Юрий Лотман в моей жизни. Воспоминания, дневники, письма - Фаина Сонкина

Друг мой, я болтаю всякие пустяки так, как надевают броню.

Будь здорова. Обнимаю тебя. Пиши.

Твой, твой, твой

Юра

5 октября 1992 года

Дорогой мой Юра!

Сегодня наконец получила твое письмо, которое, если судить по штемпелю, шло всего 7 дней. Удивительно! Я очень волновалась, ведь писем не было полтора месяца. Зрение будет еще лучше, вот увидишь, и ты снова сможешь читать. Прошло еще не так много времени. Слава Богу, что у тебя есть помощница, которая сможет прочитать и которой ты сможешь продиктовать что нужно. Видишь, и работать уже можешь. Ты помнишь мою московскую подругу Лору, которая уже не видит много лет (она живет в Кунцеве, возле к/т «Брест», где мы когда-то смотрели с тобой эйзенштейновского «Ивана Грозного»?) – так вот, Лора никак не может диктовать своим знакомым письма ко мне. И все-таки она прислала мне кассету с наговоренным ею письмом. Я и слушаю его не один раз. Но в старости стала так сентиментальна, что плачу при первых же звуках голоса ее. Для меня «слышать» всегда было очень важно, ты знаешь. Но, может быть, ты бы сделал то же для меня? (Передать кассету в Москве можно некоей Зинаиде Ивановне, телефон которой 944-25-48.) Сына ее, организующего посылки в Россию, при ее участии, фамилия Балакин. Адреса не знаю, только телефон. Я бы здесь, как они это организуют, расплатилась долларами, тебе бы это ничего не стоило. Только вот передать в Москву, найти ее. <…>

Я послала маме продукты, которые идут уже полтора месяца. Почта здесь еще хуже: дороже в 6–8 раз, ничего не берут, кроме чая, кофе и конфет, и все это идет полгода и дольше.

Ты мне ничего не пишешь о продуктах, которые мне все-таки хочется послать тебе. Но ведь они повезут их только в Таллин. Есть ли кто, чтобы доставить тебе их? Напиши, пожалуйста, и не нужен ли аспирин (антикоагулянт). Здесь есть его новая модификация, от которой не болит желудок. Вообще, как с лекарствами у тебя? Господи, если бы ты знал, как в своей новой квартире я передумываю все мелочи о тебе постоянно; даром, что новая квартира дала мне время, свободу и покой. <…>

А вот как я себя нагрузила, чтобы хоть как-то вживаться в новую почву. «Купила» себе сразу несколько курсов: английского языка в университете Конкордия, семинар по музыке в университете Мак-Гил, и там же семинар по иудеохристианству. Пытаюсь хоть как-то войти в этот мир. Трудно ужасно, язык плох, но другого не дано, а сидеть дома и жаловаться на судьбу – поздно и непродуктивно. Марина – без перемен, работы нет, бьется изо всех сил. Федя очень доволен университетом, ему интересно, звучит по телефону хорошо, и это всех нас радует.

Юрочка, а в Монреале осень, стоят ясные, не очень холодные дни, цветы приуныли, цветут пышно только гортензии, которые я не люблю, но зато стоят абсолютно красные канадские клены, совершенно красные, как цвет их символа на флаге. <…> красота невместная.

Отрада здесь моя – музыка. Диски, которые я иногда здесь покупаю, звучат удивительно, и я позволяю себе забыться и вспоминать, что дорого и важно до последнего вздоха. Видно, письмо это раньше, чем 25 октября[517], к тебе не дойдет. А это «день молитвы и печали». Я с тобою в этот день. Подумать трудно, что миновало уже два года, как не стало Зары. А мы живем еще. Может быть, прав Пастернак, и жизнь дает больше, чем мы заслужили? Что твоя последняя, такая важная для тебя, книга? Будет ли кто-нибудь ее печатать? Или не последняя так важна для тебя? Давно не пишет Женя, дорого очень, я понимаю, но от нее я хоть что-то узнаю о жизни в Эстонии.

Из газет вычитываешь только ужасы, которые, быть может, и есть Ваша реальная жизнь.

Будь здоров, не теряй надежды, обязательно будет лучше. Старайся хоть в нескольких словах писать мне о себе.

Обнимаю тебя,

Твоя Фрина.

P.S. Сегодня ровно два года, как я в Канаде.

13 октября 1992 года

Юрочка, мой дорогой!

Я писала к тебе несколько дней назад, но что-то забыла сказать. И вообще просто хочется еще раз поговорить с тобой. Я забыла написать, как меня обрадовали те несколько слов, что ты приписал в конце письма. Они означают, что ты снова будешь видеть и сам мне писать. Затем: я хотела бы от себя поблагодарить Таню за то, что помогает тебе и что пишет для меня твои письма. Спасибо ей! Спасибо всем от меня, кто тебе помогает. Боже, Боже, почему это не я, которая бы должна была быть рядом с тобой; все бы было совсем иначе, лучше, легче тебе. Моя любовь спасала бы тебя от всех напастей. Я знаю, что весь свет тебя любит, и я вместе с ним.

Странно, ты знаешь, я теперь вижу этот свет: не в целом, не могу себе представить картину, как что-то единое, а все както по частям – царит «Бог деталей»: то слушаю, как поет птица на дереве, то смотрю долго, как падают красные листья с клена, что стоит в моем окне, то… Только неотступно думаю одну думу о тебе. Я часто слушаю 20-й концерт Моцарта, который мы не раз слушали вместе с тобой, и романс Глинки, который ты так любил; это тяжело порой очень слушать, но иногда необходимо и неотменимо, как и все другое. А еще я хочу повеселить тебя рассказом о моих «штудиях» в университетах. Музыкальный семинар очень милый: сидят ужасно ухоженные и счастливые старички и старушки во главе с профессором музыки (в Мак-Гиле есть музыкальный факультет) и слушают в лучшем исполнении записанные на дисках музыкальные пьесы. В этот раз это романтики и модерн. Я плохо знаю Хиндемитта и Рихарда Штрауса, но есть и мой любимый Григ, и Дворжак. Потом они что-то там разбирают, чего я совсем не понимаю, но музыка так прекрасна и так звучит, что, если закрыть глаза, так можно вообразить себя в Ленинградской филармонии… тысячу лет назад.

А вот другой семинар, по религии, – это совсем смешно: никакой там религии нет, а вальяжный профессор роняет слова, поминутно смотрит на часы и спрашивает, не хотят ли почтенные слушатели прерваться и выпить кофе. Потом извиняется, когда видит, что прошло всего полчаса, и дамы медленно говорят о своей любви к Богу. Перед каждой лежит Библия, ото всех пахнет духами, а я… несчастная, учу английский, слушая их всех. Правда, смешно. Так они занимают свое свободное время. Тебе бы их заботы…

Мы много говорим с Мариной, что, может быть, несмотря на тысячу «но», мне надо плюнуть на все и хоть на месяц уехать к тебе, пожить с тобой. И я никак не могу принять решения, даром что у тебя еще и не спрашивала. Я физически чувствую себя гораздо крепче, чем в Москве, спасибо хорошему врачу, нашедшему для меня таблетки, с которыми я сплю уже почти 4 месяца. А спать – это совсем другая жизнь, совсем, совсем другая. Прежде всего, не все представляется столь мрачным, чем когда не спишь месяцами. Только равновесие мое какое-то шаткое: я быстро очень устаю, и мелочи выбивают меня из колеи. Я очень боюсь поездки, если еще надо ехать через Москву. Главное: ну скажи мне, как я смогу уехать обратно? – Вот что меня беспокоит больше, больше всего. <…>