Холодная комната - Григорий Александрович Шепелев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– С ума сойти, – усмехнулась Танька, – оказывается, есть польза и от попов! Кто бы мог подумать!
– Да вы ещё и кощунницы! – бесновалась Ленка, – немедленно отвяжите меня! Я вам набью морды! Какое вы имеете право так измываться над человеком?
– Над лошадью, – уточнила Сонька, – ты у нас лошадь.
– Точно, – опять слегка наклонилась голова Таньки, – послушайте, как лошадка сейчас заржёт!
Поняв её замысел, Ленка снова подняла визг. Но он оказался слабеньким по сравнению с тем, который исторгся из её рта, когда Танька начала щекотать длинными своими ногтями правую её пятку. Пощекотав точно так же левую и назвав себя идиоткой, вечно всё забывающей, Сонька за руку потащила Юльку на кухню и там сказала ей:
– Твою мать! Она ведь действительно ничего не помнит! Совсем-совсем ничего! Я просто не представляю, что можно сделать!
– Да что ты сделаешь? Телефон с деньгами надо припрятать, и, если что, отдать. Авось, не убьют!
– Боюсь, что убьют.
Возвратились в комнату.
– Хватит, – остановила Сонька садистские дела Таньки, – я ей прощаю триста рублей.
Танька отошла. Ленку отвязали, и она ринулась в туалет, расстёгивая штаны на бегу. У Юльки бинт на ноге промок, да не в первый раз за два дня. Достав из чехла гитару, она присела и заиграла.
– Ух, ты! – сказала Танька, – гитара.
Послушав строчку из «Yesterday», она обратилась к Соньке:
– Эта кобыла кого-то круто заклофелинила.
– Почему ты так думаешь? – удивлённо спросила Сонька.
– Во-первых – потому, что ты здесь, хотя сказала мне, что звонишь с вокзала. А во-вторых, она ко мне заходила ночью с расширенными зрачками и клофелин просила.
– Ты ей дала?
– Коленом под жопу. Но у неё есть где взять, и она взяла. Ты, кстати, не знаешь, что она сшиздила?
– Телефон.
– Какой телефон?
– Вот этот.
Сонька достала из-за горшка телефон. Танька потянулась к нему, однако её рука была остановлена рукой Соньки.
– Он золотой? – прищурилась Танька.
– Да, золотой.
– И что она говорит?
– Она ничего не помнит, кроме того, что, возможно, была в «Принцессе».
Вернулась Ленка. Послушав, как Юлька наяривает пассажи, она вскричала:
– А куда дели мои носки?
Ей дали носки. Она их надела.
– Тварь, это чей мобильник? – жёстко насела на неё Танька.
– Мой, – был ответ.
– А ты понимаешь, кобыла сраная, что тебе за него башку оторвут?
– Тебе оторвут.
– Это бесполезно, – вступила в разговор Сонька, – сделаем так. Ты беги в «Принцессу» и постарайся выяснить, с кем она там ночью была. А мы…
– Меня там не любят за мордобой с ментовскими шлюхами, – воспротивилась Танька.
– Ты слишком мнительная. Тебя нельзя не любить.
– У кого брала клофелин? – опять заорала на Ленку Танька. Ленка задумалась – но, как в скором времени оказалось, не над её вопросом.
– Чёрт, я носки надела неправильно! – проронила она, внимательно глядя на свои ноги, – левый – на правую ногу, а правый, наоборот, на левую. А переодеть их нельзя, плохая примета!
Танька свирепо плюнула и ушла. Эхо её топота вниз по лестнице прокатилось по этажам, как железный шар. От её ухода Юлькино ощущение, что сейчас войдёт медсестра с галоперидольчиком, не ослабло. Струны под заболевшими от них пальцами ныли блюз.
– Совсем их сниму, – нашла, наконец, выход из положения Ленка, и, наклонившись, сняла носки, – пойду без носков! Ведь ботинки будут.
– Куда это ты пойдёшь? – поинтересовалась Сонька.
– Куда глаза глядят. В принципе, твоё-то какое собачье дело? Дай сто рублей! Вечером верну.
– А в рыло тебе не дать ботинком с размаху?
– Можно я приму душ? – отложив гитару, спросила Юлька. Ленка важно кивнула.
Душ Юльке нужен был, главным образом, для того, чтоб сменить повязку. При помощи туалетной бумаги кое-как вычистив из ботинка сукровицу и взяв ещё один бинт на кухне, Юлька заперлась в ванной. В её намерение входило только ополоснуться. Но, сняв одежду, смотав с ноги мокрый бинт и пустив под мощным напором тёплую воду, она решила по-быстрому принять ванну. Вставила пробку, села. Вода, с бурлением поднимаясь, грела и щекотала её костлявое тело. Гоня прочь сонное состояние, Юлька думала. Как учительница русского языка и литературы, несколько лет работавшая помощницей ветврача, смогла догадаться, что на иконе – главная героиня повести Гоголя? Несомненно, по медицинским симптомам. Либо в глазах, либо на лице, либо на руках или шее панночки были признаки какой-то собачьей хвори. Юлька, вообще, любила собак и кое-что о них знала, но ей не шло так сразу на ум, что это могло быть такое. Вода, тем временем, поднялась до края. Закрутив краны, Юлька задумалась про икону. Кирилл так и не успел сказать, где она. Выходить на связь с ним нельзя. Он мгновенно сдаст. Да, сдаст, не поморщившись. С этой мыслью Юлька уснула.
Бешеный стук и крики выдернули её из тёплых объятий сна.
– Маринка! Маринка! – визжала Сонька, дёргая дверь. Расплескав с треть ванны, Юлька вскочила. Её сознание прояснялось медленно – как стекло трамвая, заиндевевшее от мороза и согреваемое дыханием. Осознав, наконец, где она находится и что это зовут её, Юлька перелезла через борт ванны и отодвинула шпингалет. Охваченная тревогой Сонька влетела. На её правой щеке алели царапины.
– Чёрт! Я думала, ты утопла! Ты тут спишь, что ли?
– Да, случайно уснула, – призналась Юлька, сняв с вешалки полотенце, – а вы там что, подрались?
– Пришлось этой твари дать по ушам! Она убежала. Быстренько одевайся! Надо валить отсюда, пока за ней не пришли. Мне не очень хочется, чтоб меня за её дела пригладили утюгом.
– Хорошо, я скоро.
Сонька не уходила. Ощущая неловкость под её взглядом, Юлька кое-как вытерлась, обмотала ногу бинтом и быстро оделась.
– Что у тебя с ногой? – поинтересовалась Сонька, глядя на старый бинт, валявшийся на полу.
– На гвоздь наступила. Ранка не заживает никак.
Зачехлив гитару, вышли на улицу. Побрели к вокзалу. Дворники расчищали повсюду снег. Сонька грызла семечки, доставая их из кармана куртки. Юлька, шагая, бросала взгляды на длинноносый профиль работницы туалета. Она ей чем-то напоминала лисичку – неторопливую, осторожную, но способную, если что, совершить бросок стремительней кобры и ухватить зубами крепче бульдога. Её, казалось, ничем нельзя было испугать или удивить. У Юльки возникло вдруг искушение рассказать ей всё. Она с огромным трудом его подавила.
– Слушай, а как тебя на самом деле зовут? – вдруг спросила Сонька таким задумчивым голосом, будто бы обращалась к самой себе, а не к своей спутнице.
– Так меня и зовут – Маринка, – сказала та, покраснев. Сонька улыбнулась.
– Ну, хорошо. А за что сидела?
– Да ни за что. Я только в СИЗО была.
– Условным отделалась?
– Оправдали.
– Ясно.
– А ты сидела за что?
Сонька помолчала, сплюнула шелуху и проговорила:
– Да покалечила одну мразь. Мы с ней жили вместе, и она у меня, когда я спала, попыталась вытащить из карманов деньги и золотой мобильник.
– Я не воровка и никогда ею не была, – ответила
