Пейзаж с парусом - Владимир Николаевич Жуков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Возле стены, рядом с растворенными дверьми цеха, стояла скамейка, истертая, замасленная робами; неподходяще большой бак заменял урну для окурков, но за скамейкой, за выгнутой ее спинкой густо торчали стебли начинавших расцветать золотых шаров, а над ними свешивались листья хмеля, немного даже затеняя курилку, и Травников с удовольствием плюхнулся на теплое дерево, хоть и понимал, что измажет светлые свои брюки. Пусть! Надо было все-таки принять решение: приехать еще раз, когда будет на месте секретарь партбюро, или все-таки завершить дело сегодня, завершить быстро и окончательно, чтобы и Люсе не морочил голову технолог-прогрессист со своими подругами в красных косынках.
Через минуту и Оптухин опустился рядом — тихо, бесплотно, как опускается на землю туман, но Травников даже не взглянул на него. Раскинув руки по спинке скамьи («Вот, и рубашку замараю»), он рассеянно следил за тем, как вахтерша, переваливаясь уткой, распахивала ворота, как во двор въехал голубой фургон с надписью «Продукты» и быстро исчез за углом здания, в первом этаже которого темно зиял уже исследованный вход.
— В столовую, — тихо прокомментировал Оптухин появление фургона. Он словно бы подстраивался к мыслям Травникова. — О столовой, конечно, тоже можно выступить в критическом смысле, но я бы не советовал… А вот станки, что я вам показал, Евгений Алексеевич, — прекрасный запев. Я вам разъяснил намедни у вас в редакции, что на заводе все в порядке — план мы выполняем. И кустарным производством нас не назовешь: пристегнуты в соответствии со всем новым в мощное производственное объединение. А что изменилось? Кооперация разве получилась, настоящая кооперация? Мы вот редукторы в основном сейчас гоним, и на головном заводе, в Перовске, зуборезка хорошая, тут я ничего не скажу, а литейка у них ни к черту, а они все равно нам свое литье дают… Понимаете? Кооперация же, производственное объединение!.. Вот пойдемте, я вам покажу это литье, сколько с ним мучений! А между прочим, по литью можно было замечательную кооперацию установить, только не с Перовском, а с Черниговом. Видели когда-нибудь их литье? Блеск! И бакинское… Но кто позволит? Вот я и говорю Геннадию Сергеевичу, ну, директору: ставьте вопрос, пора нашему головному литейный цех модернизировать. Публично говорю, на производственном собрании. А он: «Вы меня не учите! Мало своего завода, на другой полез!» Но все-таки после моей заметки, я думаю, понял, что дисциплиной от прогресса не отгородишься. Нам эффективность не в виде лозунга нужна, правда?
Технолог говорил не как в цехе — медленно, вкрадчиво; возможно, потому, что здесь, на скамейке, не надо было повышать голос, хотя и тут слышался гул станков и где-то вверху, за листьями хмеля, однообразно, на двух потах, подвывал вентилятор. Травников не выдержал:
— Ну ладно, Оптухин! Эффективность, кооперация — это все громкие слова. Вы мне лучше скажите… вы что, правда, в спортлото выиграли? Четыре тысячи или сколько там?
Остренькое личико технолога дернулось, белесые брови поплыли вверх: он сдернул с головы кепку, расправил ее на колене, и только тут Травников заметил, что на безымянном пальце у него надето тяжелое, каких уж теперь не делают, обручальное кольцо. Стало отчего-то смешно, представилась даже оптухинская супруга, женщина, несомненно, мощного сложения и ходит, наверное, переваливаясь уткой, как вахтерша в проходной.
— Ну зачем вам это все, — наседал Травников, — газета, статьи, критика, раз вы такой богач? Купили бы «Жигули» или там дачку на садовом участке… Я, по правде сказать, начинаю понимать вашего директора, его раздражение, когда он нам написал в редакцию. Вы, Оптухин, довести можете до белого, знаете, каления…
Некоторое время они молчали. Оптухин снова надел кепчонку и странно, совсем не обиженно возразил:
— При чем тут спортлото, Евгений Алексеевич? Вот и вы, как ваша девушка, Люсьена Борисовна. Разве дело в том, выиграл — не выиграл? Я ведь почему сказал про деньги: я исследовал разные случаи подходя к проблеме. Ну, скажем, хорошо бы в Перовск поездить, покрутиться… Они ведь там, на головном, сразу скажут: а фонды на новую литейку? Где фонды взять? Так ведь это вообще — фонды. Можно на ерунду миллион попросить, и не дадут, правильно. А если все высчитать, исходя из точных наших потребностей? Мы-то ведь лучше знаем. И вдруг и не такие уж великие фонды окажутся, вдруг и без звука дадут? А я могу куда-нибудь поехать, когда тут каждый день… — Оптухин взмахнул рукой, видимо, показывая на цех, который держит его в Москве. — И должность! Кто ж меня отпустит, Евгений Алексеевич, с какими полномочиями? Директор? И меня не пустит, и сам не поедет — вот вам и вся НТР!
— Ну а деньги, деньги? Выиграли?
— Ох, какой же вы непонятливый! Я исследовал вопрос: если бы я выиграл. Взял газету, там написано, что самый большой выигрыш — четыре тысячи. Вот я и пытался озадачить Люсьену Борисовну, а если бы эти деньги мне или там другому кому… вот для того, чтобы сломать эту стену видимого благополучия. Понимаете? Я вызывал ее, работника печати, на творческую мысль: будущее — это, что, менее важно, чем игра? Или общество, ну, не все, конечно, а кто причастен, не должно с таким же азартом, как эти, на желтых карточках, относиться? Ведь там объявили четыре тысячи — и все, пропали денежки, а я говорил Люсьене Борисовне: вложи их в нашу с вами проблему, мы бы их потом в миллионы превратили!..
Травников провел ладонью по щеке, нервно задрыгал коленом.
— Нет, вы невозможный человек, Оптухин! Ну почему вы говорите «наша с вами» проблема? Она ваша! Только ваша. Вы ломитесь в открытую дверь, все, что вы предлагаете, известно и вашему директору, и где там… в Перовске, в министерстве. Везде!.. Терпение надо, Оптухин, терпение! Нам полвека потребовалось, чтобы создать эти самые производственные объединения, кооперацию, которую вы тут же начинаете переиначивать на свой манер. Потерпите. Займитесь лучше желтыми карточками, может, на самом деле выиграете!
Оптухин тоненько
