Бен-Гур - Лью Уоллес

Спросишь: «Как мы узнаем его?» Если по-прежнему считаешь его царем, подобным Ироду, то будешь неустанно искать мужа в пурпуре и со скипетром в руке. Тот же, кого ищу я, будет беден и скромен — человек, похожий на других людей; и знак, по которому я узнаю его, будет крайне прост. Он предложит мне и всему человечеству путь к вечной жизни, прекрасной и чистой жизни Души.

Минуту все хранили молчание, прерванное снова Балтазаром.

— Однако пора, — сказал он, — пора в путь. Собственные слова пробудили во мне нетерпение видеть не покидающего моих мыслей, а потому прости меня, сын Гура, и ты, дочь моя, если тороплю вас.

По его знаку раб принес вина в кожаной бутылке, они выпили и, сбросив с колен салфетки, поднялись.

Пока раб убирал шатер и припасы в тюки, а араб приводил лошадей, собеседники совершили омовение в озере.

Вскоре они обновили свои следы в вади, намереваясь догнать караван, если он прошел мимо.

ГЛАВА IV

Бен-гур на страже с Ирой

Караван, растянувшийся по пустыне, выглядел очень живописно, однако полз, как ленивый питон. Балтазар недолго смог вынести такую медлительность, и по его предложению маленький отряд отделился, чтобы продолжать путь самостоятельно.

Если читатель молод или еще вспоминает с сочувствием романтику своей юности, он разделит радость, с которой Бен-Гур, скачущий рядом с верблюдом египтян, бросил последний взгляд на голову каравана, почти скрывшуюся за горизонтом.

Говоря прямо и с полным доверием, признаем, что Бен-Гур находил определенное очарование в присутствии Иры. Поймав брошенный сверху взгляд, он спешил приблизиться к ней; когда она заговаривала, его сердце сбивалось с обычного ритма. Стремление быть приятным ей не покидало его. Самый обычный предмет становился значительным, стоило ей обратить на него внимание: черная ласточка, после того как на нее указал изящный палец, уносила сияющий нимб; осколок кварца или слюдяная чешуйка вспыхивали под поцелуем солнца, и по слову красавицы юноша мчался за придорожным сокровищем, а когда она небрежно отбрасывала находку, равнодушная к его трудам, он стыдился, что такая безделица посмела принять вид драгоценности — рубина или алмаза. Синева далеких гор превращалась в богатый пурпур, стоило ей произнести фразу восхищения; и тусклая муть заволакивала весь пейзаж, когда — и нередко — беседка закрывалась пологом. При таком настроении, такой готовности сдаться в сладкий плен к чему могли привести несколько дней уединенного путешествия по пустыне!

Если в любви нет ни логики, ни расчета, плоды ее определяет та, кто обладает влиянием.

А в данном случае были приметы, что чары напускаются не бессознательно. Утром на ней откуда-то появилась сетка с золотыми монетами, легшими на лоб и щеки, мешая свой блеск с богатым отливом потока иссиня-черных волос. Из того же тайника были извлечены драгоценные камни: кольца и серьги, жемчужное ожерелье, а также шитая золотом шаль и шарф из тонких индийских кружев, смягчивший своей дымкой весь арсенал. Она обстреливала Бен-Гура кокетливыми замечаниями и жестами, обливала улыбками, смеялась переливами флейты — и все это в сопровождении взглядов, то тонущих в нежности, то вспыхивающих ярко. Такая игра стоила Антонию его славы, а погубившая его не была и наполовину так прекрасна, как эта ее соотечественница.

Так прошли день и вечер.

Солнце, спустившись за хребет древнего Васана, заставило отряд остановиться у озера чистой дождевой воды в Абилинской пустыне. Там был поставлен шатер, съеден ужин и сделаны приготовления к ночи.

Вторую стражу нес Бен-Гур; он стоял с копьем в руке рядом с дремлющим верблюдом, поглядывая то на звезды, то на укрытую ночью равнину. Тишь нарушалась лишь редкими дуновениями теплого ветра, не уносившего от часового чар египтянки. К ним примешивалась только мысль о том, как она могла проникнуть в его тайны, какое собирается дать им применение и как ему вести себя с нею. И во все это проникала ждущая неподалеку любовь — сильное искушение, ставшее сильнее за прошедший день. В ту самую секунду, когда он более всего склонен был поддаться обольщению, прекрасная даже в неясном свете безлунной ночи рука мягко легла на его плечо. Он резко обернулся — это была она.

— Я думал, ты спишь, — сказал он.

— Сон — для стариков и младенцев, а я вышла повидаться со своими друзьями — звездами юга, теми, что держат сейчас полуночное покрывало над Нилом. Но признайся, ты захвачен врасплох.

Он взял скользнувшую с плеча руку и ответил:

— Врагом?

— О нет! Быть врагом, — значит ненавидеть, а ненависть — болезнь, которую Исида не подпустит ко мне. Она поцеловала меня в сердце, когда я была ребенком.

— Твоя речь не похожа на отцовскую. Ты не разделяешь его веру?

— Могла бы, — тихо рассмеялась она, — если бы выглядела, как он. Но я еще не стара. Для молодости нет религии — только поэзия и философия; нет поэзии, кроме порождаемой вином, радостью и любовью, нет философии, кроме той, что извиняет дурачества этой поры. Бог отца слишком ужасен для меня. Я не нашла его в роще Дафны. О нем никогда не слышали в римских атриумах. Но, сын Гура, у меня есть желание.

— Желание! Где тот, кто скажет ему: «нет!»?

— Может быть, ты?

— Назови свое желание.

— Очень простое: я хочу помочь тебе.

Она придвинулась ближе.

Он рассмеялся.

— О Египет, — я едва не сказал «милый Египет!» — не в твоей ли стране живет сфинкс?

— И что же?

— Ты одна из его загадок. Сжалься и подари ключик. В чем мне нужна помощь? И как ты можешь помочь мне?

Она отняла руку, отвернулась к верблюду и заговорила нежно, лаская чудовищную голову, будто это было чудо красоты:

— О ты, последний, самый быстроногий и статный из стад Иова! Порою и ты спотыкаешься, когда путь неровен, а ноша тяжела. Как тебе удается распознавать по слову доброе намерение и отвечать благодарностью, даже если помощь предложена женщиной? Я целую тебя, царственный зверь! — она склонилась и коснулась губами широкого лба, тут же добавив: — За то, что твоя мудрость не знает подозрений!

Бен-Гур, подобравшись, отвечал спокойно:

— Твой упрек попал в цель, о Египет! Похоже, я сказал тебе «нет»; но что, если на устах моих лежит печать чести, а молчание хранит чужие жизни?

— Может, и так! — быстро ответила она. — Да, это так.

Изумленный, он отступил на шаг, и голос его был резок:

— Что ты знаешь?

Она ответила, рассмеявшись:

— Почему мужчины не признают, что у женщин чувства острее? Твое лицо было у меня перед глазами весь день. Мне довольно было посмотреть, чтобы сказать, что ум твой обременен, а чтобы определить бремя, нужно было лишь вспомнить твои разговоры с отцом. Сын Гура! — она понизила голос, выявляя большое искусство, и приблизилась так, что теплое дыхание касалось его щеки. — Сын Гура! Тот, кого ты ищешь, должен стать Царем Иудейским, не так ли?

Сердце его билось часто и сильно.

— Царем Иудейским, подобным Ироду, но более великим, — продолжала она.

Он отвернулся к ночи и звездам, потом взгляд встретился с ее глазами и медлил там, а ее дыхание было уже на его губах.

— С утра, — говорила она, — нас преследовали видения. Если я поведаю тебе мое, ответишь ли тем же? Что? Ты молчишь?

Она оттолкнула его руку и повернулась, будто собираясь уходить, но он схватил ее, требуя:

— Стой! Стой и говори!

Она вернулась, положила руку на его плечо и приникла к нему, а он обнял и тесно прижал ее; в ласке было обещание, которого она просила.

— Говори, расскажи мне свои видения, о Египет, милый Египет! Даже пророк, хоть сам Фесвитянин, хоть Законодатель — не смог бы отказать твоей просьбе. Я в твоей воле. Будь милосердна… милосердна… молю.

Будто не заметив просьбы, глядя в небо и покоясь в объятиях, она медленно произносила:

— Меня преследовало видение грандиозной войны — войны на земле и на море — с лязгом оружия и идущими в бой армиями, будто вернулись Цезарь с Помпеем и Октавий с Антонием. Облако пыли и пепла поднялось над миром, и Рима не стало; все его владения вернулись Востоку, а из облака вышла новая раса героев; и возникли огромные сатрапии и блистательные короны, затмившие все, что было доселе. И, сын Гура, пока длилось видение и когда оно закончилось, я спрашивала себя: «Что будет недоступно тому, кто раньше и лучше послужит Царю?»

И снова Бен-Гур отпрянул. Это был вопрос, не покидавший его весь день. Теперь ему показалось, что ключ найден.

— Вот, — сказал он, — теперь я понял тебя. Сатрапии и короны — вот в чем ты хочешь помочь мне. Понимаю, понимаю! И никогда еще не было царицы, равной тебе, такой умной, прекрасной и величественной, — никогда! Но увы, милый Египет, согласно видению, как ты поведала его, короны завоевываются в бою, а ты — только женщина, хоть Исида и поцеловала тебя в сердце. Или тебе известен более надежный путь, чем тот, что пролагается мечом? Если так, о Египет, покажи, и я пойду им, хотя бы лишь ради тебя.