали к другим столам, чтобы показать, как это делается, независимо от того, занимались те этой задачей или нет. Они помогали друг другу с душераздирающей щедростью и критиковали друг друга без стыда. В одну минуту они были нежными, в другую – жестокими; они ссорились и прощали с одинаковой страстностью. Не зная, как долго продлится этот опыт, они погружались в него, выжимали из него все, что могли, не забывая при этом, что они не из тех людей, что обычно занимаются подобными вещами, и поэтому постоянно интересовались, рады ли им все еще и через сколько времени их перестанут хотеть видеть здесь.

В зале светили только свечи, факелы и масляные лампы. В полумраке Ева наблюдала за происходящим, ощущая собственное участие очень слабо; чувство отстраненности печалило ее, потому что напоминало о матери и отце, которые, создавая «Восточный ветер», не были заинтересованы в связи с местным сообществом. Они осуждали буржуазных интеллектуалов, которые считали, что необходимо погрузиться в пролетарскую среду. Напротив, они видели себя маяком, привлекающим в Кингс-Кросс таких же аутсайдеров, как и они сами. Любители театра «Ройал-Корт» [48], контркультурные чудаки, двигавшие и сотрясавшие общество, – ее родители стремились вырвать эти экзотические создания из их естественной среды обитания и поместить их сюда, в это болото, чтобы они тонули или плыли.

В отличие от них, Ева действительно стремилась к погружению. Она хотела быть не только членом коммуны, но и гражданкой этого района. Однако установить контакт с местными жителями ей было трудно. Ближе всего она приближалась к нему в соседних пабах, где ей несколько раз удавалось завязать разговор или получить приглашение сыграть в дартс. Но в пабы она ходила только с Айрис. С кем общаться, а кого избегать, она знала только из указаний Айрис; в одиночку делать ничего подобного она не осмеливалась.

Айрис это давалось легко, она говорила с ними на одном языке. Должно быть, умение пришло к ней само, потому что дома ее никто этому не учил. Наблюдая за сестрой, Ева в очередной раз поразилась этому факту и почувствовала зависть. Айрис без волнения подошла к детям и говорила с ними серьезно, без снисходительности, ей не нужно было менять манеру речи, чтобы добиться их признания. Она откровенно отвечала на их вопросы и ожидала того же в ответ, таким образом давая понять, что ее не просто терпят, а относятся к ней как к равной и союзнице. Она терпеливо учила их тому, как смотреть на вещи, как учиться, как обращаться с вещами осторожно, как заботиться не только о результате, но и о процессе. На одну их шутку она возвращала две, и они, следуя ее примеру, смеялись, только если действительно находили шутку смешной. Конечно, они не собирались приглашать ее в свою жизнь, их, вероятно, предостерегли от слишком близкого общения с такими людьми, как она, но в заданных рамках они ей доверяли. Если они сталкивались с проблемой, которую не могли решить их собственные учителя, они бежали к Айрис. Они не слушали никого и обращались только к ней.

Дорис тоже сумела найти общий язык с детьми, хотя ее подход отличался от подхода Айрис. Она происходила из той же среды, что они, и полагала, что знает их (возможно, больше, чем на самом деле), но ее раздражало, что они не видят дальше своего ограниченного горизонта. Она свободно говорила на их языке, но, как правило, пользовалась им, чтобы понукать их, подгонять, как упрямых ослов, по направлению к тому ноу-хау, которое, по ее мнению, они должны будут приобрести, если однажды захотят выбраться из своего положения. Было ясно, что Дорис не интересовали дети. Она не чувствовала их отсутствия в своей жизни. «Зачем постоянно говорить о детях? – сказала она Еве на корабле, когда они возвращались домой из Франции. – Разве не прекраснее, когда желание заканчивается там, где начинается, и не порождает весь этот хаотичный дополнительный материал? Из ничего в ничто – таков путь Вселенной, и так я собираюсь жить». Ева была уверена, что ее отец хотел бы иметь больше детей, и была благодарна Дорис за то, что она ему в этом отказала. Ева не знала, как бы она отреагировала, если бы отец уделял внимание другому отпрыску, компенсируя недостаток внимания к первому.

Альваро помогал делать красные повязки. Сначала его определили к фонарям, за стол, который занимали три девочки, но он попросил поменяться, считая, что с мальчиками ему будет лучше. Ему нравилось общество мальчиков, хотя Ева не была уверена, что им его общество нравится в той же степени. В нем прятался ребенок, которому хотелось