Юрий Лотман в моей жизни. Воспоминания, дневники, письма - Фаина Сонкина

Студенты и преподаватели по этому поводу бастуют, но это ничего не означает. <…> Марина срочно рассылает документы во французские колледжи, потому что там будет расширяться преподавание английского языка как второго. Правительство наконец увидело, что выпускает студентов, не могущих ни писать грамотно, ни прилично говорить не только на втором государственном языке Канады, но и на родном. Не хочется Марине учить английскому, и шансы, как здесь всегда, сомнительны, но выхода нет. Мы же обе научились здесь (представь, и я – тоже) не думать обо всем вперед:

сейчас есть работа, прожить можно, и слава Богу. <…>

Вера сообщила мне о смерти Левушки Дмитриева[534], ужасно жаль его. Она был на панихиде в Пушкинском доме. Пишет, что ученые выглядят жутко, Д.С. Лихачев чуть ли не лучше всех. Снаряды ложатся рядом, как ты любил говорить. Кто следующий? Нам, слава Богу, не дано знать.

Будь здоров, дорогой мой друг, обнимаю тебя.

P.S. Ты как-то писал, что Наташе предстояла операция. Была ли она и как чувствует себя Наташа?

26 апреля 1993 года [535]

Милая Фрина!

Помнишь, был такой фильм «Шел солдат с фронта и попал опять на фронт». Вот я только вышел из больницы, и сейчас снова отправляют в больницу. Ты не пугайся, ничего страшного, просто «расстройство всякого устройства». Одно проходит, другое начинается. Но вообще ничего серьезного нет и поэтому опасаться причин нет. Просто хотят сделать обследование. Такие любопытные врачи. Писать мне продолжай на мой обратный адрес, мне будут приносить письма. Я очень беспокоюсь, как дела у тебя и у Марины. И вообще мы еще обязательно должны в этой жизни повидаться, поэтому помирать я не собираюсь.

Обнимаю тебя.

Целую тебя нежно,

Твой Ю.

3 мая 1993 года

Юрочка, дорогой мой!

3/V-93

Сегодня пришло твое письмо, дату которого установить трудно: в письме ее нет, а на конверте такая разлапистая печать, что не разобрать. Кажется, что письмо от 26 апреля. Тогда оно пришло очень быстро. Ты в больнице и успокаиваешь меня, как всегда, пишешь, что обследование и ничего серьезного. О Господи! Правда ли это?.. и что означает «то одно, то другое»? – нет ответа и не будет, я думаю, ведь ты не понимаешь, что мне было бы во сто раз легче, если бы я знала подробности всего, что с тобою. Ну, так тому и быть, будь по-твоему. Я только буду молиться, чтобы все было хоть относительно благополучно и то легкомысленное, что было тобою сказано в конце письма: «мы еще должны с тобою повидаться в этой жизни», – каким-то образом осуществилось. Будем жить и веровать.

А здесь «снова, как прежде, весна». Вернее, деревья еще только распускают листья, но уже лето по температуре воздуха, по пенью птиц, по расцветшим цветам вокруг. Марина «дорабатывает», хотя, кажется, ей дадут доработать еще и июнь для каких-то интенсивных курсов. А потом неизвестно, что будет, но ее курсов точно не будет. Поглядим. <…> Приезжал Федя на два дня, замкнут, неразговорчив, огорчает этим Марину. Не меня – я это все принимаю и не делаю истории из его закрытости: время пришло. Он еще не решил, ехать ли в Сорбонну. По делу выйдет мало что, только удовольствия, а денег бездна, так что… <…> А вот Марина в августе хочет ехать в Москву, сердце ее рвется к Юре. Подумай, в ноябре будет уже 4 года как она не видела ребенка, тяжело на самом деле. Ей привез один бывший дипломат его фотографии, которые он сам сделал (дипломат, то есть). Юра выше ростом, чем Марина, а выражение лица все то же: сразу видно, какой он нервный.

Сейчас Марина подыскивает себе попутчика, потому что немыслимо появиться там одной, даже простые телефонные контакты с Андреем совершенно невозможны, ни для ее подруг, ни для когото еще. Да и будет ли Юра в Москве? Если же предупредить Андрея, так он его специально отошлет. <…> Мне радостно помогать Феде. С первых дней в Канаде, со своих 13 лет, он не переставал работать и помогать тем самым Марине, а сейчас практически сам платит за учебу в университете. Характер же у него отцовский, но он, я надеюсь, никогда не будет алкоголиком и очень хорошо уже знает, что только трудом и усилиями здесь можно добиться успеха. Конечно, он мечтает о теоретической математике. <…> Федька ужасно гуманитарно не развит, некогда, все некогда, только любит настоящую музыку, и это уже на всю жизнь.

Я очень люблю свой новый дом, и, хотя окружение здесь не то, которого бы хотелось, но это чепуха по сравнению со всем остальным. Получил ли ты мою фотографию? Наверное, там ничего не увидеть, но уверяю тебя, что я сейчас много лучше, чем по приезде в Канаду. Поэтому, Юрочка, у меня есть силы на встречу с тобой, когда и как ты захочешь и сможешь – я всегда готова. Господи, как я хочу, чтобы все завершилось у тебя благополучно, чтобы ты мог еще жить, еще работать, еще все помнить и всех. Будь здоров, мой дорогой, будь здоров, будь здоров. Поклоны от Марины. Она, конечно, надеется повидать тебя, если поедет, <…> но уж позвонит во всяком случае, конечно, и уж ей ты скажешь все, что захочешь мне передать. Обнимаю тебя, нежно обнимаю.

Всегда твоя

Фрина

P.S. Я отсылаю тебе эстонскую марку, оказавшуюся непроштемпелеванной. При нашей нищете – не стыдно. Ведь марки дороги…

6 мая 1993 года

Милая Фрина!

Прости, что так долго не диктовал писем для тебя[536]. Опять провалялся в больнице, даже в двух: одна за другой. Было что-то с печенью и с желудком. Субъективно я был совершенно убежден, что речь идет о раке, и отнесся к этому с полным спокойствием. Однако после многочисленных анализов врачи пришли к выводу (насколько мне удалось по косвенным данным выяснить, это действительно так), что никакого рака у меня нет. Но есть разнообразные хворости в моих истрепанных внутренностях. Самое смешное то, что если я ощущаю где-либо боль, то это, как правило, в той почке, которой у меня давно уже нет. Как видишь, друг мой, отсутствие чего-нибудь может причинять мне более страдания, чем присутствие. В частности, отсутствие дорогих мне людей, из которых, по словам Пушкина:

Иных уж нет, а те далече,Как Сади некогда сказал[537].

Переходя от стихов к простой и понятной прозе, скажу, что я не только вышел из больницы, но даже возобновил чтение лекций. Правда, с каким качеством, то, как писалось иногда Иваном Грозным, когда ему надо было перечислить неизвестные ему вещи: «Ты, Господи, сам веси». Вообще у нас раннее лето. Погода переменчива. Дела и настроение – тоже. Если смотреть шире, то все, как когда-то выразился А.Н. Толстой, – «хмурое утро», довольно хмурое и даже противное, но все-таки можно надеяться, что утро. Письмо печатают под мою диктовку. В принципе я мог бы печатать и сам, но ленюсь. Я вообще сделался ужасно ленив. Ты бы меня абсолютно не узнала. Кстати, на днях мне придется (вот лень-то) фотографироваться для эстонского паспорта. Одну фотографию вышлю тебе. Не пугайся. Как поет Германн в «Пиковой даме»: