В царском кругу. Воспоминания фрейлин дома Романовых - Варвара Головина

Возможно, те, кто любит громкие эффекты, не согласятся со мной, но каждый сверяется со своей собственной совестью, в тайники которой не дано заглянуть никому, а мы были слишком преданы святыне нашей памяти, чтобы позволить себе ранить ее бесчестным расчетом.

Государь, со своей стороны, слишком хорошо знал нас и понимал, чего от нас можно требовать и чего нельзя. Последующие события показали: мы доверяли ему не напрасно. Единственное, что могло меня заставить лететь из Зимнего дворца, как стрела, пущенная наугад, — это коронация княгини Юрьевской, но в то время никто не помышлял о такой возможности, кроме, быть может, Государя, — впоследствии мы убедились, что он обдумывал и это новое для России несчастье; по этому случаю были перевернуты все архивы, содержащие бумаги, касающиеся венчания Петра Великого с Екатериной I, и только смерть помешала осуществиться прискорбному плану.

Было объявлено, что Государь возвращается из Крыма 21 ноября в 8 часов утра. В прежнее время придворные дамы, не сопровождавшие Государыню, имели обыкновение собираться в ее спальне, чтобы поприветствовать Государя по приезде. Теперь же, когда он возвращался не один, все были в большом затруднении, не зная, на что решиться. Не хотелось начинать с демонстрации вражды и ставить его в нелегкое положение в случае, если он будет возвращаться в Зимний дворец вместе со своей новой семьей. Мы обратились за советом к гофмаршалу Гроту. После неоднократных обсуждений было решено воздержаться от выхода. Руководствуясь чувством деликатности и товарищества, я пригласила к себе Бартеневу и уведомила ее о принятом нами решении, дабы мы не оказались разделенными на два лагеря. Я сразу заметила, что она неохотно со мной согласилась и что она рассуждала прямо противоположным образом. Когда Бартенева впервые заговорила со мной о женитьбе Государя. Она выразила свое восхищение тем, что выбор пал на такую очаровательную особу, как княгиня Юрьевская, она расхваливала ее достоинства и добавила, что знакома с ней очень давно.

Как она могла поддерживать с ней знакомство, зная, что та была любовницей Государя?! Я была возмущена ее речами, но сдержалась и только холодно заметила, что не имею никакого представления о Юрьевской и даже не слыхала ее голоса.

Не знаю, поняла ли Бартенева, какое впечатление произвел на меня ее визит. Предположения на эту тему бесполезны — факты говорят сами за себя: впоследствии она была единственной приближенной к новой семье, пользовавшейся милостью, которой другие с ужасом избегали. «По недостатку ума», говорили самые снисходительные. «По недостатку благородных чувств», — добавляли строгие судьи.

После возвращения Государя из любой поездки обыкновенно служился молебен в церкви, на котором мы все присутствовали; на этот раз молебен служили в кабинете Государя в присутствии его новой семьи. Когда архиерей Бажанов, духовник Царской семьи, по обыкновению, вышел навстречу Государю с крестом и Святыми Дарами, Государь сказал, что не успел ему представить свою жену, и закончил великолепным комплиментом: «Вы сами увидите, как она прелестна».

Я была в церкви у обедни, когда мимо меня прошел Бажанов, возвращавшийся после этого свидания. У него было опрокинутое лицо. Он шел нетвердой походкой и, когда подошло время молебна, отказался служить под предлогом внезапного недомогания.

«Император Александр II играет с детьми в своем кабинете в Зимнем Дворце». Художник Эдуард Петрович Гау.

— Отец Никольский обвенчал их, пусть отслужит и молебен, — сказал он.

Никто из нас, разумеется, не был туда приглашен. Мы увидали Государя только на следующий день в церкви в крепости, где каждый месяц двадцать второго числа служили панихиду по Государыне. В тот день исполнилось полгода со дня ее кончины. Приехав туда, я нашла Царскую семью в полном сборе в ожидании приезда Императора. Невозможно представить себе более мрачных и унылых лиц. Во всех сердцах читался двойной траур.

Один из тех, кто был в Крыму, сообщил мне, что здоровье Государя превосходно и выглядит он великолепно. Я же, напротив, нашла его похудевшим и так переменившимся, что невольно была растрогана, а увидав его слезы во время молитв, почувствовала, что сердце мое смягчилось и утратило прежнюю жесткую непреклонность.

Войдя в церковь. Государь пожал руки мне и графине Блудовой, но по окончании панихиды я постаралась не попадаться ему на глаза. Однако он отыскал меня за колонной и, подойдя сказал, что получил депешу с извещением о скором получении письма от Великой княжны.

— Это ответ, — добавил он, делая ударение на последнем слове и пристально глядя на меня. Я, разумеется, поняла, что он сообщил дочери о своем браке, чего я прежде не знала. Я вновь опустилась на колени перед могилой Государыни и со слезами просила ее молиться за свою бедную дочь, сердце которой было разбито.

В тот же день я написала Великой княжне и стала с нервным страхом ждать ответа. Как я и предвидела, она ответила очень коротко, не желая распространяться о столь тяжелом предмете. Я не ошиблась в том, какая борьба должна была в ней происходить между любовью, долгом и горем.

Я привожу здесь отрывок из ее письма, а также несколько отрывков из своей переписки того времени.

«Лондон. 7 декабря 1880 г. Я очень признательна Вам за то, что Вы лишь коротко коснулись этой темы. Она останется меж нами запретной, по крайней мере в настоящее время. Быть может, когда-нибудь, в отдаленном будущем, мы сможем поговорить об этом. Я давно знала все, кроме того, что женитьба свершилась, но я никогда ни с кем, кроме мужа, не говорила об этом предмете. Надо ли Вам говорить, как я страдала, но Господь пришел мне на помощь. После страшной борьбы я, наконец, смирилась. Единственно, у меня теперь очень долго не увидите в России. Я дала себе слово не приезжать туда — разве только в случае крайней необходимости» и т. д.

Каково же было мое удивление, когда вслед за этим письмом, предписывающим мне строгое молчание, я вскоре получила другое, с прямо противоположным содержанием. Я тогда еще не знала, что Государь через посредничество Лорис-Меликова оказывал сильное давление на дочь, понуждая ее приехать в Россию.

Лорис, приближенный к Царской семье весьма недавно, не мог понять, какое отвращение внушало Великой княжне то, что он называл свершившимся фактом, и через какие нравственные трудности ей предстояло пройти, чтобы принять этот факт и приехать в Россию в новом положении. Он хотел, помимо всего прочего, доставить удовольствие Государю, способствуя приезду его дочери. Я гораздо позже узнала обо всех этих ухищрениях и поспешила объясниться с Лорисом. Меж нами возник горячий спор — Лорис-Меликов изрядно насмешил меня тем, что выставил как аргумент свои личные чувства к Великой княжне.