Весь Карл Май в одном томе - Карл Фридрих Май
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После дележа воды мы исполнили обряд раскуривания калюме, в соответствии с которым Апаначка стал связан с нами узами вечной дружбы, при этом я обрел уверенность в том, что он не станет вести себя так, как обманувший меня Большой Шиба.
Вполне понятно, что наш обратный путь должен был проходить через оазис, хотя бы из-за воды, которая была необходима множеству людей с их лошадьми. О том, чтобы напиться вволю, особенно если иметь в виду животных, не могло быть и речи, и это вынуждало нас, насколько это было возможно, ускорить возвращение. Было решено сняться с места, как только начнет смеркаться, и ехать весь вечер и всю ночь, последнее было предпочтительным потому, что мы таким образом избегали изматывающей дневной жары.
После того как оружие найини было распределено между апачами, пленных погрузили на их же лошадей, сильная усталость которых значительно замедлила скорость нашего передвижения. Однако, отдавая бедным животным почти всю воду, получаемую нами по эстафете, мы поддерживали их в таком состоянии, что они смогли выдержать весь путь до оазиса.
Само собой, все люди, прибывавшие к нам с водой, оставались с нами. Каждый кол, попадавшийся нам по дороге, мы выдергивали из земли и брали с собой: мы не хотели, чтобы какие-то случайные люди обнаружили дом Кровавого Лиса в оазисе.
Мы не смогли, как ни старались, отделаться от Генерала, присоединившегося к нам со всеми своими белыми и краснокожими спутниками. Что касается транспортировки пленных, то с этим никаких трудностей у нас не было, каждый команч был помещен между двумя апачами, соотношение в численности тех и других легко позволяло это сделать.
Наш ночной поход проходил довольно спокойно, прерываясь лишь на короткое время при встрече с эстафетой для дележа воды.
Уже в тот день, когда я встретил в Каам-Кулано безумную женщину, я решил про себя, если ее муж вдруг окажется у нас в руках, попытаться незаметно разузнать о ней побольше. Теперь я мог осуществить свое намерение. В дороге я направил своего коня к нему и спросил:
— Мой краснокожий брат — шаман найини-команчей?
— Да, — хмуро ответил он.
— Все краснокожие мужчины, перед тем как отправиться в поход, имеют обыкновение спрашивать духов о его исходе. Вы поступили так же?
— Да, мы сделали это.
— И что же сказали духи?
— Они сказали, что мы победим.
— Значит, они солгали!
— Духи никогда не лгут, потому что это великий Маниту побуждает их говорить. Духи, однако, могут возвестить какую угодно удачу, но если, как это и произошло, воины начинают делать ошибку за ошибкой, то удача становится неудачей.
— Мой брат родился найини?
— Да.
— Я слышал, что он отец юного вождя команчей?
— Апаначка мой сын.
— У тебя есть еще сыновья?
— Нет.
— А дочери?
— Нет.
— Жива ли та, что живет в твоем вигваме?
— Она жива.
— Могу ли я узнать, как ее зовут?
Он запнулся, помедлил немного, потом спросил:
— Олд Шеттерхэнд знаменитый вождь. Разве у вождей принято заботиться о скво других мужчин?
— Почему нет?
— Бледнолицые могут думать как им угодно, но краснокожий воин, тем более вождь, никогда не позволит себе думать о чужой женщине!
Естественно, его отпор меня не остановил, и я продолжил расспросы:
— Я не краснокожий, а белый; кроме того, мы с Апаначкой выкурили трубку братства. Ты знаешь об этом?
— Я это видел, — проворчал он, — Апаначка мог бы сделать что-нибудь получше, чем это.
— Ты недоволен?
— Да.
— Он думает об этом совершенно иначе, чем ты, Апаначка стал сегодня моим братом, я испытываю участие ко всем, кто ему близок, к тебе, раз ты его отец, и к той, кого он называет своей матерью. Тебя не должно обижать то, что я хотел бы знать ее имя.
— От меня ты его никогда не услышишь.
— Почему?
— Я тебе его не скажу. Хуг!
Услышав последнее слово, я понял, что я действительно не получу ответа. Был ли это и в самом деле индейский обычай — никогда не спрашивать о чужой жене, или он имел другие причины молчать о своей сумасшедшей скво? Следовало ли и мне также промолчать? Нет! Я посмотрел на него настолько пристально, насколько это позволил сделать лунный свет, и сказал медленно и подчеркнуто значительно:
— Ты — Тибо-така?
Он дернулся в седле так, будто его укусила оса, но ничего не ответил.
— А она Тибо-вете?
Он опять промолчал, однако повернулся ко мне всем корпусом, а его лицо выдавало сильное внутреннее напряжение.
— «Ты видел моего Вава Деррика»? — продолжал я. Это был вопрос, заданный мне тогда его женой.
— Уфф! — воскликнул он.
— Это мой миртовый венок! — И снова это были ее слова.
— Уфф, уфф! — повторял он, обжигая меня полным ненависти взглядом.
— Тебе это известно так же хорошо, как и мне.
— Где ты все это слышал?
— Хау!
— От кого?
— Хау!
— Почему ты мне не отвечаешь?
— Не хочу.
— Олд Шеттерхэнд боится сообщить мне это?
— Не говори глупостей!
— Это не глупость, я требую, чтобы ты сказал, где ты это слышал!
— Но сам-то ты мне ничего не говоришь!
— О чем?
— Разве ты ответил мне, когда я тебя спросил о твоей скво?
— Эта скво принадлежит мне, а не тебе, и я могу говорить или молчать о ней — как захочу.
— Тогда не требуй у других, чтобы тебе отвечали.
Ты говоришь о страхе, который я якобы испытываю, но это именно ты боишься сказать правду!
— Но я хочу знать, кто сказал тебе эти странные слова!
— Этого ты не узнаешь.
— Ты слышал их от Апаначки?
— Нет.
— От кого же тогда?
— Хау!
Тогда он перешел в наступление:
— Если бы я не был связан, я сумел бы заставить тебя заговорить!
— Хау! Он сумел бы меня заставить! Дряхлый шаман, не умеющий ничего другого, кроме как надувать при помощи своих примитивных фокусов детей и женщин своего племени, человек, который, устроив жалкую комедию, навлек гибель на три сотни воинов, хочет принудить к чему-то Олд Шеттерхэнда! Да если бы ты не был моим пленником, которому я должен оказывать снисхождение, я бы сейчас обошелся с тобой совсем по-другому.
— Ты издеваешься надо мной? Ты назвал мое волшебство комедией? Берегись!
— Хау!
— И не вздумай рассказать услышанное тобой еще кому-нибудь!
— Потому что для тебя это
