Черный жемчуг - Синтия Хэррод-Иглз

Наступил апрель, и временное улучшение закончилось. Стало ясно, что оживление ребенка по вечерам носило лихорадочный характер; он таял на глазах, и вскоре уже никто не надеялся, что мальчик поправится. Он проводил с Эдмундом целые дни, но подолгу молчал, держа брата за руку и будто боясь, что их разлучат силой. Эдуард просил брата прогулять жеребца, но тот отказывался, опять предоставляя это дело Гидеону. Однажды в конце апреля Клем вынес Эдуарда во двор и посадил на табурет в солнечном углу, спиной к нагретой солнцем кирпичной стене дома, где мальчик мог наблюдать беготню слуг. Ферн со своими толстыми, пушистыми щенками пришла и улеглась у его ног. Пара голубей ворковали на карнизе, Эдмунд сидел рядом, положив голову на колени брата. Внезапно Эдуард заговорил:

– Ты веришь в царство небесное, Эдмунд? То есть, я хочу сказать, в самом ли деле оно существует?

– Конечно, – ответил потрясенный Эдмунд. – Но почему ты спрашиваешь? Разве ты этому не веришь?

– Не знаю. Иногда здесь бывает так хорошо, что я не могу себе вообразить лучшее место, – он взглянул на собственную руку, лежащую на коленях рядом с головой Эдмунда. Рука была белой, худой, почти прозрачной, как тень ветки. У Эдмунда руки были сильными и загорелыми, солнце блестело на тонких золотистых волосках ниже локтя. Эдуард закрыл глаза, чтобы сдержать слезы. Ферн вздохнула и улеглась на бок, а два щенка подобрались к ее животу, пытаясь отыскать соски. Эдуард открыл глаза, и мальчики переглянулись.

– Эдмунд, я хочу, чтобы Торчлайт стал твоим, когда я умру. – Эдмунд не ответил, но его губы так задрожали, что мальчику пришлось прикусить их, чтобы остановить дрожь. – Если бы отец Ламберт был здесь! Он мог бы все объяснить, он всегда говорил так, как будто знал наверняка...

Эдмунд понял, о чем думает его брат.

– Конечно, ты попадешь на небеса, Друид, и будешь рядом с мамой, и... – он не смог продолжать. Эдуард кивнул.

– Ты не хочешь попросить Гидеона вывести нашего коня во двор? Мне бы хотелось увидеть его.

– Конечно, – Эдмунд вскочил. – Я подведу его прямо к тебе, и ты дашь ему соль, – мальчик побежал через двор, и щенки кинулись за ним, думая, что начинается игра. Гидеон дал Эдмунду соли, отвязал Торчлайта и передал мальчику повод. Тот осторожно вывел жеребца из полумрака конюшни на солнечный двор, где сидел Эдуард. Копыта жеребца громко стучали по булыжнику, по земле тянулась тень. Эдмунд остановился перед братом и хотел пересыпать ему в руку соль.

– Дай ему ее, Друид, – произнес он. – Торчлайт полижет соль, и станет еще сильнее. Протяни РУКУ.

Эдуард не шевельнулся, и хотя его глаза были открыты, казалось, он ничего не видит. Минуту Эдмунд в недоумении смотрел на брата, а потом его ноги задрожали и рот приоткрылся в беззвучном крике. У ног Эдуарда спала Ферн, вяло отгоняя хвостом мух; уставший от ожидания Торчлайт тронул губами голову Эдмунда и ударил копытом по камню.

Еще долго Аннунсиата лежала, испытывая недоумение, почти смущение; Эдуард осторожно перекатился на спину. Он притянул ее голову к себе на плечо и нежно поцеловал, отводя волосы с влажного лба почти материнским жестом. Аннунсиата испустила долгий прерывистый вздох, и Эдуард сильнее прижал ее к себе.

– Ты прелесть.

– Это было совсем по-другому, – наконец проговорила она.

– По сравнению с чем? – с улыбкой переспросил он. – С тем, что ты себе представляла? Разве ты думала об этом, Нэнси, несколько лет назад, когда кокетничала со мной в Йоркшире?

– Не совсем, – протянула она. – Не знаю, впрочем. Я никогда не думала о таком…

– Знаю. А я думал. Все случилось точно так, как я себе представлял – ни малейшей разницы, если не считать, пожалуй, того, что в действительности все оказалось намного прекрасней, – увидя, что она пытается повернуть голову, Эдуард приподнялся и взглянул Аннунсиате в глаза. Она выглядела такой смущенной, явно не знала, как себя вести, и Эдуард успокаивающе улыбнулся.

– Ну, так что же было по-другому? Аннунсиата смутилась. Она имела в виду различие между любовью Эдуарда и Хьюго. Теперь она обнаружила, как отличается любовь опытного мужчины. Они с Хьюго любили друг друга, и все было замечательно. Но с Эдуардом все было отлично по совершенно другим причинам. Вместо ответа она спросила:

– Ты любишь меня, Эдуард?

Он тихо засмеялся – Аннунсиата почувствовала, как приподнимается его грудь.

– Ты спросила это совершенно по-женски, моя дорогая. А как ты считаешь?

– Не знаю. Если бы вместо тебя был кто-нибудь другой... Но про тебя я ничего не могу сказать. Когда-то я была уверена, что ты влюблен в меня – ты ведь так настойчиво пытался отбить меня у Кита. Но теперь...

– Вероятно, у нас с тобой совершенно разные представления о любви, – заметил Эдуард. – Знаешь, за всю свою жизнь я любил только одну женщину.

– Кого? – спросила Аннунсиата, в первую очередь думая о себе. – Это была Мэри?

– Мэри? Боже милостивый, как это могло прийти тебе в голову? Нет, Нэнси, милая моя, это была не Мэри. Ты не знаешь, или, вернее, не помнишь ее.

– Мы с ней встречались? Эдуард кивнул.

– Давно, когда ты еще была совсем малышкой. Она нахмурилась.

– Так это была твоя мать? – Он кивнул. – Но ведь это совсем другая любовь?

– Конечно, другая, – подтвердил Эдуард. – А теперь мне пора идти, милая, пока не вернулся Хьюго.

Он поцеловал ее в бровь и выбрался из постели. Аннунсиата наблюдала, как медленно он разбирает смятый ворох своих вещей. Его тело очень приятно на вид, думала Аннунсиата, – хорошо сложенное, ловкое и очень сильное, с гладкой шелковистой кожей. Хьюго был смуглым и волосатым – совсем другим. Аннунсиата вспомнила, как приятно проводить пальцами по гладкой коже.

– Эдуард!

– Да, Нэнси?

– Хьюго твой лучший друг, правда? Ты любишь его?

– Конечно, – Эдуард перестал одеваться и удивленно взглянул на нее, как будто зная, о чем она думает, прежде чем она сама поняла собственную мысль.

– Тогда почему же... Я хочу сказать, почему ты не противился? Ведь он бы осудил тебя?

– Разумеется, осудил – только ведь ты не собираешься признаваться ему, и я тоже.

– Почему же ты сделал это, зная, что поступаешь дурно?

– Ты хочешь знать, почему он спит с другими женщинами, если любит тебя? – спросил Эдуард. Аннунсиата кивнула. Эдуард присел на край постели и поцеловал ей обе руки. Его серые глаза казались очень ясными, как весенние ручьи. – Не думаю, что он делает это тебе назло, дорогая. Для него подобные поступки не имеют значения – так уж он воспитан. Вероятно, всякая любовь может быть оправдана. В конце концов, ты же сама занималась со мной любовью назло ему?