Сестры Мао - Гэвин Маккри

– Не переживай о нем. Он один дома, но у него есть все, что ему нужно. Об этом он всегда заботится.

Не получив приглашения войти, Ева осталась стоять у двери. Потерла шею.

– Я не это имела в виду. Я хотела сказать, он когда-нибудь…

Дорис прислонилась спиной к стене. Согнув левое колено, уперлась подошвой ноги в голый кирпич.

– Что?

– Он когда-нибудь сковывал тебя?

Дорис сменила ноги: левая опустилась на землю, а правая уперлась в стену.

– Что тебе от меня нужно?

– Извини, просто…

– Что?

– Альваро попросил меня выйти за него замуж. И я не знаю, что ему сказать.

Дорис вздохнула и засунула руки в карманы брюк.

– Для начала можешь сказать ему все, что думаешь.

Ева провела рукой по правой щеке и покачала головой: нет.

– Ты не хочешь за него выходить? Если так, он имеет право узнать об этом как можно скорее.

– Я не знаю, хочу выйти за него или нет.

– Тогда почему бы тебе не сказать ему об этом? Расскажи о своих сомнениях.

– Но как?

– Просто скажи ему правду.

Ева снова покачала головой:

– Вероятно, я должна просто сделать это. Я чувствую, что он одинок и пропадет без меня. Его родители в Испании – правые. Он думает, что сможет вернуться, но я в это не верю.

– Ты ошибаешься, Ева. Люди всегда возвращаются. В конце концов люди возвращаются туда, где родились. Вопрос в том, поедешь ли ты с ним?

– Нет.

– Ну так скажи ему это. Правда – это всегда лучший вариант, это радикальный вариант, потому что это правда.

Ева почувствовала, что ей хочется заплакать.

Дорис понимала, что Ева расстроена, но не подала виду, что это ее смягчило.

– Ева, посмотри на меня.

Ева подняла лицо.

– Ты должна кое-что уяснить, – сказала Дорис. – Они все пытаются нас сковать.

– Ты не можешь говорить обо всех.

– Все. В нашем обществе…

– Но он испанец.

– Я говорю о Западе в целом.

– Все западные мужчины одинаковы?

– В одном аспекте. В том, чему их учили в отношении нас. Он общий для мужчин всех классов и стран. Да, их учат нас уважать, но они считают, что за счет этого уважения получают право устанавливать границы того, что мы можем и не можем делать, и наказывать нас, если мы эти границы переходим.

– А Китай другой?

– Чтобы это понять, нужно пообщаться с китайскими парнями. Но я сомневаюсь. Когда я смотрю на мир, на разные культуры, единственное различие, которое я могу между ними найти, это степень открытости насилия, которое они применяют, чтобы нас наказывать.

– Но здесь же немного лучше, нет? В Англии. Папа помог тебе, не так ли?

– Пока не решил, что помог достаточно. Потом он захотел меня контролировать. Мне пришлось бороться с ним, чтобы достичь того уровня, на котором я нахожусь сейчас. И я борюсь до сих пор.

– Иногда мне кажется, что головой он все еще в тридцатых.

– Тогда и правда все было по-другому. Если твоего отца спрашивали, в чем дело, он знал. Если его спрашивали, что с этим делать, он тоже знал. Когда после встречи с твоим отцом я вступила в партию, я искала именно это – уверенность, которая была раньше, потому что у меня ее уже не было. Мне повезло, что я встретила твоего отца, потому что у него была та убежденность, которая, как я думала, была мне нужна. И она у него есть до сих пор.

– Все эти сраные христианские штучки?

– Мне больше не нужна такая убежденность, но это часть его склада ума.

– Ну, Альваро – не папа. Он атеист. И я думаю, что он хочет для меня самого лучшего.

– Вероятно, он также хочет выбрать, что для тебя лучше. Или выберет, когда придет время.

Ева старалась не показать своего расстройства, услышав эти слова.

– Откуда я знаю? – сказала Дорис. – Альваро может быть единственным золотым исключением.

– Так ты жалеешь, что вышла за папу?

– Я не жалею ни о чем, что сделала. Я не верю в жалость. Все, что произошло, было необходимо.

– Немного радикально?

– Я не думаю, что кто-то действительно жалеет о содеянном. О чем ты жалеешь?

Ева посмотрела в окно, где угасал дневной свет.

– Так все дело в твоей работе, да? – спросила Дорис. – Тебе стыдно признаться, что это твой главный приоритет.

– Может быть.

– Мне тоже трудно сохранять спокойствие по отношению к работе. Перформанс для меня – вопрос жизни и смерти. Это серьезно. У меня нет чувства юмора по этому поводу.

– Думаю, у меня тоже.

– Так вопрос в том, позволишь ли ты Альваро сковывать тебя? Выйдешь за него замуж или нет, позволишь ли ему это? Потому что в конечном итоге все зависит от тебя.

– Я не знала, что ты такая… Прости.

– Ты не думала об этом раньше?

– Немного. Не очень.

Снаружи на водосточной трубе сидела пара ворон. Головами они безостановочно дергали то в одну, то в другую сторону. Ева какое-то время молча наблюдала за ними. Затем сказала:

– Ты что-то имеешь против моей матери?

– У меня может быть много причин для этого, но нет, не имею.

– У нее тоже может быть много причин иметь что-то против тебя.

– Тогда все пошло наперекосяк, но я не думаю, что она меня ненавидит.

Ева покраснела и опустила глаза:

– Не странно ли это? Что она сделала карьеру на «Фрёкен Юлии». Ведь это треугольник, так? Господи. Наверное, нам не стоит об этом говорить.

– Ты права, не стоит этого делать.

Дорис пересекла комнату и ухватилась за край двери:

– Но ты должна знать, Ева, что я не испытываю к твоей матери ненависти. Я не желаю ей вреда. Я больше не занимаюсь экстремальными вещами. Этот этап моей карьеры закончился. И вообще, в тех безумных ранних перформансах я никому не причиняла вреда. Только самой себе.

* * *

«Хотите ли вы, товарищ Брэдберн, соединиться с товарищем Турлоу, чтобы образовать коммунистическую семью, служить народу Британии в его движении к народному восстанию и установлению революционного правительства?»

Ложью была сама клятва, поскольку партия больше не верила в грядущую революцию в Британии, а руководство в тот самый момент переосмысливало саму идею революции, чтобы она больше не подразумевала насильственного уничтожения государства, а означала лишь изменение способа управления обществом. Состоял ли в этом план ее родителей – сделать их ложь официальной? Собирались ли они на каком-то этапе получить брачное свидетельство и печать? Возможно. Но они так этого и не сделали,