Утросклон - Сэмюэль Гей

От такой жизни Дакет высох, как рыба, выброшенная на берег. Умирая на шхуне, он позвал. Монка, Долго смотрел в потускневшие глаза сына. Многое хотелось ему сказать, но он боялся выказать тревогу за будущее Монка и подорвать тем самым у мальчика еру в себя. Со слезами на глазах старый умирающий отец понимал, что уже ничем не может помочь сыну идти дальше по жизни. И эта тревога за Монка, остающегося в большом мире одиноким и беззащитным, все сильнее сжимала стальными пальцами его уставшее сердце. В несколько отрывистых фраз Дакет вместил все, о чем не успел сказать сыну за многие годы.

- Как жаль. Будь все иначе, я бы еще протянул. Тебе трудно будет без "Глобуса", я знаю. Но все равно, не теряй надежду. Утросклон есть, и ты обязательно найдешь... Я всю жизнь шел к нему, и, наверное, в этом было мое счастье...

С тех пор, как Дакет навечно закрыл глаза, минуло полтора года.

VII

Люди покидают землю и уже ни в чем не испытывают нужду. Зато живым нужно с честью проводить усопших на далекий берег Небытия и показать, что из жизни ушел не кто-нибудь, а человек. Ради этого и придуманы венки, цветы, ленты, гробы, памятники, ограды, склепы и тому подобные принадлежности. Чтобы не было нужды в таком печальном товаре, муниципалитет Ройстона устроил небольшую мастерскую по изготовлению погребальных предметов.

Маленький деревянный домик на четыре окна находился в глухом углу городского кладбища. Длинный верстак занимал почти все пространство в цехе, где работали четыре мастера печального ремесла. Среди них был Фалифан. Сейчас он ловко вырезал ножницами фигурный металлический листок. Обрезки жести падали к его ногам с капельным звоном - так тихо было в мастерской.

Сосед Фалифана, косматый чернявый молодец неопределенного возраста, тучный, как куль с мукой, насупившись и высунув язык, припаивал к железному листу проволоку-веточку. Другой подельник, точная копия косматого, соединял эту железную поросль воедяно. И уже четвертый, совершенно лысый, с носом, похожим на банан, красил содеянное зеленой лаковой краской. Его звали Дозо, он был здесь старшим.

Дозо аккуратно обмакнул кисть в корытце с краской и сердито взглянул на Фалифана.

- Ты что-то сегодня много выкрутасничаешь, - проскрипел он, - форма должна быть строгой, работай под лавр.

Фалифан отложил ножницы и презрительно ухмыльнулся: - Что ты мелешь. В Ройстоне не растет лавр.

Начиналась обычная перепалка. Близнецы Люм и Дюм прекратили работу и приготовились к веселой забаве.

- А я говорю, листья нужны попроще. Нечего это.., выкрутасы... того... - упрямо бубиил Дозо.

Люм и Дюм прыснули со смеху.

- Я делаю то, что вижу каждый день: березу, клен, дуб, - не соглашался Фалифан. - Правда, есть еще тополь, липа, у них простые листья, но, дорогой Дозо, ты хотел бы спать вечным сном под липовым венком?

Люм и Дюм уже давились от смеха. Дозо рассвирепел, шикнул на смехунов, но гнев его был не опасен.

По всему было видно, что Дозо отделывался пустыми угрозами, чтобы хоть внешне уберечь свое достоинство и авторитет.

- Лучше всего ель, - сказал Люм. Он не хотел, чтобы представление так быстро кончилось. Брата тyт же поддержал Дюм. - Помните, когда хоронили начальника почты, нам ваказали еловый венок. Это был не венок, а картинка!

Дозо ничего не нашел возразить, сам он умел только красить, да и то плоховато. Но надо было последнее слово оставить за собой.

- Хватит разговаривать, работайте, - прикрикнул старший.

Фалифан принялся вырезать, как ни в чем не бывало, новый кленовый листок, но в этот момент у порога раздался знакомый густой бас протоиерея Гарбуса.

- Мир дому сему, - рявкнул толстяк в добротнойрясе, с густою желтою бородой, красными висячими щеками и таким же красным набрякшим носом. Служба в церкви только что закончилась, но пахло от святого отца отнюдь не ладаном.

Ему почтительно улыбнулись, а Дозо дважды помотал головой, цепенея от страха. Гарбус не любил его, и он знал об этом. Вот и сейчас священник нехорошо смотрел в его сторону.

- Я слышу, ты потребляешь глас свой, дабы определить власть свою? Заруби на носу: "И не называйтесь наставниками, ибо один у вас Наставник Христос". Неужели трудно уразуметь? Поганец какой!

Хмельной протоиерей плюнул в угол и отвернулся.

Дрзо трясущейся рукой перекрестился и съежился. Что еще на уме у этого святоши?

Гарбус икнул и накрыл толстым задом табурет рядом с Фалифаном. Собственно, к нему он пришел.

Обычно они подолгу беседовали здесь, в мастерской, и для Дюма и Люма это было еще одно замечательное зрелище. Правда, хохотать они не осмеливались, зато имели повод для безделья. А если учесть, что обитель протоиерея находилась поблизости от мастерской я ваходил он почти каждый день, то можно представить, как радовались ему близнецы.

В мастерскую Гарбус начал заходить не случайно.

Причиной тому были загадочные и таинственные обстоятельства, которые он и сам не мог объяснить. О них стоит рассказать.

Однажды, перечитывая Новый Завет, священник засиделся допоздна. Захлопнул, наконец, книгу и решил подышать вечерней прохладой. Вышел во двор, почесал бок, зевнул, и как раз в этот момент случилось нечто удивительное. То ли за день Гарбус набрался хорошенько смородиновой настойки или сказалось действие только что прочитанного Евангелия, но вдруг он отчетливо увидел, как на небосводе колыхнулась звезда. Она не падала, не мигала, а медленно проплыла над верхушками деревьев и остановилась в аккурат над крышей мастерской погребальных принадлежностей. Такая же блуждающая звезда указала волхвам место рождения Христа. Гарбус осенил себя крестным знамением и поспешил убраться от греха.

Едва дождавшись утра, протоиерей вошел в дом о четырьмя окошками и узнал, что как раз вчера там стал работать Фалифан. C тех пор Гарбус поставил себе цель - узнать, кто такой этот хромоножка. Изо дня в день являлся святой отец в мастерскую, занимал осторожными разговорами Фалифана, но кроме неглупого собеседника ничего необычного в нем не открыл.

Гарбус тщательно маскировал свою потаенную цель.

Вот и сейчас, усевшись рядом с Фалифаном, он хитро заглянул ему в глаза и пустил пробный шар.

- А скажи мне, дружок, что есть это такое? - весело спросил протоиерей, указывая на узорные жестянки, разбросанные по верстаку.

Фалифан решил подсмеяться над пьянчужкой и, напустив на себя серьезность, стал уважительно объяснять:

- То есть труд мой, святой отец, свободный для меня и радостный для других, веруюших и неверуюГцих, живых и усопших, потому как...

Гарбус скривился, икнул и замахал руками:

- Мелет, сам не ведая что. Не зря сказано: "Язык Неудержимое зло, и никто из людей укротить его не может..." Ну, ладно, - смилостивился Гарбус, - прощаю тебя по молодости, но впредь думай над словом своим.