Юрий Лотман в моей жизни. Воспоминания, дневники, письма - Фаина Сонкина

Ты жалуешься, что я не пишу о себе. Это по той же причине, по какой (помнишь?) у старого лорда младенец 7 лет не говорил ни слова. Родители измучились, бегая по докторам и посылая его на курорты, а мальчик молчал. Однако однажды утром за завтраком он произнес: «А бифштекс-то жесткий». И когда пребывавшие долгие годы в отчаянии родители воскликнули: «Джон, ты можешь говорить! Почему ты до сих пор молчал?» – он ответил: «А до сих пор все было в порядке». Так и у меня. Если я ничего не пишу о своей жизни, то, значит, у меня все в порядке. У нас, конечно, все очень беспокойно, но, как в солдатской песне, записанной Львом Толстым:

Очень, братцы, чижало,Прямо скажем, не легко,А между прочим ничаво.

Радио у меня испортилось, могу ловить только какие-то музыкальные номера из ближней эстонской станции, так что тревожные известия до меня и по этому каналу не доходят.

Салтыков-Щедрин, когда известия бывали уж очень тошные и вообще на мир смотреть не хотелось, снимал комнату окнами во двор, распространял слух, что уехал за границу, запирался и ел гречневую кашу. У нас, чтобы использовать этот метод, не хватает только гречневой каши, а в общем все в порядке, не будем унывать, как-нибудь все уляжется. Как говорит французская поговорка, кто переживет, тот увидит. Мне хочется верить, что у Марины тоже все благополучно уляжется и что ты здорова и сохраняешь бодрость духа.

Я продолжаю что-то пытаться делать. Мои милые ученицыколлеги не бросают меня (вот одна из них – Таня – под диктовку сейчас пишет это письмо)[529]. И мы вместе пытаемся немного работать. Беда только в том, что я потерял уверенность в себе и никак не могу решить, чтó из того, что я делаю, имеет смысл, а что – маразматические попытки, ну да Бог с ним. А вообще потихоньку существую, и все в порядке. Давай только договоримся, поскольку никогда нет уверенности, что письмо дойдет (по крайней мере, вовремя), в случае, если наступает перерыв, не волноваться и не строить никаких предположений и ждать письма. Звонить в Ленинград Наташе или еще куда-нибудь не имеет смысла – это игра в испорченный телефон.

Обнимаю тебя нежно.

Марине сердечные приветы.

Всегда (и навсегда) твой

Ю. Лотман

11. III.93.

14 марта 1993 года [530]

Юрочка, дорогой!

Пишу тебе снова. Вчера перечитывала твои последние письма, диктованные тобою. В каждом из них были хоть несколько слов, дописанных тобою, и было легче на душе. Но вот уже почти три месяца, как от тебя нет ни звука, не считая справки для Марины, где есть твоя подпись. Я очень виню себя за предыдущее письмо к тебе с упреками о молчании. Видно, я забываю о том, как ты болен, и не представляю себе в полной мере твоих возможностей. Но ведь ты и не писал о них, так откуда же мне знать… Конечно, диктовать письма, не мочь их прочитать – жуткая вещь. Где взять иную возможность связи с тобой?..

А у нас снежная буря, какой я в жизни не видывала. <…> В США есть и жертвы, здесь потише, но все равно устоять на ветру невозможно, снег сыплет как будто не только с неба, но и с земли;

мои старики и старушки, известное дело, сидят дома. А я из любопытства выскочила хоть постоять у дома, интересно же. <…> А еще утром я так славно гуляла на своей горе. Такая была тишина! Но вот что интересно: мало прыгали белки и совершенно не было слышно птиц, которые уже на прошлой неделе громко распевали весну. <…>

А в Монреале ежегодный фестиваль кино по искусству, и, конечно, Марина носится и зовет меня тоже. Она часто пишет (увы, бесплатно) в маленький журнальчик «Вестник»[531], который совсем не плох; его делают сбежавшие из Дубны физики, и неплохо, но почти прогорают, так тяжело, и их поддерживают безгонорарные доброхоты. Марина и пишет им о всяких киноновостях.

Вчера мы полетели до бури смотреть фильм об архитектуре арабов в Испании. Мне захотелось «побывать» там, в Испании. По названию же очень трудно судить о фильме.

И получили «удовольствие»: какая там Испания. Фильм, вопервых, снят отвратительно, так, что и не увидишь толком ничего, а главное (видно, ради этого он и сделан), очень плохой и нелепый текст. Он о том, что христианская культура в Испании ничего не стоит, несколько лучше иудейская, но только арабы – великие математики, философы, поэты и архитекторы. Сегодня собираемся смотреть еще и фильм о японских садах. Вопрос в том, как добраться до метро. <…> С глухой тоской и отчаянием слежу за тем, что делается в эти дни на родине. <…> Юрочка, я посылаю тебе интервью из лос-анджелесской русской газетки, там прекрасная твоя фотография, которая тоже стоит у меня на столе.

Такие глаза, как у тебя на ней, сделались у тебя, я думаю, только после смерти Зары, я не видела прежде такого в них выражения. Да что говорить: жизнь идет и идет. Сколько еще нам суждено жить – неизвестно, может быть, и хорошо, что неизвестно.

Я – в порядке. <…> Сестре Ляле, кажется, удастся продать нашу дачу, правда за гроши, и, представь, квартиру. Вот тогда я смогу себе позволить хоть немножко повидать белый свет. Что не будет дачи – я особенно рада. Вероятно, это смешно, и для других она просто кусок земли с грудой гниющих досок, для меня же – ты знаешь – такой дорогой кусок прежней жизни, что я от одной мысли, как там страдало все без меня (мои цветы), часто не могла спать по ночам. Хорошо, что ее покупает какой-то из новых богачей: пусть там строит хоромы, пусть там ничего моего не будет.

Юрочка, мой дорогой друг, я прощаюсь с тобой до следующего письма, будь здоров, будь, будь, будь, пожалуйста.

Обнимаю тебя,

Твоя Фрина.

13 апреля 1993 года

Дорогой Юра!

13/IV-93

Я получила твое письмо от 24 марта, которое шло всего одну неделю. Я не ответила тебе сразу, потому что здесь сплошные пасхальные каникулы и письмо все равно не ушло бы раньше. Ты призываешь меня к благоразумию: не волноваться, терпеливо ждать писем. Я постараюсь. Знаешь ведь, у страха глаза велики, и, когда больше трех месяцев от тебя нет ни звука, так чего-чего только не передумаешь… Ну, быть по сему: ни звонков в Ленинград, ни панического страха за тебя.

Я, кажется, подробно писала тебе о Марине. Повторюсь. Вначале, получив почасовую работу, мы были счастливы, потому что перспективы были очень надежными: почасовая работа должна была продолжиться на следующий год, твоя справка обеспечила бы прожиточный минимум и т. д.[532] Но все как-то сразу же изменилось, поскольку уже в самом начале вышло постановление министра куль туры Квебека об отмене[533] гуманитарных факультетов в английских колледжах <…> с будущего учебного года. Это просто такая доля у нее, на самом же деле отмена их дело прогрессивное, потому что курсы эти, <…> чепуха сплошная, никакого отношения к образованию не имеющая, но дающая приличную зарплату, никакой ответственности и легкую жизнь преподавателям. (Их бы в советскую школу 50–60 годов!)